Увидев сани матери, князь Святослав положил лук на снег и побежал к саням. Не по возрасту прозорливый и чуткий, Святослав понимал состояние матери, коя примчала к нему и вышла из саней взволнованная и бледная. Он же знал, что лучшего утешения не найдет, да и слов для этого много не надо, как подойти к матери с улыбкой и сказать ей коротко самое главное — о своем отношении к ней. Святослав так и сделал. Когда Ольга была уже близко, он подбежал к ней с улыбкой на лице, опустился на колени и, подняв улыбающееся лицо, сказал:

— Матушка, я все знаю. Иди, дерзай, а я люблю тебя!

Княгиня Ольга вздохнула, наконец, с таким облегчением и так ей стало хорошо, что она прослезилась. И опустилась рядом с сыном, на колени, и взяла его руки и прижала ладонями к своему лицу.

— Ты уже не отрок, великий князь, ты мудрый муж Как я рада, как благодарна тебе за то, что снял с моей груди тяжкий груз сомнений. — И прижала голову сына к себе. — Спасибо, родимый.

Потом они встали и медленно пошли к княжеским палатам. Ни Ольге, ни Святославу некуда было спешить. Им встречались горожане и низко кланялись, а они никого не видели, и княгиня Ольга рассказывала о поездке в Берестово. Он же спросил, озабоченный чем‑то другим:

— Матушка, а что в Киеве, спокойно ли?

— Наступил покой. Вчера же как в грозу бушевал с утра. Благо, что Богомила не было.

— Где же он?

— Был под надзором в Берестове. Ныне вернется. Потому, сын мой, прошу тебя побыть в Киеве со мной. Боюсь Богомила, страстью обуреваемого. Он же бунт может поднять.

— Богомил не смеет возвысить голос, — спокойно, но твердо сказал Святослав. — Но что вынесли старейшины? Разное слышал.

— Они благословили меня и дали волю.

— То так и должно быть. Ты заслужила сию волю, матушка. Но я еду с тобой, и никто не нарушит твоего покоя.

Княгиня и князь подошли к палатам. У входа их ждал воевода Асмуд.

— Ведомо мне, что Свенельд был в Вышгороде. Где он? — спросила Ольга Асмуда.

Но за него ответил Святослав:

— Я повелел ему быть в Белгороде, и вчера в ночь он уехал. Поведали мне, что там вновь тати шалят. Пусть укоротит их.

— Сие верно. Но почему Свенельд вчера на совет не явился? — обращаясь опять‑таки к Асмуду, спросила Ольга.

Старый воевода понял, чего добивается Ольга, и опустил голову, молчал. Вновь за него ответил Святослав:

— Матушка, ты ни кормильца, ни воеводу не вини. Моя воля на то была не ходить им в Киев.

И снова в груди у Ольги проплыла волна радости, и подумала княгиня, что Свенельд все‑таки дал промашку при встрече с ее сыном, о коей ее уведомила Павла. Потому‑то и был ему запрет являться в Киев. И она сказала:

— И во благо, что не пустил Свенельда и Асмуда.

Святослав и Ольга вошли в терем, поднялись в трапезную. Там их ждала боярыня Павла возле накрытого стола. Княгиня и юный князь вымыли руки и сели к столу ря дышком. И снова Ольга порадовалась: давно она так не сиживала, с Игоревых времен. Началась трапеза. Но Ольга мало прикасалась к пище, все больше смотрела на сына. И было ей сладостно от мысли, что на Руси встает мудрый и сильный великий князь. И она поняла, что теперь самое время сказать еще об одном очень важном своем желании.

— Я вот смотрю на тебя, сын мой, и думаю, что бы я тебе ни сказала, все ты понимаешь правильно. Открою тебе еще одно мое желание и прошу не осудить. Вот как сойдут снега, Днепр отбушует вешними водами, так пойду в Царьград. Как ты на сие смотришь?

— Не пытаю, матушка, зачем тебе нужно быть в Царь-граде, но коль есть такая жажда, иди без сомнений. Мы же проводим тебя через печенегов.

— Я буду спокойна в пути: держава остается в крепких руках.

Однако здравые мысли приглушили радужное состояние Ольги. Ее продолжал беспокоить воевода Свенельд. Святослав неспроста придержал его в Вышгороде, пока в Киеве шел совет. Что там говорить, Свенельд мог бы учинить смуту в городе, проскакал бы со своими воинами по улицам с криками о том, что княгиня предала веру отцов, и город вздыбился бы. Теперь он от Киева удален, и вроде бы нет причин беспокоиться. Ан нет, в Белгороде при нем пять тысяч воинов. Вдруг дерзнет на междоусобную брань? Тем паче, что нынче в Киев вернется Богомил. С ним разговор еще не завершен. Он вернется еще более обуреваемый страстью наказать ее, княгиню, за отступничество.

И едва трапеза завершилась, Ольга сказала:

— Сын любый, нам пора ехать. Много забот в Киеве. И вернусь я в город верхом на коне. Ты уж распорядись послать гонцов в Киев, собрать народ на площадях, да чтобы подали скакуна под седлом.

— Сможешь ли, матушка, в седле‑то? — спросил обеспокоенно сын.

— Одолею путь. Да ноне в последний раз поднимусь на коня, — заверила Ольга.

Это не было прихотью княгини — прокатиться — покрасоваться на коне, нет, это являлось острой необходимостью. Ибо только так она могла подняться над Богомилом и оказаться ближе, чем он, к горожанам. Теперь не он пойдет на совет с ними, как поступить с человеком, предавшим веру отцов. Теперь она, великая княгиня, спросит киевлян, нужна ли им матушка государыня с иной верой. Знала она, что многие ее осудят, будут просить мироправителя или его мать, великую богиню судьбы Мокош, чтобы она вразумила Ольгу наказанием, отняла у нее речь или память. Дабы устрашить княгиню, волхвы и жрецы призовут на ее голову гнев всех богов, хранителей и защитников язычества. Старые бабы будут звать на помощь себе лихо одноглазое, кое высушит ее в капустный лист. Но преодолевая суеверные страхи, Ольга не пошатнулась в седле и скакала впереди Святослава, дабы скорее достичь Киева, влететь на его улицы, как прыгают в холодную воду. Ольга готовилась к встрече с Богомилом и хотела, чтобы сия встреча случилась на площади близ храма Святого Илии. Пусть там Богомил призывает на ее голову гнев богов. Ей под защитой храма они не страшны.

С такими мыслями Ольга примчалась в Киев. К этому времени ее гонцы уже побудили киевлян выйти на улицы и встретить великую княгиню. И на всем пути, от крепостных ворот до княжеских теремов, улицы заполонили горожане. И на площадях было людно. Киевляне недоумевали, зачем их позвали, из домов повыгнали. Лица их были злые, хмурые. Знали же все, что великая княгиня Ольга, их матушка, отказалась от своих детей, потому как уходит в другую веру. И отныне ей ближе те, кто жил возле храма Илии. Что же ей надо от них, покинутых, осиротевших?

И вот великая княгиня остановила коня на перекрестке улиц. Она уже не воин, не та, что вела дружину на Искоростень. В лице нет суровости, глаза не сверкают гневом и ненавистью, какие в ту пору она питала к древлянам. В ней больше того, что называют материнскими чувствами. Она слышала ропот горожан, видела, что не тянутся к ней, не кричат: «Слава великой княгине!» Нет, они насторожены, лица почти враждебные. Сами жмутся поближе к домам, к заборам, к воротам, готовые в любой миг бежать, дабы скрыться от глаз княгини, от ее воинов, вооруженных мечами, копьями и луками. Да ждут терпеливо, что скажет великая княгиня. Уж не позовет ли своих подданных к новой вере? И позовет, поди, вон как ласково смотрит, как приветливо машет рукой, дескать, здравствуйте, детушки. Ан нет, не отступятся они от своей веры, им милы деревянные боги, их и поругать можно безответно, и ударить палкой, ежели истукан в избе стоит. А коль насильно попытаются загнать их в храм назареев, так лучше смерть принять, чем родителей предать.

Княгиня Ольга, похоже, испытывала удовольствие, рассматривая горожан. Она подъезжала то к одной толпе, сбившейся у открытых ворот, то к другой, кружила по перекрестку. И наконец, выехала на площадь, где киевлян было больше всего, где они стояли плотной толпой. Остановившись, Ольга привстала в стременах и громко, не властно, но миролюбиво, крикнула:

— Слушайте все! Слушайте! Вот я пред вами, великая княгиня, исповедуюсь. Пришел час искупать грехи прошлого, коих за мною много, потому как жила в заблуждении веры. Говорю вам, вижу ноне не ложного, но истинного Господа Бога, вижу его Сына, Спасителя нашего Иисуса Христа. Потому расстаюсь с язычеством, дабы ступить в лоно Христовой церкви!