Он быстро содрал обертку, торопясь показать мне свое детище. Я не без удивления увидел розовую обложку с вытисненными кошечками.

— Можно посмотреть?

Матвей ревниво отдал мне книгу.

Округлым девичьим почерком на первой странице было выведено:

«16 мая 2…. года. Глупо, конечно, было затевать офисный роман. Служащая девица, начальник. Меня завораживает, однако, вовсе не то, что он начальник. У каждого мужчины есть в наружности такое место, где он беззащитен. За ушами, например, или затылок, или висок, или ямка на шее. Для всех — разное. Для меня это руки. Не сами даже руки, а впадинки между костяшками на ладони. Когда я смотрю на них, у меня перехватывает дух…»

В недоумении я поднял глаза и увидел, что Матвей досадливо хмурится.

— Дальше листайте, — сказал он, — это не мое.

— Правда? — деланно удивился я. — А чье же?

— Не знаю… Какой-то молодой особы. Я не стал вырывать лист, потому что использовал оборотную сторону. Бумаги жалко.

— Вы отобрали этот дневник при ограблении? — догадался я.

— Ну да! — нетерпеливо произнес Матвей. — Разумеется! По-вашему, я купил бы себе тетрадь с розовыми кошечками? Да невелика потеря. Эта молодая особа легко купит себе другую подобную же тетрадь и украсит ее новыми измышлениями насчет мужчин вообще и своего начальника в частности. Вы мое читайте.

— Кстати, вы могли бы позаимствовать рассуждение о «беззащитном месте» у каждого мужчины для своей брошюры о человечестве, — заметил я.

— Уязвимы решительно все, — сказал Матвей. — Нужно только знать, куда воткнуть кинжал… Ладно, не нужно, не читайте сейчас. Незачем глаза портить — у меня почерк неразборчивый. Потом прочтете, в напечатанной книге.

Мне показалось, что он слегка обиделся. Я положил записки Свинчаткина на стол Витольда.

— Пусть пока здесь побудут, — сказал я примирительно. — Лучше сохранятся. Вдруг вас все-таки арестуют?

— Конечно, меня арестуют! — воскликнул Матвей. — Как же без этого? Мы ведь с вами затеваем грандиозный скандал… Как вы полагаете, где же могут быть недостающие письма Белякова?

— В кабинете, — сказал я, подумав. — У дяди все в идеальном порядке.

Мы потратили, наверное, полчаса на то, чтобы перебрать каждую бумажку на книжных полках и в столе. Наконец, стоя посреди развала, Матвей Свинчаткин воскликнул:

— А между тем Захария Беляков сидит в темном сарае, откуда выход можно разве что прогрызть себе зубами! И я уверен, что ему там голодно и одиноко.

— И холодно, — подхватил я. — Зная Мурина, могу предположить, что отопление в сарае очень скудное. Мурин большой экономист.

— Где же эти чертовы бумаги? — пробормотал Матвей. Я заметил, что чудесный атласный халат, бывший на нем, уже покрылся пылью и обзавелся жирным пятном на груди. — Ваше мнение, Трофим Васильевич?

— Я уже говорил, что среди других бумаг.

— Иного мнения нет? — настаивал Матвей. — Ну там, «вариант Б»?

— Среди обуви, — сказал я.

— Почему непременно среди обуви? — насторожился Матвей.

— Вы имеете что-то против обуви?

— Нет, просто хочу услышать аргументацию в защиту подобного мнения.

— Обувные коробки часто используют для хранения бумаг, — сказал я. — Устраивает вас такая аргументация?

— Вполне.

Мы вошли в гардеробную и учинили там разгром, но ничего не обнаружили.

Теперь пыль была у Матвея не только на халате, но и в волосах, и в бороде. Подозреваю, что и я выглядел не лучше.

— Что дальше? — спросил меня Матвей с таким раздражением, что я вдруг почувствовал обиду:

— Послушайте, Матвей Сократович, что это вы все на меня гневом полыхаете? Я ведь стараюсь помочь. Позволяю вам, вообще-то разыскиваемому преступнику, разгуливать по моему дому и ворошить здесь вещи… Обедом накормил, — прибавил я и сам услышал, как жалобно прозвучал при этом мой голос.

Матвей Свинчаткин хмыкнул.

— Как ваша кухарка меня назвала, вы говорили? «Варнаком»? Очень, знаете ли, мило. Она, наверное, нам давно уже кофе сварила. Я сто лет не пил хорошего кофе.

Мы вернулись в столовую. Планида Андреевна находилась там. Кофейник стоял на столе. Судя по тому, как накурено было в комнате, Планида ожидала нас уже порядочно времени.

— Глядите, что нашла в кофейной банке, — сказала она, бросая, точно отчаявшийся карточный игрок, на стол пачку бумажек. — Нарочно вас ожидала, чтобы показать. Большой озорник был ваш дядя! Сунул прямо в кофий, представляете? Я даже всплакнула от умиления. До самого конца шутки шутил… — Она вздохнула. — Большой души был Кузьма Кузьмич. Ну, пейте ваш кофий. Больше я не понадоблюсь? Вы уж меня не трожьте, я одна посидеть хочу.

С этими словами Планида Андреевна вышла.

Матвей посмотрел, как за ней закрывается дверь, и метнулся к листкам.

— Они! — вскричал он. — Они! Ну, и не верьте после этого в счастливую звезду!

— Скорей уж в счастливую планиду, — сказал я.

У Матвея светились глаза. Они прямо-таки излучали пламя. Он впивался взглядом в письма, перелистывал их, шевелил губами и наконец прихлопнул их ладонью.

— Все, пропал Беляков! — воскликнул он. — Давайте кофе пить. Ему конец, паскуде.

Мы уселись на прежние места. Я разлил кофе по чашкам.

— Полагаете, совпадение, что письма нашлись именно сейчас? Да еще таким чудесным образом? — спросил меня Матвей.

Я так устал, что только мог пожать плечами.

Матвей подался вперед.

— Своими действиями мы прорубили некий тоннель в причинно-следственной цепи.

— Кстати, о следствии, — сказал я. — Я бы сейчас пошел все-таки спать. Завтра с утра буду вызывать опять следователя. А вы вольны делать, что хотите. Читайте письма Белякова, пользуйтесь библиотекой, посмотрите коллекцию Витольдовых ископаемых… Только постарайтесь не слишком шуметь, у меня сон чуткий.

Я пробудился в восемь утра. Выпил остывший с вечера кофе. Заглянул в комнату Витольда. Там беспробудным сном спал Матвей Свинчаткин. Во сне он был похож на богатыря Дуная Ивановича, не хватало только меча в груди. Несколько книг, открытых и закрытых, валялись на полу, на стуле, на столе.

Я вышел на крыльцо и постоял, почти раздетый, на колком морозном воздухе. Это освежило меня. Я позвонил в следственное управление. Там не отвечали. Наверное, было еще слишком рано.

Я вернулся в дом, полистал записки Свинчаткина, но быстро утомился разбирать его скачущий почерк. В самом деле, дождусь лучше издания книги. Я сел у окна и стал смотреть на пустую аллею.

В этом занятии я провел, наверное, час. Потом опять связался с управлением. На сей раз Порскин был обнаружен и даже доставлен к передатчику. Судя по голосу, он не слишком бы счастлив меня слышать.

— Конон Кононович, — сказал я. — Это Городинцев, из Лембасово. Вы не могли бы сейчас приехать?

— Еще труп? — слегка взбодрился Конон.

— Нет, не труп… Я хочу сдать вам Матвея Свинчаткина, — сказал я. — Но только в обмен на Безценного.

Наступило молчание. Мне даже показалось, что Порскин умер.

— Господин Порскин? — окликнул я.

— Да, я здесь, — раздался голос прямо у меня в ухе. — Вы отдаете себе отчет в своих словах?

— У меня были вечер и целая ночь на раздумья, — ответил я. — И еще кусочек утра. Если вы привезете с собой Безценного, я докажу вам его невиновность. А в обмен получите Свинчаткина со всеми его потрохами. Соглашайтесь!

— Ладно, — медленно проговорил Порскин. — Я улажу с бумагами и приеду, как только смогу. К полудню буду, наверное.

— Жду вас, — сказал я и отключил связь.

Утром, когда дом еще спит, а ты один бодрствуешь, на душе покойно и тихо. Кажется, будто ты своей властью охраняешь весь мир и сущих в нем людей.

Тем временем на дворе становилось все светлее и белее. Неожиданно я обнаружил, что минуло уже два часа и скоро полдень. Я разбудил Матвея.

— Просыпайтесь, профессор.

Матвей сказал что-то на языке фольдов и попытался отвернуться от меня к стене.