Алан улыбнулся.

— Не вижу тут ничего смешного, — рассердилась она. — И их мужьям тоже будет не до смеха. Если, конечно, они и сами не такие же, как жены.

— Такие же, наверно, — согласился Алан. — Человек научается заглядывать вперед, когда у него есть собственность, свое имущество. И тогда часто бывает, что он строит планы на будущее, а не живет настоящим. Все религии против этого. Ты же христианка, Ди, больше, чем я…

— По-моему, религия здесь ни при чем.

— Я просто хочу сказать, что именно эти люди, добродушные, терпеливые, отходчивые, скромные и не развращенные властью, и есть, по-моему, христиане. В них даже слишком много христианского, на мой взгляд. Они чересчур со многим мирятся. Чересчур редко приходят в негодование. Поворчат — и смирятся.

— Потому что не знают ничего другого, лучшего. И не хотят знать. Женщины обсуждают кинозвезд, мужчины — футбол. Наслушалась я их. Эвакуированные женщины даже не интересовались войной, хотя их мужчины были на фронте. Последних известий по радио и то особенно не слушали…

— Знаю, — сказал Алан. — Но нужно понять их точку зрения, поставить себя на их место. Эти женщины, о которых ты рассказываешь, они, наверно, считают, что известия по радио предназначены не для них. И голос диктора звучит не по-ихнему. И манера речи — чужая. Без соответствующих комментариев получается просто перечисление незнакомых географических названий и каких-то непонятных военных операций. Как если бы ты вдруг попала на университетскую лекцию по физике. А вот мужчины, с которыми я служил, войной очень даже интересовались. Притворялись, будто только о том и думают, как бы поскорее освободиться из армии, придумывали — на словах — разные хитрые способы выбить себе «чистую», как они выражаются, но это все пустая болтовня. Важно не что они говорили, а как себя вели. И потом вот еще что. Они почти никогда не разговаривают по душам, вот как мы…

Недокончив фразы, Алан вскочил с кушетки.

— Только что мимо окна прошел старик Толгарт. Прибыл с визитом.

— Не может быть! — Диана тоже спрыгнула с кресла. — Он сейчас нигде не бывает. Что ему могло понадобиться здесь?..

— Но я отчетливо видел. Слушай! Так и есть.

— Я ушла. А ты его прими, Алан. Больше к нему никто не выйдет. Он слегка тронулся умом — и к тому же от него пахнет. — Она побежала к двери на заднюю лестницу. — Отделайся от него как-нибудь! — бросила она через плечо брату и скрылась.

Мистер Толгарт служил приходским священником в Суонсфорде, сколько Алан себя помнил. Это был человек очень высокого роста с вечно раскачивающейся головой на длинной-длинной шее. Он всегда выглядел немного странно, но теперь, постаревший, беспризорный и чудаковатый, приобрел вид просто фантастический. Небритые ввалившиеся щеки в обрамлении длинных седых косм; изодранная, засаленная одежда; безумный неподвижный взор. Как-то мальчиком Алан получил в подарок кукольный театр с набором персонажей, среди которых был один таинственный отшельник, герой готических сюжетов, и он теперь припомнился ему при взгляде на мистера Толгарта. Только голос у старого священника остался прежний — приятный, интеллигентный, четкий и в то же время вкрадчивый. Сейчас он этим своим голосом высказывал вежливое, но решительное нежелание покинуть прихожую.

— Вы, я полагаю, помните меня, сэр? — обратился к нему Алан. До этой минуты старик, казалось, его не узнавал.

— Как же, как же. Младший сын леди Стрит. Вы были за границей?

— Да. С нашей армией.

Голова мистера Толгарта закивала, заходила туда-сюда. Неожиданно старик произнес:

— И вы там, естественно, потерпели поражение?

— Д-да, на первых порах. Но потом — нет. Естественно.

Как бы сейчас не пришлось излагать ему ход войны на последнем этапе, с опаской подумал Алан. Но мистер Толгарт сказал, поджав губы:

— Вы потерпите поражение здесь. Как я.

Время и одиночество действительно нанесли ему поражение, но он явно имел в виду не это. Алан не знал, что ему возразить.

— Если вы обратили внимание, — мягко продолжал мистер Толгарт, — четвертое царство в первом видении Данииловом носит отчетливое сходство с четвертой печатью в Иоанновом Откровении.

— Это — где конь бледный?

— Да, конь бледный, и на нем всадник, имя которому смерть, — процитировал мистер Толгарт без особого выражения, — и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором…

Старик словно погрузился в непресекающийся поток грез. Алан переждал немного и, чтобы нарушить молчание, вежливо спросил:

— Если я правильно понял вашу мысль, сэр, вы хотите сказать, что это самое четвертое царство и четвертая печать представляют наше время?

Мистер Толгарт широко распахнул глаза. Алан теперь только заметил, что они у него не серые и не желтовато-карие, а как бы смесь того и другого цвета. Что происходило сейчас позади этих странных зрачков?

— Несомненно, — ответил мистер Толгарт.

— И ничего нельзя поделать?

— Мой дорогой юноша, — с легким раздражением произнес старый священник, — от вас, конечно, не приходится ожидать веры в истинность библейских пророчеств. Какое там. И вам, конечно, виднее. Еще бы! Но я много и серьезно размышлял на эти темы. Давайте на минуту оставим в стороне Библию, так будет проще для вас. — Он поднял длинный и грязный указательный палец со сломанным, обкусанным ногтем. — Мы теперь приступили к уничтожению друг друга, это неизбежно, так как не существует больше ничего, что бы нас связывало.

Алан пробормотал что-то про «общие интересы».

— Эти ваши общие интересы не стоят ломаного гроша, — сердито откликнулся мистер Толгарт, тыкая пальцем Алану в галстук. — Люди сейчас помнят о том, что их разъединяет, а не о том, что связывает. Одна группировка оказывается на дороге у другой, более многочисленной и сильной. И слабейшая уничтожается. Но внутри восторжествовавшей группировки происходит раскол, возникают новые противоречия, столкновения, и снова одни уничтожают других. И так вплоть до отдельно взятых индивидуумов…

— Но ничего такого не происходит! — возразил Алан.

— Пока еще нет. Но так будет. Распад неизбежно продолжится. Мы рвем связи, чтобы в конечном итоге уничтожить самих себя. Разобщение людей началось с отъединения от Бога, и это есть начало Ада. Сейчас мы, разумеется, в Аду, — заключил он тоном, не допускающим возражений.

Алан не нашелся, как это можно мало-мальски убедительно, и притом вежливо, оспорить, и потому не сказал ничего. Несколько мгновений оба молчали. Мистер Толгарт смотрел по сторонам.

— Этот дом содержится не в таком безупречном порядке, как прежде, — хмурясь, заметил он. — И моя резиденция, надо сказать, тоже. Там у меня вообще полное запустение и мерзость. Здесь еще не мерзость, но уже не то, что было. В деревне все дома запущены.

— Война виновата, — сказал Алан.

— Несомненно. Война в широком смысле слова, со всем, что она с собой несет: праздностью, безответственностью, пьянством, прелюбодеянием. Неизбежные следствия, ничего не поделаешь. С таким же успехом можно проповедовать против солнечного восхода или осуждать буйство юго-западного ветра. Вы не знакомы с епископом?

Алан с епископом знаком не был.

— Суетливый политикан, — ворчливо сказал мистер Толгарт. — Шлет мне всякие буклеты и прочий мусор, будто мы с ним работники социального обеспечения. Разве это священник? Ему бы заведовать каким-нибудь богоугодным заведением — детским домом, приютом для старушек, убежищем для оступившихся гувернанток. Мы с ним оба в Аду, а он этого даже не подозревает. Но я вас задерживаю.

— Нет, нет. Я просто не знаю, может быть, вы хотели видеть маму? Или дядю Роднея?

— Вашего дядю Роднея, разумеется, нет, — решительно, но вполне любезно ответил мистер Толгарт. — Он всегда был человек довольно вздорный, если мне будет позволено так выразиться, а в последнее время стал совершеннейшим скоморохом. Вздумал донять меня какими-то несусветными музыкальными разговорами. А вашу матушку я, разумеется, всегда рад видеть.