А Хмельницкий тем временем, выступив из Замостья, отправил королю письмо и вместе свои мирные предложения, сводившиеся к тому, чтобы восстановить все козацкие вольности, подчинить козаков через гетмана непосредственно королю, минуя польскую администрацию на Украине, и уничтожить церковную унию.

Казимир тотчас прислал ответ, в котором изъявлял согласие на первые два пункта, а насчет третьего предоставил распорядиться особой комиссии, которая должна была отправиться к Хмельницкому в Киев.

Это послание короля, переданное Богдану на марше от Замостья к Киеву, было преисполнено необыкновенной любезности (очевидно, в благодарность за отступление). Король прислал Богдану гетманскую булаву и хоругвь, а в письме писал:

«Что касается междоусобия, которое, к сожалению, продолжается до сих пор, то мы сами теперь видим и соглашаемся с вами, что причины его те самые, которые вы изложили в письме вашем, а запорожское войско не виновато».

Итак, король не только обещал удовлетворить требования Богдана, но и освобождал, его от «моральной ответственности» за восстание. Король признавал, что виноваты во всем паны и старосты. Он отменял отныне их власть над козаками. Он сулил козачеству своего рода автономию, а для успокоения остальных классов украинского народа подготовлял уничтожение религиозной унии.

Хмельницкий мог быть доволен: он, в сущности, и не требовал в это время ничего большего.

Признанный уже не только козаками и крестьянами, но и королем, он приобрел еще больше уверенности в своей силе и авторитете. Язык его универсалов делается все безапелляционнее и категоричнее. Он начинает адресовать универсалы не только к предводителям загонов или к украинскому народу, но и к польским дворянам.

«Желаю, — писал он шляхтичам, — чтобы, сообразно воле и приказанию его королевского величества, вы не замышляли ничего дурного против нашей греческой религии и против ваших подданных, но жили с ними в мире и содержали их в своей милости. А если, сохрани боже, кто-нибудь, упрямый и злой, задумает проливать христианскую кровь и мучить убогих людей, то виновный нарушитель мира и спокойствия, установленного его королевским величеством, доведет Речь Посполитую до гибели»[101].

Так, подобно полновластному повелителю, разговаривал с польскими шляхтичами человек, год тому назад бежавший от преследований Чигиринских властей. Весь универсал проникнут гордой уверенностью в том, что желание козацкого гетмана — закон и для польских панов и шляхтичей.

Перед тем как очистить захваченную народной армией территорию, Богдан предостерегает польских помещиков от «мучительства убогих людей».

Хмельницкий очень редко проявлял столь открыто и настойчиво заботу не только о козаках, но и обо всем народе. Универсал этот содержит, таким образом, явные зачатки нового понимания Хмельницким своей политической роли и своего назначения как вождя восстания.

Стремительно несущиеся события, поставившие перед Богданом во весь рост вопросы огромной важности, способствовали тому, что эти, пока еще незрелые, мысли постепенно приобрели законченную форму.

23 декабря 1648 года Хмельницкий совершил въезд в Киев. Он всегда выделял Киев из других городов, называя его своим «столечным местом»[102]. В самом деле, на Украине не было другого подобного города. В работе В. Антоновича «Киев, его судьба и значение» («Киевская старина», 1882, № 1) приводятся очень любопытные сведения об экономическом развитии тогдашнего Киева.

Снова, как во времена Киевской Руси, город этот сделался средоточием торговых сношении Восточной Европы. В Киев привозили турецкие и персидские ткани, «камку александрийскую на золоте», ковры, шелк, пряности; взамен того экспортировались меха, шубы, луки, стрелы, мед, воск[103]. В городе имелись обширные склады для хранения рыбы, соли, меда. Торговые люди самых различных национальностей жили тут: генуэзцы, молдаване, русские, греки, турки. Московские караваны двигались по киевским шляхам, и для охраны их киевляне содержали особую стражу.

В городе были широко развиты ремесла. Под «присудом» киевского магистрата находились цехи, в которые входили ремесленники разных специальностей: кравцы (портные), золотари, постригачи, стрельники, лучники, ковали, плотники и другие.

С XIV столетия в Киеве функционировал монетный двор. Монеты чеканились главным образом для облегчения торговых сношений с Крымом; иногда на монетах даже делали татарские надписи.

В то время дома в Киеве, как и в Москве, строились низкие, одноярусные, в один ряд. По вечерам зажигались лучины — свечей почти не употребляли. Киев подразделялся на две части: Мещанский город и Епископский город. Большая часть улиц были кривые и грязные. Лишь в Епископском городе имелись три широкие, красивые улицы.

Хмельницкий прибыл в Киев под эскортом своей гвардии — 300 волонтеров — и Чигиринского полка. Вся старшúна сопровождала его.

Грандиозные успехи, достигнутые украинским народом под его руководством, давали ему основание надеяться на почетный прием в «столечном городе». Однако ни он сам, ни окружавшие его не ожидали того, что произошло.

Все население высыпало навстречу Богдану. Высшее духовенство, во главе с находившимся тогда в Киеве иерусалимским патриархом Паисием, оказало ему знаки глубочайшего уважения как спасителю православия. Депутации школ и различных организаций приветствовали его как «украинского Моисея». Неукротимые разгульные бурсаки, не признававшие никаких авторитетов, выстроились стройными рядами и спели ему латинскую кантату. Все жители от мала до велика провозглашали Богдану хвалу и осыпали его благословениями. Под звон колоколов и гром пушек Хмельницкий направился в Софийский собор. На всем пути шпалерами стоял народ. Женщины высоко поднимали детей, чтобы те могли хоть раз взглянуть на гетмана. Люди бросались на колени и целовали землю, по которой ступал конь Хмельницкого.

Это было не простое торжество, а поклонение народа тому, в ком он видел своего избавителя и героя.

Вряд ли Хмельницкий мечтал когда-либо о подобных почестях. Во всяком случае, он не стремился к ним сознательно, не домогался их. Не честолюбие руководило им, когда он обнажил свою саблю. Долгое время он отстранял от себя гетманское звание, а теперь патриарх в торжественной речи именовал его «знаменитейшим князем». Это пришло помимо него.

Еще недавно рассуждения Богдана Хмельницкого немногим отличались от хода мыслей Сагайдачного и других козацких гетманов; его планы и цели не шли дальше чисто козацких интересов да еще отмены религиозной унии, что являлось тогда боевым национальным знаменем. Но теперь горизонты раздвигаются. Подхваченный мощной волной народного воодушевления, Хмельницкий по-новому представляет себе конечную цель движения.

Народный энтузиазм при встрече, беседы с образованными людьми Киева раскрыли в новом свете его истинную историческую роль.

Разумеется, Хмельницкий не составил еще четкого и ясного плана. Но теперь в нем пробудилось страстное желание выйти за рамки польско-шляхетского режима, отыскать новые условия существования для всего украинского народа.

«Сова сову плодит, мечта мечту родит», говорит старинная украинская пословица.

Отныне Богданом овладела мечта окончательно освободить украинский народ от польского господства («выбить народ из ляхской неволи», по выражению Хмельницкого) и устроить его жизнь на новых государственных началах. В этом для него определилась его жизненная задача.

XII. ХМЕЛЬНИЦКИЙ — ДИПЛОМАТ

Выбить народ из ляхской неволи…

Но как претворить в жизнь эту новую, великую идею? Мысли давили Богдана, ему трудно было совладать с ними. Он окружил себя знахарками, постился, по нескольку часов проводил в молитве. Неожиданно становился надменен и резок, потом столь же неожиданно начинал петь песни и бражничать.