Когда Крез, царь лидийский, — после того, как Кир завладел всем миром[12], захватив также его страну, и на поле брани войска, любимцы, друзья, военачальники покинули его, и он, Крез, выросший в жемчужных, самоцветами украшенных палатах, считавший, что нет на свете человека счастливее его, бежал, задыхаясь, перед воином-персом, чтобы хоть голову свою унести, — перс настиг его. Меч сверкнул над его головой, в глазах потемнело. Еще не лишился он жизни, но, думая, что смерть, вот-вот сейчас вырвет у него душу из тела, хотел уже сам вонзить меч себе в грудь, чтобы не от врага погибнуть, а воин, между тем, уже занес над ним меч, — как единственный сын царя[13], видя неминуемую смерть родителя, вдруг разверз уста: язык его, двадцать лет скованный немотой, разрешился, и сердце, двадцать лет молчавшее, впервые подало голос:
— Нечестивец! Кого убиваешь? Отведи свой меч! Не видишь разве, что перед тобою Крез, властитель мира?
Руки воина опустились, голова царская уцелела — двадцатилетний немой сын спас отца. Столько лет прожил бедняжка царевич, — и ни разу ни любовь родителей, ни их сострадание, ни страстное желание услышать его голос и тем сердце свое утолить, ни слава и величие, ни почет и власть, ни сокровища и богатства, ни любовь к миру и утехи его, ни приязнь и сладкая беседа стольких любимцев и друзей, ни гром небесный, ни сладостный напев потока или птиц пернатых за всю жизнь настолько не подействовали на его сердце, чтоб он издал хоть малейший звук, — но когда увидел он неминуемую смерть родителя, дорогого отца своего, сердце сбросило гробовую свою крышку, молчавший дотоле язык развязал свои путы, запечатленные его уста выговорили скорбь свою. Тоскующий отец, чья жизнь висела на волоске, услышал голос сына. При этом рассказе и ныне сердце слушающего загорается огнем, лишь только помыслит он, что сыновняя любовь так смогла разбить и сокрушить оковы, наложенные самой природой.
Тому уже не двадцать, а тридцать с лишним лет[14], дорогой мой родитель, возлюбленный народ мой, как сердце мое тоже загорелось огнем; горит оно и обращается в пепел; день и ночь слезы не покидают глаз моих, вздохи уст моих, — так жажду поведать вам, о друзья мои единокровные, мысль и заветное свое желание и лишь потом сойти в землю.
Что ни день, я воочию видел свою могилу, что ни час, огненный меч смерти вращался над моей головой; каждую минуту моей жизни ваше горюющее сердце сжигало и томило мое сердце, беспрестанно слышал я ваш сладостный голос, видел ваше радующее очи лицо, чувствовал вашу благородную мысль и волю, вкушал вашу чистую любовь и дружбу, размышлял об утраченной вашей славе и величии, о деяниях и жизни прежних великолепных царей наших и князей, о былых прелестях и чудесах милой родины, нашей священной земли, о несравненном нраве и подвигах доблестного народа армянского.
Вечно представал предо мною Масис, перстом указывал мне, какой страны я чадо; в мыслях моих вечно жив был рай, и во сне и наяву напоминавший мне о славе и величии нашей страны. Гайк, Вардан, Трдат, Просветитель[15] говорили мне, что я их сын. Европа и Азия неустанно твердили мне, что я — дитя Гайка, внук Ноя, сын Эчмиадзина, обитатель рая[16]. В поле или в церкви, вдали от дома или под кровлей, там, где ступала и ныне ступает нога моего народа, и камни словно хотели вырвать, извлечь из груди сердце мое.
Сколь часто при виде армянина хотел я последнее дыхание мое вырвать из груди и отдать ему.
Но увы! Язык мой был скован, а глаза отверзты; уста сомкнуты, а сердце глубоко; рука бессильна, а язык короток. Не было у меня казны, чтоб осуществить свои желания, не было и громкого имени, чтобы слово мое доходило куда следует. Книги же наши написаны на грабаре, а наш новый, живой язык не в почете, — и никак не мог я в словах выразить сердечную свою тоску. Приказывать я не мог, а ежели бы стал просить, умолять, никто бы моих слов не понял. А я ведь тоже хотел, чтобы надо мной не насмехались, не говорили, что я груб, глуп, что не сведущ в грамматике, в риторике, в логике. Я тоже хотел, чтоб говорили: «О как глубокомысленно, как мудрено умеет он излагать свои мысли, — сам черт ни слова не разберет, не поймет!..» Я тоже хотел показать себя, чтоб удивлялись мне, хвалили меня: я, мол, тоже дока в армянском языке!
Иные знают один язык — я знаю несколько[17]. Немало разных книг начинал я переводить и не доводил до конца[18]. А всяких стихотворений да сочинений на грабаре я столько сам выдумал, что они могут составить целую объемистую книгу.
Бог привел ко мне за это время нескольких детей[19], и мне пришлось обучать их грамоте. Сердце у меня разрывалось: какую бы армянскую книгу я ни давал им в руки, дети не понимали. Что ни начнут читать на русском, немецком, французском языке, все их невинным душам нравится. Нередко я готов был волосы на себе рвать, видя, что этим детям иностранные языки по душе больше, чем наш родной.
Однако причина тому была весьма естественная: на тех языках они читали о деяниях знаменитых людей, знакомились с их поступками и словами, в книге находили то, что способно пленить человеческое сердце, ибо она говорит прямо сердцу. Кто не полюбит такого чтения? Кто не захочет узнать, что такое любовь, дружба, патриотизм, родители, дети, смерть, война?.. Но чтоб на нашем языке писалось о подобных вещах, — да пусть глаза мне выколют!
Чем же еще заставишь ребенка полюбить свой язык? Продай крестьянину алмаз, — конечно, алмаз хорошая вещь, но если у крестьянина за душой нет ничего, так он и куска просяного хлеба не даст за бесценный твой камень.
Это так.
Но когда в Европе я читал в иных книгах, что у армянского народа, видно, нет сердца, если столько событий стряслось над его головой и не нашлось ни единого человека, который написал бы хоть одно доходящее до сердца произведение; что имеется — то все о церкви, о боге, о святых, а между тем книги язычников — Гомера, Горация, Вергилия, Софокла — даже дети держат под подушками, потому что эти книги говорят о мирских делах. Сказать, что все европейцы люди неразумные, неверующие, что они ради таких пустяковых дел оставили дело божие, было бы глупо. Но как же нравятся им эти книги, а наш «Нарек»[20] они обошли? Я знал твердо, что наш народ не таков, как думают о нем европейцы, — но что поделаешь? Жернов без зерна не замелет. Что тут скажешь?
Думал я так: написать, допустим, о героях, — да, среди нас были их тысячи, и теперь тысячи! Об умных речах, — так наши старики тысячи умных вещей знают! А гостеприимство, а любовь, дружба, храбрость, знаменитые люди — разве у наших сельчан не полны сердца именно этих мыслей! Захочешь ли рассказать басню или пословицу привести, или шутку острую, так самый последний мужик тебе не одну, а целую тысячу подскажет.
Я недоумевал: что же тогда надо сделать, чтобы другие народы узнали наше сердце, хвалили бы нас и любили наш язык? Я знал твердо: в османской земле, а также в персидской, сколько было замечательных, мудрых, одаренных людей, сколько при ханских, шахских, султанских дворах любимцев-ашугов, хороших певцов, стихотворцев, — большею частью были армяне. Достаточно упомянуть хотя бы Кешиш-Оглы[21] или Кёр-Оглы[22] чтоб доказать, что слова мои не ложь.
Да хотя бы и теперь: пусть поговорит кто-нибудь с Григором Тархановым[23], послушает его беседу, его язык красноречивый, полюбуется на его отменный рост, на прекрасное лицо. Чего стоит одно его уменье подражать речи, движениям, манере садиться и вставать сотням самых разных людей и народов, — ослепнуть мне, если я встречал что-либо подобное в лучших театрах Европы! — а школу-то он только тогда, может быть, и видел, когда у нас грамоту крюком ловили либо пулей сбивали. Вот и узнаешь, какие в армянском народе дарования!
12
Стр. 23. Когда Крез, царь лидийский, — после того, как Кир завладел всем миром… — Лидия одна из древнейших государств Передней Азии (существовала в 685–546 гг. до н. э.), царь ее Крез правил страной в 560–546 гг. В 546 г. персидский царь Кир (559–530) покоряет Лидию и азиатских греков.
13
…как единственный сын царя… — Источником древнего предания о неожиданном обретении дара речи глухонемым сыном Креза послужила «История» Геродота. Предание было широко распространено и в армянской действительности.
Вот легенда, рассказанная Геродотом:
«Самого Креза постигла вот какая участь: был у него еще сын…весьма одаренный юноша, но немой. Прежде, в счастливую пору своей жизни, Крез сделал все возможное для исцеления ребенка. Так, пытаясь помочь сыну, царь, между прочим, отправил послов в Дельфы вопросить оракула о сыне. Пифия дала ему вот какой ответ:
При взятии акрополя какой-то перс, не узнав Креза, бросился на царя и хотел уже умертвить его. Крез заметил нападающего, но тяжкое горе сделало его равнодушным к смерти. Когда же глухонемой сын увидел перса, устремившегося на отца, он вдруг обрел от страха и горя дар речи и произнес: «Человек, не убивай Креза!» Это были первые слова, сказанные юношей, и затем уже до конца своей жизни он мог говорить… Пленного Креза персы отвели к Киру». (Геродот. История в девяти книгах, книга I, гл. 85–86, Л-д, 1972, стр. 38).
Изнуренный вековыми ранами, армянский народ находился в подобном же состоянии. Или народ должен был объединиться и выжить, или же стать добычей кровожадного врага. Потому Абовян, взывая к трезвому рассудку, восклицал: «На кого меч подняли? Не знаете вы разве великого народа армянского?»… Это был клич к объединению и самопознанию, пробуждению и возрождению.
14
Стр. 24. Тому уже не двадцать, а тридцать с лишним лет… как сердце мое тоже загорелось. — Обычно эти слова расцениваются как свидетельство возраста самого автора. Как показали наши исследования, Абовян родился в октябре 1809 г., а роман «Раны Армении» написан в феврале 1841 г. По точному подсчету, Абовяну в то время было 30 лет и 4 месяца, т. е. более 30 лет.
15
…Гайк, Вардан, Трдат, Просветитель… — традиционные в армянской литературе образы истинных патриотов. Гайк — легендарный прародитель армянского народа, свободолюбивый исполин, не потерпев насилия вавилонца Бэла, ушел со своей семьей в Армению, впоследствии убил Бэла и положил начало этой стране и ее народу. Вардан (Мамиконян) — прославленный армянский военачальник и государственный деятель. Во имя защиты национальной самостоятельности поднялся на борьбу против персидского ига и героически погиб в Аварайрском сражении 26 мая 451 г. Трдат — имеется в виду царь Тиридат III из династии Аршакидов (около 287–330), в царствовании которого Армения достигла экономического и, политического могущества. Просветитель — Григор Парфянин, первый армянский католикос (около 301–325), благодаря которому христианство в Армении становится государственной религией (301 г.).
16
…внук Ноя, сын Эчмиадзина, обитатель рая. — По библейскому преданию, после всемирного потопа Ноев ковчег пристал к горе Арарат, затем Ной и его сыновья обосновались в Армении, и отсюда уже его потомки разбрелись по всему миру. Древние предания говорят также, что библейский рай находился на территории Армении, а две реки, берущие начало в Армении — Тигр и Евфрат — были как раз райскими реками. В средние века это предание было распространено и в Европе. Среди других источников вспомним немецкую народную книгу, рассказывающую о жизни доктора Фауста.
«Кавказ, что между Индией и Скифией — это самый высокий остров с его горами и вершинами. Оттуда доктор Фауст обозревал многие земли и дали морские…был он убежден, что… оттуда сумеет, наконец, увидеть рай…
Находясь на той вершине острова Кавказа, увидел он землю Индию и Скифию, а с восточной стороны до полуночи — издалека в вышине далекий свет, словно от ярко светящегося солнца, огненный поток, подымающийся, подобно пламени, от земли до неба, опоясывая пространство величиною с маленький остров. И еще увидел он, что из той долины бегут по земле четыре больших реки, одна в Индию, другая в Египет, третья в Армению и четвертая туда же. И захотелось ему тогда узнать причину и основания того, что он увидел, и потому решился он, хотя и со страхом сердечным, спросить своего духа (Мефистофеля. — П. А.) что это такое. Дух же дал ему добрый ответ и сказал: «Это рай, расположенный на восходе солнца, сад, который взрастил и украсил господь всяческим веселием, а… та вода, что разделяется на четыре части, течет из райского источника и образует она реки, которые зовутся — Ганг или Физон, Гигон или Нил, Тигр и Евфрат» («Легенда о Докторе Фаусте». Издание подготовил В. М. Жирмунский, Изд. АН СССР, М.—Л., 1958, стр. 97–98).
17
Стр. 25. Иные знают один язык — я знаю несколько. — Абовян свободно владел несколькими европейскими и восточными языками: русским, немецким, французским, английским, персидским, турецко-татарским, курдским. Знал также грузинский и итальянский (по свидетельству наследников).
18
Немало разных книг начинал я переводить и не доводил до конца. — К подобным незаконченным переводам Абовяна относится и роман «Юлия, или Новая Элоиза» Жан Жака Руссо.
19
Бог привел ко мне за это время нескольких детей… — Речь идет о частных учениках, с которыми Абовян занимался, начиная с 1837 г. В октябре 1838 г. он основал частную мужскою школу-пансион с целью подготовки учителей для народных школ (с перерывами действовала до конца 1842 г).
20
Стр. 26. «Нарек» — народное название знаменитой поэмы «Книга скорбных песнопений» (1002) гениального армянского поэта Средневековья Григора Нарекаци (около 945—1003). Это произведение Абовян считал высочайшим выражением художественного мышления.
21
Кешиш-оглы (букв., «сын священника») — ашуг, армянин по национальности, родился в селе Шулавер (ныне — районный центр Шаумянского района Грузинской ССР), в первой половине XVIII в. Как гусан прославился уже с 20-летнего возраста. Путешествовал по Ирану и Турции, обосновался в Константинополе, став придворным поэтом. Песни сочинял на турецком языке. Скончался в преклонном возрасте в нищете в середине 1830-х годов. Абовян перевел на немецкий несколько песен Кешиш-оглы, которые в редакции поэта Ф. Боденштеда были напечатаны в книге последнего «Тысяча и один день на Востоке» (1850).
22
Кёр-оглы (букв., «сын слепца») — полулегендарный ашуг и народный мститель, песни его были любимы и пользовались широкой популярностью среди армян и восточных народов.
23
Тарханов Григор Матевосович — ереванец, влюбленный в восточную песню и поэзию. В 1830-40 годах был участковым заседателем Гокчайского (Ново-Баязетского) магала (уезда) Армянской области (впоследствии Ереванского уезда). Сочувствовал трудовому крестьянству и защищал их интересы от посягательств агаларов.
Немецкий поэт Ф. Боденштед воссоздал литературный портрет Тарханова («Тысяча и один день на Востоке»), в доме которого в марте 1844 г. остановился вместе с востоковедом Георгом Розеном.