— Неправда.

— Неужели? А я думаю именно так.

— Ты не понимаешь, мне трудно…

— А мне, думаешь, легко?! Думаешь, легко?! Ты был первым человеком, которому я доверилась за последние несколько лет! Считала себя никому ненужной, потому что родители после развода были заняты только сами собой. Мне же больше всего хотелось, чтобы меня просто лишний раз обняли, сказали, что любят! Я думала, ты мне это дашь, а вместо этого ты меня оттолкнул! За что?!

— Прости.

Грета захлебнулась собственным гневом.

— Еще скажи, что готов рассказать отцу о том, что между нами было.

— Если хочешь, я расскажу.

— Мне уже без разницы.

— Грета, я не из тех, у кого душа нараспашку.

— Я тоже. Ради тебя я стала меняться, но тебе это было не нужно.

— Я…

— Знаешь, Мартин, нам просто с тобой не по пути!

— Но…

— Мне следовало с самого начала это понять.

— Извини, если обидел тебя. Я этого не хотел.

— Мне все равно. Не звони мне больше.

Она бросила трубку. Ей не было все равно. И она хотела, чтобы он ей позвонил снова.

Откуда-то из подсознания доносился слабый голосок надежды, что Мартин, выведенный из равновесия, приедет к ней, перешагнет свою же гордость, и будь что будет — плевать на все, но он не приехал. Как не приехал и на следующий день, и через неделю. Ее телефон никогда больше не пел голосами лесных птиц.

В конце марта Суннива с гордостью продемонстрировала тоненькое обручальное колечко с небольшим бриллиантом — Пауль сделал ей предложение, но Грета не могла с полной уверенностью сказать, что этому рада — разговор с Мартином будто снова кинул ее на дно эмоционального вакуума, из которого она только начала выбираться. Немного отвлекала навалившаяся работа и неуемная энергия Тео Адлера, который редко давал Грете скучать.

За те несколько месяцев, что она проработала на него, их отношения развились в некий гибрид между официозом и дружбой, которые периодически уступали друг другу место на поприще неформальной обстановки его мастерской. Часто, не на людях, Грета и Тео могли обратиться друг к другу по имени, но никогда не переходили на «ты». Бывало, в ожидании, пока Адлер закончит занятия, чтобы вернуться к вопросу о расписании на будущий месяц, Грета засиживалась в его мастерской до позднего вечера, и чтобы она не скучала, Тео пускал ее в свою гостиную, где по обеим сторонам от электрического камина стояли дубовые полки, до потолка забитые книгами в толстых переплетах. Среди них были книги по искусству, истории, религии и много художественной литературы, от классики до альтернативной прозы. Грета довольно быстро нашла в его библиотеке то, что пришлось ей по вкусу, и, расположившись в одном из мягких кожаных кресел, пока не освободится Адлер, коротала время за чтением, а после этого ее работодатель всегда вызывал и оплачивал ей такси. Ей было неловко, что он тратил на нее деньги, но он сказал, что это его долг. Художник был начитан, никогда не лез за словом в карман и обладал заразительным смехом — с ним было легко. В академии же он продолжал гонять ее, как остальных, и требовать многого, разве что разрешал приносить работы чуть позже, на день-два, потому что обязанности его ассистента Грете времени не прибавили.

Как-то в апреле, одна из учениц отменила занятие, и они с Тео коротали время, сидя в гостиной, за обсуждением последних приготовлений к выставке в «Сальвадори». Пока на кухне закипал чайник, Грета сверяла список работ учителя с картинами, которые он складывал в коробки — на следующий день их должны были забрать работники галереи, как вдруг заметила одну нестыковку.

— Что такое? — поспешил осведомиться Адлер, сунув нос в список.

— Смотрите. В ведомости написано, что галерея дает нам под картины восемнадцать мест. Так?

— Так, — подтвердил Тео.

— Но в списке предоставляемых вами картин, их шестнадцать.

— Хм… Надо же! — последовал наигранный восклик. — Полагаю, речь идет об этих двух местах?

Перед лицом Греты, как из воздуха, соткался полароидный снимок.

— Что это?

— Откройте.

Адлер сунул фотографию девушке в руку и отошел в сторону, делая вид, что занят перекладыванием картин, сам же незаметно наблюдал за реакцией ассистентки.

На снимке была изображена одна из голых стен Зала с колоннами, в котором готовилась выставка. На стене черными запятыми виднелись два крошечных гвоздика, а под ними — небольшие таблички с цифрами «17» и «18».

— Не понимаю. Здесь будут висеть ваши картины. Так?

— Нет, — возразил Тео, — Здесь будут висеть ваши картины.

Грета недоуменно уставилась на художника. Адлер в два шага оказался рядом.

— Помните две руки, что вы мне показывали, и ту картину в подпалинах?

Грета ошеломленно молчала.

— Думаю, на этой стене им самое место.

— В галерее?! — воскликнула она и вгляделась в снимок.

— Да.

— В «Сальвадори»?!

— А что вас так удивляет? — счастливые синие глаза Адлера скользили по ее лицу. Наконец-то она улыбалась. — Это хорошие работы. И прятать их — кощунство. Придите домой, оформите в паспарту и приносите. Вы же не собираетесь скрывать их от людских глаз?

— Я не думала…

— Тогда вишневый оттенок подойдет. Вишневый или винный для одной. И оливковый для другой. Сможете?

— Да. Но что я сделала?

— Насколько я помню, — Адлер задумчиво возвел глаза к потолку, — у вас в этом месяце день рождения?

— Это подарок? О, Господи Боже!

После такого сюрприза, восторг от которого можно было сравнить разве что с тем, когда отец вручил ей набор «Durer», надобность в каких-то ментальных перегородках между ней и этим человеком отпала, будто Тео Адлер нашел лазейку в ее стене и вдруг оказался по другую сторону укрытия. Он преподнес ей самый лучший подарок.

— Спасибо! Спасибо! — сиплым от счастья голосом нашептывала Грета благодарности в адрес мужчины и тщетно пыталась взять себя в руки. Но любой, кто увидел бы их в тот момент, решил бы, что из этих двоих мужчина получил подарок куда больший, чем раскрасневшаяся от переизбытка эмоций девушка. Он смотрел на нее так, как родители смотрят на своих детей, когда те открывают рождественские коробочки.

— А теперь, чай? — поинтересовался Адлер, аккуратно вынимая из дрожащих рук Греты помятую фотографию, ставшую жертвой восторгов. — Вчера я купил очень вкусное печенье.

Вернувшись домой в состоянии, трудно поддающемся описанию, Грета сразу позвонила Сунниве, и лучшая подруга в ту же минуту безжалостно развеяла ее радость.

— А что ты хотела? — кислым тоном произнесла она.

— В смысле? — не поняла Грета.

— Ты видела список на стенде у деканата? Объявили тех, кто едет в Богров. Ты там есть.

Слова будто застряли у Греты в горле.

— Я?

— Да, ты.

— А ты?

— А я не прошла, — обижено заявила Суннива.

Чувство радости за секунды обернулось для Греты жгучим стыдом. Она знала, что Суннива не пройдет — Адлер никогда особенно не хвалил ее работы и почти ничего не забирал в фонд.

— Это все потому, что у него к тебе особое отношение, — язвительно заметила Сонни.

С небес, да об землю.

— Ой, да брось.

— Может быть, ты этого не видишь, а я вижу. Вот почему твои картины взяли в «Сальвадори»! Вот почему ты едешь в Богров!

Жгучий стыд мутировал в обиду. Она жгутом скрутила горло Греты.

— Сонни, перестань!

— Скажешь, нет?

— Нет! Он придирается ко мне так же, как ко всем. Заставляет все переделывать так же, как всех! Еще скажи, что он взял меня на работу только потому, что мечтает залезть мне под юбку! Господи, Сонни, что ты такое несешь! У нас просто хорошие рабочие отношения! Да если бы он хотя бы раз на меня косо посмотрел, духу моего у него больше не было! Сонни!

Обе девушки обиженно замолчали. Грета не решилась упрекнуть подругу в зависти вслух.

— Да ну тебя, — буркнула она.

— Конечно! Только потом, когда он предъявит тебе счет, не говори, что я тебя не предупреждала.