Потом Людвиг немного потренировался с Проксимой один на один. По просьбам восторженной публики в лице Николь он несколько раз посылал Проксиму через барьер — полосатый шлагбаум поперек дороги, означавший начало владений Уайнфилдов. А еще показал заскок, соскок и переворот через шею лошади. Все это выполнялось без стремян, пока Проксима рысил вокруг Николь на длинном поводу — корде, и называлось вольтижировкой.

Неизвестно, кто в процессе всех этих процедур оказался более довольным: Людвиг, который так давно не тренировался, что пребывал в твердой уверенности, что все напрочь позабыл, или Николь, которая не верила своим глазам, наблюдая невероятное превращение выхолощенного архитектора-аристократа в ловкого уверенного наездника. Но, вероятнее всего, радостнее всех в тот день было Проксиме. Потому что, как дикой хищной птице нет жизни в тесной клетке, так и быстроногому молодому коню даже самая шикарная конюшня, запертая из дня в день, — это смерть.

12

Об этом или примерно об этом думал Людвиг Эшби, открывая дверь своего кабинета. Была только половина восьмого, поэтому офис «Ashby Collins» еще начинал просыпаться. Как всегда безупречная Бетси, приходившая раньше всех и снимавшая двери с сигнализации, деловито перебирала бумаги на своем столе. Увидев шефа, приветливо улыбнулась.

— Вам что-нибудь нужно, Людвиг?

— Пока нет, Бетси, спасибо.

Добрая старая помощница. Спасибо отцу, что порекомендовал ее в качестве секретаря тогда, когда Людвиг только-только был выбран на должность управляющего компанией и отчаянно наверстывал недостающие знания по бизнес-администрированию.

Дебора, откинув назад волны светлых волос, что-то быстро выстукивала на клавиатуре, инкрустированной серебром и кристаллами Сваровски. Холеные пальчики с длинными острыми ноготками порхали над ноутбуком, отщелкивая прерывистую мелодию. Это была мелодия мести. И триумфа. Дебора улыбалась своим мыслям. И эта улыбка не предвещала ничего хорошего.

Перед Деборой Уайнфилд рядом с мягко шуршащим ноутбуком лежала развернутая газета.

Людвиг встал и потянул плечи. Пожалуй, становится слишком жарко для его обычного делового костюма. И эти рубашки с длинными рукавами успели надоесть за зиму.

Ранняя в этом году весна. Зеленоглазая. Людвиг улыбнулся, запустил пятерню в волосы. Старая привычка, которую гувернантки называли пределом невоспитанности, а Рената окрестила плебейской замашкой. Взлохматить всегда уложенные назад волосы, расстегнуть ворот и закатать рукава. И еще… Людвиг нажал кнопку коммутатора.

— Бетси, будьте добры, раздобудьте мне кусок жареного мяса. Без гарнира. — Улыбнулся, слушая профессионально замаскированное изумление в голосе своей помощницы. — Да, Бетси, мясо. Двойной стейк с кровью. И поскорее.

Еще бы ей не удивляться, если на ее памяти все его заказы составляли комбинацию: кофе — пресса — кофе — проекты — кофе — и не забудьте позвонить в банк — кофе.

Людвиг поднял жалюзи, распахнул створку широкого окна. Окно открылось с заметным усилием, сурово напомнив о том, что в офисах рекомендуется пользоваться кондиционерами. Или форточками на худой конец. Он подставил лицо ветру с залива. Здесь, высоко над крышами прочих зданий, ветер был почти чистым. В нем угадывались отзвуки морской соли и свободы. Ей бы понравилось.

Ветер понравился бы точно.

В университете появление Николь ждали, как прибытия генерала, приведшего домой армию-победительницу. Еще бы, ведь не каждый день статьи однокурсников печатают на целом развороте воскресного номера «The Daily Mail», да еще в сопровождении авторского коллажа. Это была заявка на серьезный профессиональный уровень, о чем Николь немедленно сообщили девчонки-однокурсницы. Но, к их глубочайшему изумлению, Николь не проявляла никаких явных признаков ликования. Конечно, она была рада и не скрывала этого. Однако, когда она об этом говорила, опытный глаз мог бы заметить, что ее мысли в этот момент витают где-то далеко отсюда. И, судя по всему, возвращаться не собираются, поскольку им там очень уж хорошо.

— Может, она влюбилась? — робко предположила Мэри Джефферсон, одна из тех милых девушек, которые даже после третьего развода верят в любовь до гробовой доски.

— Влюбилась? Наша Николь? — саркастически переспросила крашеная блондинка Лора, выискивая на своем ноутбуке папку с материалами к следующему семинару. — Чтобы Николь влюбилась, ей должен был встретиться инопланетный парень. Брось, Мэри. Скорее всего, она вся в мечтах о будущем повышении. Везет же некоторым.

— Нет-нет, — убежденно говорила Мэри, — я точно знаю, она влюбилась. Разве можно быть такой счастливой из-за какой-то там работы? Вот увидишь, скоро она пригласит нас на свадьбу.

Свадьба… Николь запрещала себе думать об этом. Но от этого запрета почему-то ничего не менялось. Даже не называя свое будущее этим словом, Николь чувствовала каждой своей клеточкой, что так оно и будет. Разве она сможет жить на свете, если рядом с ней не будет его. Ее лорда, Людвига Эшби. Да. Конечно. Вот они — те слова, которыми она хотела его называть: мой лорд.

Скорее бы настал вечер! Тогда они встретятся у общежития, она назовет его «мой лорд», они поедут к нему, а он ее поцелует и дотронется ладонью до груди… Ух. Дыхание Николь стало частым, низ живота начал медленно наполняться тягучей истомой.

Скорее бы настал вечер!

Раздался робкий стук в дверь. Людвиг неохотно отвернулся от окна. Похоже, прибыло мясо. А Бетси быстро управилась. Очевидно, решила, что я с ума схожу от голода.

— Можно, сэр?

— Да, Бетси, заходите.

Пожилая секретарша опасливо глянула на Людвига, аккуратно поставила на стол поднос. Высокий стакан апельсинового сока с кубиками льда, тарелка — не пластиковая! — со стейком внушительных размеров и парой стыдливых листиков салата, два соусника, мелко порубленная зелень в крошечном блюдечке, салфетки, серебряные приборы. Интересно, когда и где Бетси успела раздобыть посуду и столовое серебро.

— Бетси, вы просто чудо!

— О, сэр, не стоит. Может быть, еще что-нибудь?

— Нет, спасибо.

Бетси была бы потрясена еще больше, задержись она в комнате шефа еще хотя бы на минуту. Пожалуй, одного того, что произошло дальше, было бы достаточно, чтобы старшие члены семьи Эшби направили своего отпрыска на принудительное лечение к какому-нибудь светилу психиатрии.

Он никогда еще не ел мясо с таким аппетитом. Полуприкрыв глаза и пьянея от вкуса. Отдаваясь этому процессу так полно, как только возможно. Людвиг сидел на подоконнике и отгрызал куски стейка, слизывал с пальцев солоноватый душистый сок и едва ли не рычал от удовольствия. Изысканное столовое серебро сиротливо ютилось на подносе рядом с недоумевающими салфетками, а тот, для кого это все предназначалось, весело вгрызался в мясо и лишь слегка сожалел о том, что в нем маловато крови.

Если бы еще месяц назад кто-то описал ему эту сцену, даже просто упомянул бы о том, с каким восторгом Людвиг будет есть мясо, да еще сидя не за столом, а на подоконнике перед распахнутым окном, да еще руками, он бы решил, что у этого человека очень дурной вкус, плохое воспитание и полное отсутствие чувства юмора.

А если бы этот кто-то сообщил ему причину такого глобального безрассудства — рассказал бы ему, насколько безоглядной и пылкой страстью может гореть его душа, Людвиг бы пришел к однозначному выводу о том, что собеседник явно недалек. И по недалекости своей берется судить о вещах, которые не понимает. Разве может он, хладнокровный и рассудительный Людвиг Эшби, который с молоком матери впитал сдержанное благородство старой английской аристократии, он, настоящий джентльмен, вдруг позволить себе до одури влюбиться в какую-то странную девчонку, в которой, по сути, кроме непомерного гонора да зеленых глаз, ничего и нет. Поссориться из-за этой девчонки с братом, после первой же встречи накупить ей одежды и драгоценностей. Заниматься с ней любовью со страстью моряка, только что вернувшегося из кругосветного плавания. И потерять рассудок настолько, чтобы обнажать свое и ее тело не за надежными стенами собственного дома, а в открытой всем ветрам беседке.