— Так почему же ты не постучалась, Памела? Почему не окликнула меня? Почему не вошла?

— Дверь была заперта.

— Это я, наверно, машинально запер по привычке. Голова занята разными мыслями, ты же знаешь…

— Тебя не было в комнате!

Он улыбнулся своей жесткой, маскообразной улыбкой.

— Я спал как младенец. Ничего не слышал.

Это была наглая ложь. Она пошатнулась. И сейчас же подумала: «Если бы это была правда. Господи, если бы эта была правда!»

— Эрих, — сказала она, — я из тех женщин, для которых лучше совсем не иметь мужчину, чем делить его с кем-либо.

На его лице отразилась скука.

— Весьма устарелый взгляд, если учесть недостаток мужчин в Германии.

Она вдруг засмеялась резким, напряженным смехом. Потом сказала тихо:

— Поцелуй меня, Эрих.

Он послушно приложился к ней губами.

Памела отступила на шаг. Ее лицо было мертвенно бледно. Хриплым голосом она сказала:

— Я не знаю, кто ты такой. Но есть люди, которым очень интересно было бы это узнать, очень интересно было бы узнать, что какой-то неизвестный человек живет здесь, носит платье моего мужа, спит в его постели. Так что лучше уж продолжай игру, будь мне настоящим, преданным мужем…

Черт бы побрал эту бабу, эту ненасытную Брунгильду! И ведь с ней не развяжешься — только она может дать ему то, что ему сейчас необходимо: это убежище, эти хрупкие связи, которые он налаживает через Лемлейна.

Тонок, тонок ледок.

Он разгладил морщины на лбу и заставил себя добродушно усмехнуться.

— Я тебя считал умней, Памела. За кого ты меня в самом деле принимаешь? Ведь она же содержанка Уиллоуби. Это он привез ее сюда.

— Ну что ж, тем для тебя приятнее — можно посмеяться над двоими сразу: над американцем и надо мной.

— Она только что из концлагеря. Разве я мог бы доверять ей?

— Я и не говорю, что ты ей доверяешь.

— Памела, дорогая, ты совершенно не знаешь, что представляет собой эта девушка. А я с ней разговаривал.

— Не сомневаюсь, — едко заметила она.

Он пропустил шпильку мимо ушей.

— Это обыкновенная потаскушка. Она и в концлагере очутилась по недоразумению. Она даже не родня тем Зекендорфам, которые участвовали в студенческом протесте в Мюнхене. Просто беспринципная маленькая интриганка, старающаяся извлечь для себя, что можно, из того положения, в котором мы все очутились. Такая еще скорей меня выдаст, чем ты, голубка, и ей для этого понадобится меньше оснований.

— Так, значит, она втирает очки американцам, — с расстановкой произнесла Памела.

Он усмехнулся:

— Американцам — да, но не мне! — Его приятно удивил тот факт, что он ничуть не утратил своей способности трезво оценивать любое положение и в то же время пренебрегать доводами разума. Вдруг он увидел, что у Памелы мокрые глаза.

— Ну, теперь что?

Она всхлипнула:

— Когда я подумаю, что тебе грозит…

Он понял, что снова в безопасности.

— Давай-ка будем продолжать нашу маленькую семейную идиллию. Предоставь мне тревоги и заботы, а сама верь в мою счастливую звезду. Я в нее твердо верю.

После обеда, улучив минутку, он шепнул Марианне, что придет к ней, как только можно будет, и что Памела укрощена.

7

Девитт прибыл в Креммен без всякой помпы. Оставив свой багаж в Гранд-отеле, где размещались члены военной администрации и проезжие офицеры, он отправился в казармы кремменского драгунского полка. Фарриша он застал в его квартире на верхнем этаже здания административного корпуса. Квартира была обставлена с таким вкусом, таким продуманным комфортом, что Девитт даже удивился.

— Нравится? — сразу же спросил Фарриш. — Это у меня есть один лейтенант, который раньше был специалистом по домашнему убранству. Препротивный малый, но свое дело знает.

— Вы, как видно, очень довольны…

Заметив озабоченно-хмурое выражение лица Девитта, Фарриш поспешил порадовать его сообщением, что Германия — прекрасная страна, специально созданная для оккупации самой лучшей в мире армией, что Креммен — прекрасный район, специально созданный для постоя самой лучшей дивизии, и что Уиллоуби — прекрасный человек, специально созданный для должности военного коменданта.

— Вы просто сваляли дурака, отпустив его из своего отдела, — сказал Фарриш.

Девитт ответил:

— Ну что ж, моя ошибка вам на пользу.

— Трамвай мой видели?

— Видел, конечно.

— Плохо только, что большинство вагонов ходит пустыми, — сказал Фарриш. — Целые мили расчищенных путей приходятся на такие районы, куда никто не ездит. Уиллоуби взялся урегулировать это.

— Каким образом?

— Да что-то такое он поговаривает насчет пуска ринтеленовских заводов и насчет благоустройства города. Я считаю, что это очень интересный вопрос. Разве вы не видите, какие нам открываются возможности? Здесь действительно можно делать дела! Если бы мы у себя в Штатах имели хоть десятую долю этой власти! Посмотрите, что там творится — стачки, волнения! А здесь стоит мне ткнуть пальцем в карту — и завтра в том месте, куда я ткнул, уже начинаются работы по расчистке. А результаты вы видели. Честное слово, фрицы не так уж плохи. Они послушны, они приучены к дисциплине.

— Вы, видно, их хорошо успели узнать.

— А что тут узнавать? Ведь я же знаю американцев. А не все ли равно, американцы ли, немцы ли? Ну, потом я много сталкиваюсь с людьми. Вот возьмите Лемлейна, это новый мэр, которого подыскал Уиллоуби. На днях мы все втроем ездили на охоту. Нигде так не сказывается человек, как на охоте. И вот представьте, выбегает на нас олень — изумительное животное, красавец. Фриц стреляет первым — мимо. Затем моя очередь. Я стреляю, и олень убит. Но я не к тому веду рассказ. Я видел, как этот самый мэр улыбнулся, не попав в оленя. Вот что мне понравилось. Нужно уметь красиво переносить неудачи. Нужно быть настоящим спортсменом. И на войне, и в мирной жизни. А главное — нужно знать свое место. Это везде справедливо, что здесь, что у нас в Штатах, — верно я говорю?

Девитт погладил подбородок.

— Гм, пожалуй, смотря по тому, кем это место указано…

Фарриш на минуту смутился, потом разразился шумным хохотом.

— Остроумно! Скажите, мой милый, как вас сюда занесло?

— Приехал посмотреть, как идут дела. Один из моих людей выпускает у вас тут газету. Вы ее когда-нибудь читаете?

— Уиллоуби очень хвалил эту газету. Читать я по-немецки не читаю, но во всяком организованном обществе должна издаваться газета. Общественное мнение, знаете ли, просветительная деятельность, улучшение морального состояния. Я это одобряю. Они напечатали статью обо мне. С картинками. Погодите-ка минутку, она у меня где-то тут. Каррузерс!

Каррузерс явился.

— Где та вырезка, Каррузерс, — знаете, из немецкой газеты?

Каррузерс принес вырезку. Девитт порылся в карманах, выудил очки, бережно достал их из футляра и оседлал свой широкий нос.

Фарриш нетерпеливо дожидался конца этой процедуры и, дождавшись, загудел:

— Вот, смотрите: «Farrisch, der Panzer-General». Это заголовок: «Фарриш, бронированный генерал». Прочесть я не могу, только названия и даты мне понятны — все мои победы. Но все-таки приятно. У вас там толковый человек сидит, в этой газете. А фрицы — они знают, с кем имеют дело.

— Но если завтра вас переведут, а сюда назначат другого, — не спеша произнес Девитт, — нам придется другому создавать славу.

— Почему это меня переведут? Никуда меня не переведут. Мне здесь нравится. Разве только — но это строго между нами, — в моем штате сейчас возникло движение — хотят будто бы выставить мою кандидатуру в сенат. Но я соглашусь только в том случае, если избрание будет гарантировано. В конце концов, что такое сенатор в наше время? Один из девяноста шести.

В глазах Девитта мелькнула насмешливая искра.

— Я всегда считал, что вы презираете политику.

Фарриш похлопал стеком по сверкающим голенищам своих сапог. Потом оскалил зубы: