Ни Богдан, ни тем более запорожцы в то время еще не ставили перед собой таких обширных целей. Они стремились пока только заставить панов и польские власти не нарушать старинных прав козаков, не чинить несправедливостей, не мешать морским походам.
Никто, в том числе и Хмельницкий, не помышлял о свержении королевской власти, о «самостоятельной власти на Украине» и о том, чтобы поступать по собственной «воле и желанию».
Но коронный гетман оказался прозорливцем: прошло немного времени, и Богдан, подталкиваемый ходом событий, размахом народной освободительной войны, и в самом деле выдвинул такую программу. Потоцкий тревожился, ибо он отлично знал, в каком состоянии находится терроризированная страна и какую благодатную почву найдет здесь призыв к восстанию.
— У Хмельницкого только три тысячи человек, — заявил он. — Но сохрани бог, чтобы он с ними вошел в Украину. Тогда бы эти три тысячи быстро возросли до ста тысяч и нам была бы трудная работа с этими бунтовщиками.
Стремясь предотвратить это грозное движение, Потоцкий вступил в переговоры с Богданом. Он был уверен, что «присутствие на Украине «близко тридцати тысяч войска збройного и панцырного и войска запорожского (то есть реестровых козаков. — К. О.) шесть тысяч» окажется достаточно веским аргументом для Хмельницкого и побудит его уступить по всем пунктам. Но вышло иначе.
Потоцкий отправил к Богдану ротмистра Хмелецкого: коронный гетман торжественно приглашал беглого Чигиринского сотника прибыть к нему в ставку, обещал рассмотреть по справедливости все его жалобы и клялся, что ни один волос не упадет с его головы.
Богдан прекрасно знал, чего стоят обещания польских магнатов. Он не сомневался, что, явись он к Потоцкому, его тотчас схватят и предадут мучительной казни. Хмельницкий отнюдь не собирался последовать лестному приглашению коронного гетмана. Но от переговоров он не отказывался — они помогали ему затянуть время, отсрочить начало кампании. А каждый выигранный день означал для него приток нескольких десятков новых добровольцев и еще один шаг на пути к устроению его разноплеменной рати.
Поэтому Хмельницкий отправил польскому коронному гетману пространное письмо. В нем содержался подробный перечень обид, которым он, Богдан, подвергался. Но обиды эти толковались, так сказать, распространительно — как закономерный случай в массе бедствий, выпадающих на долю козаков. Во всяком случае, еще долгое время спустя козацкие Жалобы составлялись по типу и по форме этого послания.
В то же время Богдан пытался доказать, что все его действия против поляков вызваны необходимостью, несправедливыми преследованиями.
Вряд ли Хмельницкий надеялся на то, что поляки проникнутся его доводами. Скорее всего он добивался психологического эффекта: он полагал, что шляхтичи начнут упрекать друг друга в чрезмерной жадности и беззастенчивости. И еще одну цель преследовал Богдан: такая жалоба являлась настоящим обвинительным актом против панского самоуправства и должна была, по мнению Богдана, поднять уверенность козаков в правоте своего дела.
И, наконец, это был отличный способ затянуть переговоры, оторочить начало военных действий. Недаром в письме Хмельницкого имеется много повидимому, нарочитых — неясностей. По выражению одного историка, «документ хотя и написан по пунктам, но факты в нем перемешаны между собою, рассказаны сплошь, как будто бы происходили одновременно или один вскоре после другого».
Расчеты Хмельницкого в значительной мере оправдались. Паны начали отыскивать между собою виновных, которые «этого пива наварили», на Конецпольского со всех сторон посыпалась обвинения, Потоцкий заспорил с Адамом Киселем, — словом, письмо Богдана дало толчок к развитию обычной шляхетской склоки.
В дело вмешался сам король. Он прислал на Украину комиссию, которая, понятно, ничего не выяснила и ничего не сделала: радикальных реформ паны не допустили бы, а паллиативы были бесполезны. Всевозможными полумерами уже все равно нельзя было успокоить глухо шумевшее море народной ярости.
Для всякого сделалось очевидным, что вооруженное столкновение неизбежно.
Польские власти категорически потребовали выдачи Богдана. Московский дьяк Кунаков, ездивший в том году в Польшу, сообщает, что гетман Потоцкий «послал в запорожское войско к старшúнам нарочного и писал к ним, чтобы Богдана Хмельницкого по той причине, что он заводит на короля рокош[65], взяли и до королевского россказанья отдали за варту»[66].
Итак: поляки требовали выдачи Богдана и подкрепляли это требование посылкой отряда. В массе своей запорожцы, конечно, всецело сочувствовали Богдану и готовы были дать отпор ляхам. Но старшúна не разделяла этого настроения. Правда, дело не дошло до выдачи — такое нарушение гостеприимства не имело прецедентов в Сечи, но Богдану было дано понять, что самое лучшее для него — бежать, пока не поздно.
Он так и сделал. С небольшой группой козаков он ушел вниз по Днепру.
Нужно было вести дело чрезвычайно обдуманно; отчаянная борьба, кратковременный успех и затем геройская смерть — это было в духе Наливайко, но не Хмельницкого. Он стремился не только к борьбе — он стремился к победе.
В течение некоторого времени он с группой своих приверженцев кочевал по Запорожью, заметая следы от польских лазутчиков, — скрывался на острове Томаковском, жил в урочище Микитин Рог и т. д. Это было трудное для него время. Никогда не мог он забыть этих скитаний, и спустя долгие годы, исполненные самых необыкновенных событий, он напоминал полякам о том, как «пан кастелян краковский[67] преследовал его, когда он принужден был спасать свою жизнь в днепровских пещерах».
Бездомный, преследуемый могущественной Речью Посполитой, опиравшийся только на сочувствие широких козацких масс, которое, однако, не могло быть пока реализовано ввиду осторожного нейтралитета старшúны, Хмельницкий в этом критическом положении проявил гордое мужество и неиссякаемую энергию. Он не соблазнился возможностью бежать на Дон, — он остался верен поставленной перед собой цели — бороться с панами-ляхами.
Прячась в камышевых зарослях, Богдан обдумал и начал претворять в жизнь обширный и смелый замысел.
Смогут ли козаки, в союзе с необученными ратному делу и плохо вооруженными «хлопами», разгромить польскую армию, являвшуюся в то время одной из сильнейших в Европе? Трезвый ум Хмельницкого подсказывал ему, что это маловероятно; а между тем, если будет достигнут только половинчатый успех, то паны и шляхта вскоре оправятся и возьмут реванш. Нужен сокрушительный удар, который надолго отобьет у панов охоту вмешиваться в козацкие дела. А для этого надо найти себе могучего союзника.
Но с кем заключить союз? Естественнее всего было бы обратиться к Москве, стародавнему противнику Польши. Однако Богдан считал, что царь не легко решится на подобный шаг: переговоры затянутся, а для него был ценен буквально каждый день. Найти союзника было важно не только в военном отношении, но и в политическом, — это сыграло бы огромную роль в развитии восстания, устранило бы сомнения у колеблющихся. Существовало только одно государство, которое могло решительно и быстро соединить с козаками свои войска. То было Крымское ханство.
По тому времени это была грозная сила. Не только поляки посылали ежегодную дань в Крым, но даже Московское государство прибегало к этому средству в надежде откупиться от страшных набегов.
На Украине существовала меткая поговорка: «За кого хан, тот и пан».
Привлечь на свою сторону воинственные массы татар означало, по крайней мере, сравнять шансы козаков с шансами Польши, главные козыри которой заключались в сильной артиллерии в наличии многочисленных наемных отрядов.
Но как было заключить союз с татарами, с заклятыми, вековечными врагами? Однако Богдан, смотревший на вещи глубже, чем его предшественники, обладавший в гораздо большей мере качествами политика, сумел преодолеть естественный внутренний протест и решительно начал подготовлять союз с татарами.