— Я не хочу работать прислугой.

Вдруг в голове устаза Кемаля мелькнула новая мысль, он решил сделать последнюю попытку и сказал:

— Ладно, раз ты не хочешь возвращаться, воля твоя. Но платье, которое на тебе, и белье, и сандалии — все это наше. Снимай. Что же поделаешь.

Видно было, что девочка поначалу не приняла эти слова всерьез. Хозяин не может исполнить свою угрозу. И отец не разрешит ей раздеться донага. А никакой другой одежды, кроме той, которая осталась в доме хозяина, у нее нет. Но она увидела, что отец тоже обрадовался этой мысли и будет заодно с хозяином. Устаз Кемаль подошел к ней и протянул руку, чтобы снять платье. В страхе она попятилась к стене, ожидая, что вот сейчас ее начнут раздевать.

Со времени появления хозяина у них в доме прошло уже больше двух часов. Девочка устала, изнервничалась. Лицо ее покрылось испариной. Сейчас ее разденут. Лысина хозяина все ближе, ближе. И огромная ручища отца тянется к ней. Веревка порвалась вовсе и упала на пол вместе с остатками белья. Кувшин вывалился за окно. Девочке казалось, что стены комнаты вот-вот рухнут, завалят ее. А мамы все нет. Если бы она пришла и защитила ее от отца, от хозяина с хозяйкой и от их дочки… Но мама все не идет. А ее хотят раздеть. Хозяйка там, в Гелиополисе, три дня вымачивала ее платье в керосине. И все насекомые передохли. Тогда она выстирала платье и положила вместе со старыми туфлями Шарбат в ящик…

В горле у девочки пересохло. Хоть бы глоток воды выпить. Слезы текут из глаз. Только теперь она заплакала и сказала умоляюще:

— Я пойду с вами, хозяин, я пойду.

Это означало, что нелегкая задача выполнена с успехом. Устаз Кемаль выложил двадцать пять пиастров: он решил возместить деньги, уплаченные в вознаграждение человеку, который привел девочку. Илева сперва отнекивался, потом сунул деньги в карман.

— А шоколадка пускай достанется твоему сыну Галялю.

Когда Шарбат вышла с хозяином на улицу, уже смеркалось и было не так жарко. На обратном пути устаз Кемаль, пользуясь своим педагогическим опытом, рассказывал ей назидательные истории о девочках и мальчиках, которые убежали от своих хозяев, но не могли найти дороги домой. Одну такую девочку задавил трамвай. А над мальчиком измывался злодей с огромными усищами, сказал, что знает дом его родителей, завел невесть куда и избил. А потом заставил работать у других хозяев, а сам забирал все жалованье и грозил зарезать его, если он кому-нибудь расскажет правду. (Интересно, откуда тогда сам Кемаль узнал эту историю?) Он без умолку стращал ее всякими россказнями, которые сам тут же сочинял, и время от времени поглядывал на девочку, пытаясь угадать, какое впечатление они на нее производят. Но бледное личико Шарбат оставалось безучастным.

На другое утро Шарбат вышла купить хлеба и бобов и не вернулась. На этот раз она обулась в свои старые туфли и прямо на голое тело надела собственное платье.

Салах Хафиз

Родился в 1925 году в городе Файюме, в семье мелкого чиновника. Учился на медицинском факультете Каирского университета, но не закончил его. В университете начал писать стихи и рассказы, участвовал в выпуске студенческих литературных и общественно-политических журналов, сотрудничал в журнале «Роз аль-Юсуф».

С 1962 года работает в прессе. Сначала в газете «Аль-Ахбар», а с 1967 года — в «Роз аль-Юсуф». Является заместителем главного редактора журнала.

Салахом Хафизом написаны повести «Известие» (1963), «Непокорные» (1964; по ней поставлен кинофильм) и «Поезд» (1966), а также сборники рассказов «Тревожные дни» (опубликован в 1965 г.) и «Мальчишка, который избавил нас от уплаты денег» (1967).

Рассказы «Камень, упавший с неба» и «Конец шейха Тухами» взяты из последнего сборника.

Камень, упавший с неба

Мне здорово повезло, я ведь живу в городе и увижу чудо собственными глазами. А деревенские навряд ли чего увидят. Я радовался счастью, которое выпало на мою долю. Они там пасут себе овец и коров, бредут, пыхтя, за плугом. Ну что ж, на то они и деревенские. А я… я пойду глядеть на самолет. Да… на самолет!

Известно заранее, что он наверняка прилетит. Две недели назад учитель арабского задал нам сочинение: «Мухаммед Сидки, первый египетский летчик, прилетит в Файюм на самолете в будущем месяце. Опиши свои чувства». И школьный инспектор затребовал сведения об успеваемости за месяц, чтоб отобрать лучших и повести их глядеть на самолет. А его превосходительство губернатор отдал приказ готовиться к встрече. Газета «Аль-Файюм» поместила описание самолета. Там сказано, что у него есть хвост и крылья. Мой отец — он один у нас в семье умеет читать и писать — сказал, что сам слышал новость от чиновника из ирригационного управления. Все это значило, что самолет и впрямь прилетит, а стало быть, я увижу его собственными глазами. И кто знает, может, даже войду внутрь. Ведь нынешний век — это век чудес, и все возможно, раз ты живешь в городе.

С той минуты, как весть распространилась по городу, все словно ополоумели. Стоит двоим людям сойтись вместе, как тут же начинается спор, и спорят, ясное дело, о самолете. Один утверждает, что крылья у него из перьев, другой говорит, что из железа и он ими вовсе не машет! В городских кафе частенько до того доходило, что начинали летать стулья и столы. Спорщики столь решительно отстаивали свои мнения насчет величины самолета и способа, каким он летает, что городской полиции приходилось составлять протоколы. Многие бились об заклад и ожидали прибытия самолета, дабы узнать, кто выиграл и кто проиграл.

А у нас в доме сосед шейх Митвалли все вечера без умолку ругал самолет и всех, кто его выдумал, и кто на нем летает, и кто пойдет на него глазеть. Люди прислушивались к его словам, потому что он шейх секты[20] и все его сны — вещие.

— Это знамение времени, — говорил он про самолет. — Хотят отвратить людей от веры через железную махину, убедить их, будто она летает. Но ежели неверные что-то себе позволяют, разве должны мы им следовать? У них своя вера, у нас — своя. Разве не правда? Клянусь аллахом, пророк его не летал на самолете, и мусульманину не пристало летать. Все это добром не кончится.

Отец мой был единственный, от кого шейх терпел возражения. Отец ему говорил:

— Хвала аллаху в лице твоем, шейх Митвалли. Но что тут худого, ежели прилетит самолет и мы на него поглядим?

Шейх Митвалли ответствовал:

— Поглядим? Кто поглядит, а кто и нет. Клянусь аллахом, ни за какие сокровища не совершу я этакого греха. Я во сне видел…

Тут отец перебивал его:

— Во сне?

И заливался таким язвительным смехом, что у шейха Митвалли багровело лицо.

По правде сказать, не только у шейха Митвалли, но у многих в городе самолет вызывал праведное негодование. И по мере того как близился срок его прилета, негодование это все возрастало. А когда остался всего один день, шейх Митвалли самолично отправился к губернатору и потребовал положить конец смуте, царящей в городе, запретив самолету сюда прилетать. Мы слышали тогда, что губернатор якобы со слезами на глазах умолял шейха Митвалли:

— Прости меня, шейх, я ведь просто чиновник и обязан исполнять приказы правительства.

Но другие отрицали это и говорили, будто губернатор прогнал шейха со словами:

— Пошел вон, сумасшедший!

Были и такие, которые утверждали, что губернатор вообще не принял шейха, потому что был болен. И поныне никто не знает истины. Но шейх, воротясь в тот день домой, был очень печален. Он сидел молча, качал головой, а если и раскрывал рот, то лишь для того, чтобы сказать:

— О господи, дожили! О господи, обрати взор свой на нас!

На следующее утро в городе была такая суматоха, словно все с ума спятили. Большинство чиновников не явилось в присутственные места. Почти все магазины были закрыты. Уличное движение остановилось, так как губернатор решил, следуя к месту посадки самолета, объехать на своем автомобиле все улицы города. Кафе пустовали, в лавках не было покупателей. Все отправились глядеть на самолет.