На Рождество отец приехал в дом Греты — мама сама его позвала — позвонила за неделю до праздника, и они долго разговаривали. Грета не знала, зачем ей это нужно. Они с отцом почти не общались со времени развода, если только случайно — она его избегала, а праздники родители и вовсе всегда проводили отдельно. Грета переживала, как пройдет их встреча, и ожидала, что ее стена подвергнется настоящей проверке на прочность, ведь отец все еще любил мать, несмотря на то, что она ему изменяла, а затем бросила, и еще больше переживала за самого отца, потому что ему предстояло впервые встретиться с новым мужем Линды. Но все обошлось. Отец надел свой лучший пиджак, побрился, нашел свой старый, подаренный ему еще в студенчестве, зажим для галстука. Как ни странно, Грете показалось, что они со Свеном поладили. По крайней мере были дружелюбны — в конце концов они уже давно не подростки, чтобы драться из-за общей любимой, да и сам Маркус понимал, что еще больше отдалит от себя Линду, если начнет высказывать претензии к ее новому мужу. Наверное, это значит, что он простил ее. Грета еще не простила.

Как обычно Грета весь вечер молчала — она привыкла молчать за праздничным столом. После того, как по телевизору раздался бой курантов на Белой башне, и в небо над городом полетели салюты, отец засобирался уходить, но Линда уговорила его остаться у них до утра — все-таки Рождество — праздник семейный, и будет неправильно, если Маркус сразу уедет. С боем, но он сдался, и Линда поселила его в комнате для гостей. Грета, как только поймала момент, набрала номер Мартина. Он долго не брал трубку. Или не слышал, или почему-то еще. Грете стало тревожно. Но Мартин все-таки ответил. Он не слышал звонка. У Греты не было причин ему не верить. Мало ли что она себе напридумывала.

— С Рождеством! — улыбнулась ему Грета.

— С Рождеством, — отозвался он.

— Где ты?

— Дома, — его голос звучал на фоне женских голосов и телевизора, где шла праздничная передача. — А ты?

— На Ринге. С нами отец.

— И как он?

— Вроде нормально, — Грета выглянула из комнаты в коридор. — Сейчас говорит о чем-то со Свеном.

— Думаешь, они подружатся?

— Может быть. Я хочу увидеть тебя.

— Что?

— В смысле… У нас здесь залили каток. Мы могли бы погулять, покататься.

На том конце провода послышался глубокий выдох.

— Не знаю, я… Я уже обещал сестре погулять с ней.

— Я могла бы пойти с вами.

— Не думаю, что это удобно. Извини, я не хочу тебя обижать.

— Ничего, я понимаю, — едва не перебила его Грета, ощущая неприятный спазм в горле. От обиды она едва не заплакала. На самом деле она его не понимала.

— У нас же на завтра все в силе? — в надежде спросила она.

— Да.

— Ладно, тогда до завтра, — сказала она.

— Хорошо. Ты не скучай там.

— Не буду.

— Счастливого тебе Рождества, Грета.

— И тебе. Счастливо. Люблю тебя.

В трубке послышались гудки. Мартин повесил трубку Грета так и стояла, облокотившись о подоконник, сжимая в руках потухший мобильник и чувствуя в сердце тоску и щемящее одиночество. Обида предательски накатила слезами. Он не повесил трубку, он ее бросил.

Ночью, когда квартира погрузилась в сон, Грета не могла сомкнуть глаз — сидела на кровати и смотрела в окно, где искрился праздничными огнями рождественский город. Ей было холодно. Она впервые натолкнулась на то ужасное, которое уже давно подсознательно пришло к ней, но отчаянно отрицалось — осознание той неумолимой непроницаемой преграды, что стояла и до сих пор стоит между нею и Мартином. Как бы ни были они близки, он никогда не был по-настоящему рядом. Между ними будто всегда стояла невидимая, но высокая и толстая стена, но вовсе не та, за которой раньше находила свое прибежище Грета, а та, которую возвел перед собой Мартин и отчаянно сопротивлялся ее разрушению. Последним намеком на эту преграду был его сегодняшний отказ встретиться с ней. Будто он ее прятал. И прятался от нее. Стыдился. И снова Грету словно окатило ледяной водой обиды и страха быть брошенной, ненужной, и в голову полезли только ранее не замечаемые или выдаваемы за причуды, детали, которые буквально разили тем, что Грета отчаянно боялась признавать. Она устала собирать внимание Мартина по крохам, как нищий на паперти, клянчить — позвони мне, напиши мне. Давай встретимся? Она устала отдавать, ничего не получая. Ей хотелось быть нужной. С ним она никогда себя таковой не чувствовала. Это засело в ней после развода родителей, когда каждый из них был занят только собой. Она любила родителей, но не простила им то, что каждый из них спрятался за спину работы или нового мужа.

Подсознательно она уже знала, что завтра в последний момент Мартин найдет повод и откажется пойти с ней.

Мартин заехал за ней в половине пятого. На улице уже стояла тьма — зимой всегда рано темнело, и фонари освещали всю округу рыжевато-розовым светом. Он остановил машину за углом соседнего дома. Грета, отчаянно цепляясь за надежду, что она неправа, надела все самое лучшее: зимнее пальто, сапожки, полоску, чтобы не примять волосы. С собой она взяла новые туфельки, которые купила накануне, подбирая их под новое платье цвета морской волны. Когда собралась, она поймала себя на мысли, что готовится, как на свидание. Свой подарок Мартин отдал ей в машине — мягкая игрушка и набор кистей «Ван Гог» из 14 кисточек натурального волокна и синтетики разных форм и размеров в деревянном футляре. Грета поцеловала его и отдала ему свой. По лицу Мартина было сложно определить, понравилась ему рамка или нет. Он внимательно изучал фотографию. У Греты душа была не на месте.

— Тебе не нравится?

— Нет, что ты? — Мартин будто очнулся от ступора, — Она замечательная.

Грета наклонилась к нему, чтобы поцеловать.

— У тебя вкусные духи, — сказал Мартин, оторвавшись от ее губ. Грета улыбнулась — сегодня она впервые обрызнула себя духами. Мама и Свен в прошлом году подарили ей флакон с легким ароматом лимона, мяты с едва заметным флером розы.

Пока они ехали, Грета улыбалась, но на ее душе скреблись кошки. Мартин угрюмо следил за дорогой, она — за праздными прохожими и не замечала особенной красоты города. Из головы у нее не выходили мысли о невидимой стене.

— Кстати, к нам в комнату могут зайти друзья из общежития, — вспомнила Грета и нарушила тишину, — Мы учимся вместе. Можно я представлю тебя им как моего молодого человека?

— Нет.

На ее душе похолодело, но Грета нацепила на себя вид лишь легкой озадаченности.

— Почему?

— Я бы этого не хотел.

— Но они не знакомы с моим отцом. Просто знакомые с курса.

Мартин прибавил скорость.

— Дело не в этом.

Грета только сейчас заметила, что нигде в машине не лежали пакеты с подарками для Суннивы и Пауля. Удушливая волна подкатила к горлу Может быть, они в багажнике?

— А что ты подаришь Сунниве? — ее глаза наполнились слезами, но губы продолжали растягиваться в натужной улыбке, будто нет никакого предчувствия. Мартин это увидел. Он только делал вид, что все его внимание приковано к дороге. На самом деле он все время наблюдал за Гретой, и ее лицо для него было, как открытая книга.

— Я не смогу пойти, — он решил ее не мучить. — Я подвезу тебя.

Грета с гневом прогнала слезы и решила не плакать.

— Я что-то сделала не так? — ее голос звучал сдавленно и тихо. Рука прикрывала дрожащие губы.

Мартин потянулся к бардачку и достал оттуда бумажные носовые платки. Грета взяла их и сжала в кулаке.

— Почему?

Он молча смотрел на дорогу. Пальцы потирали губы. Он не давал себе что-то сказать.

— Не делай этого, — прошептала Грета.

— Извини.

Внешне он казался невозмутимым, но внутри его колотило от злости. Она не стала ни кричать, ни кидаться на него с кулаками — это послужило бы ему оправданием, — вместо этого она сжалась в комок, как затравленный зверек, и тихо плакала. Мартин не понимал, на кого злиться больше, потому что не знал, как вести себя с ней.