— Самира!.. Самира, ступай сейчас же сюда!.. Сейчас же, слышишь?

Самира повела плечами с надменным видом и кокетливо ударила ногой по воде. Потом повернулась к отцу. Он схватил ее за руку и потащил назад. От игривого настроения девушки не осталось и следа, глаза ее расширились от страха. Усадив Самиру под зонтик, мастер Махмуд дрожащим от гнева голосом крикнул жене:

— Собирай вещи! Пошли домой! Живо.

Испуганное семейство стало торопливо собираться.

Едва переступив порог, мастер Махмуд повернулся к Самире и влепил ей затрещину, вопя:

— Раздеваешься перед людьми?! Осрамить меня хочешь?

И оплеухи сыплются одна за другой.

Самира кричит. Наваль кричит. А Девлет умоляет мужа:

— Ради бога, довольно. Она ничего дурного не сделала. Клянусь пророком, напрасно ты ее обижаешь, Махмуд.

Наконец ей удалось вызволить дочь. Она увела ее в ванную и затворила дверь. А мастер Махмуд долго еще дух не мог перевести от негодования. Но понемногу он успокоился. Снял рубашку и брюки. Надел галабею и лег на кровать. Снова представил себе молодых рабочих, встретившихся ему на пляже. А вдруг они видели ноги Самиры?! Голые ноги! Вернутся на фабрику и будут рассказывать всем сальности про ноги дочки мастера Махмуда. Он ощутил стеснение в груди и мысленно обратился к аллаху, прося у него прощения и помощи. Прости, господи! Прости… Потом он стал размышлять спокойно. Почему он так думает о своих товарищах по работе? Ведь все они для него как собственные дети. Всех он знает. Они порядочные, хорошие парни. Образумься, мастер Махмуд. И вообще, что тут такого? Ведь на пляже полно девчонок в купальниках. Почему все должны смотреть только на твою дочь Самиру? Обидел ты ее, мастер. Ей-ей, обидел. Девчонка ничего особенного не сделала. Все они такие. Даже дочери вполне достойных людей. За что же ты ее наказал? Мир изменился, мастер Махмуд.

Уснуть он не мог. Понимал, что обидел дочку. И сам чувствовал себя обиженным. Не находил никакого решения. Ворочался с боку на бок. А Девлет, лежа рядом, уговаривала его:

— Спи, Махмуд. Выкинь эту историю из головы. Самира больше не будет так делать.

На другое утро мастер Махмуд рано вышел из дома и отправился в ближайший магазин. Там он купил купальник.

Потом вернулся домой, позвал свою младшую дочь Наваль и тихо, избегая глядеть ей в глаза, сказал:

— Возьми, надень.

Лицо Наваль просияло от радости. А Девлет воскликнула:

— Да хранит тебя аллах, Махмуд.

Самира вздохнула и принялась расчесывать волосы так яростно, словно намеревалась вырвать их все с корнем.

Мастер Махмуд сидел на пляже, глядя на свою младшую дочь Наваль, которая играла подле него на песке в своем новом купальнике.

По щеке его скатилась слеза.

Жена его Девлет взглянула на него с тревогой и спросила испуганно:

— Что с тобой, мастер Махмуд?

Вытирая слезу рукавом рубашки, Махмуд ответил:

— Ничего… Просто я вспомнил свою мать.

Юсуф аш-Шаруни

Родился в 1924 году в провинции Менуфийя, в Нижнем Египте. Закончив философское отделение филологического факультета Каирского университета, проработал несколько лет преподавателем в Судане. Вернувшись в Каир, начал работать в Высшем совете по делам литературы и искусства и одновременно сотрудничать в периодической печати.

Первый сборник рассказов аш-Шаруни — «Пятеро влюбленных» — вышел в 1954 году, второй — «Письмо женщине» — в 1960. В 1969 и 1971 годах вышли сборники «Толпа» и «Радость жизни». Кроме этого, Юсуфу аш-Шаруни принадлежит несколько монографий по литературной критике.

Рассказ «Шарбат», написанный в 1961 году, включен автором в сборники «Толпа» (1968) и «Радость жизни» (1971).

Шарбат

Рано утром Шарбат в новом платье и новых сандалиях вышла купить хлеба и бобов и не вернулась. Хозяин, у которого она служила, учитель Кемаль, совсем потеряв надежду на ее возвращение, встревоженный, отправился на поиски. Быть может, Шарбат заблудилась, ведь она еще маленькая, ей лет десять, не больше. К тому же она недавно живет в этом квартале и не знает дороги.

В четыре часа пополудни, несмотря на сильную жару, устаз[17] Кемаль пошел к ее отцу. Кемалю под сорок. Добрая половина волос у него на голове вылезла, солнце немилосердно палит лысину. Человек он добрый, и все пользуются его добротой, донимают его — и ученики и жена, которая унаследовала от своего отца несколько федданов земли. Ему же остается донимать только служанку, и он, забывая порой свою доброту, поколачивает ее под горячую руку из-за сущих пустяков.

От Шарбат он слышал, что семья ее живет на чердаке двухэтажного дома, а за окном расстилаются широкие поля. Путь туда был далекий (от Гелиополиса до Эмбабы[18]), приходилось делать множество пересадок, меняя виды транспорта, и поэтому он беспокоился за девочку. Правда, вчера она плакала и просила отпустить ее домой. Но разве может она сама добраться до места, если всего один-единственный раз проделала этот путь вместе со своим отцом, в тот день, когда он ее привез?

Дверь открыл отец Шарбат, и устаз Кемаль был очень удивлен, увидев, что девочка тут. Шарбат была худенькая, бледная девочка с короткими жесткими волосами. При виде хозяина она испугалась. На ней было все то же новое платье и новые сандалии. Как эта маленькая плутовка добралась сюда? Он сам чуть было не заблудился. Если бы не важное дело, которое привело его сюда, он давно повернул бы обратно. Ему столько раз пришлось расспрашивать встречных! Платок его стал мокрым от пота, но за неимением другого он по-прежнему вытирал им залитое потом лицо. У девчонки какой-то собачий нюх, не иначе, если она сумела найти свой дом. Но, по крайней мере, с него свалилось тяжкое бремя ответственности. Теперь предстояло сделать другое — вернуть ее назад, этого настоятельно требовала жена (будь его воля, он вполне обошелся бы без прислуги, с которой не оберешься забот и неприятностей).

Каморку наполнял смешанный запах пота и заплесневелого сыра. На полу был расстелен тюфяк, там спали двое ребятишек. В углу помещались таз и керосинка. В другом углу — большой деревянный сундук. Поперек комнаты была протянута веревка, на которой сушилось белье. На подоконнике единственного окошка стоял кувшин. Подле двери был деревянный диванчик, на нем валялись жестянки, камешки и пустые баночки из-под гуталина.

Илева извинился перед беем за неподобающую для гостя обстановку и хлопоты, которые доставила учителю эта проклятая девчонка: «Я сейчас только собирался отправить ее назад». Шарбат явилась домой совсем недавно. Ее привел высокий смуглый мужчина, он сказал, что работает баввабом. Хороший человек. Встретил ее случайно — она шла по улице и плакала… «Я дал ему двадцать пять пиастров, бей, верьте слову».

Илеве было лет тридцать, хотя выглядел он на все сорок. Такой же тщедушный, как и дочка, низенький, смуглый, с заросшим щетиной подбородком, с нервным лицом. Правая рука у него была обожжена и искалечена. Зато на левой пальцы сжимались в тяжелый кулак. Он спустился вниз, взял две чашечки кофе в соседней кофейне. Принес стул для бея. Предложил ему сигарету. Устаз Кемаль отказался. А Шарбат все стояла дрожа, словно от холода. Ей хотелось забиться куда-нибудь, спрятаться подальше, но в каморке спрятаться было некуда.

Хозяин ласково посмотрел на нее (хотя только вчера бил ее нещадно) и спросил:

— Почему ты убежала, Шарбат?

Она глядела на него умоляющим взглядом, не отвечая ни слова. Вернее, она пыталась ответить, но лишилась дара речи. Отец крикнул:

— Отвечай бею, сучья дочь!

Наконец ей удалось вымолвить хриплым шепотом:

— Я не хочу работать прислугой.