- Читай, Яхья-эфенди, до последней строки.

- Воля блистательного падишаха - закон. Я остановился па слове “обманувшись”… “мы, обманувшись вашими лживыми словами, заснем заячьим сном и, когда вы будете смеяться нам в лицо, мы вернемся, уйдем и распустим собранные у нас татарские войска, а вы между тем через несколько дней пришлете нового хана. Мы войск не распустим, а чтобы распустить их, мы потребуем серьезный залог: мы не хотим никого из янычар, ни из других очагов. Нам надо прислать кого-нибудь из корпорации улема, а то для нас ничего не стоит пойти туда, чтобы потребовать выдачи Кан-Темира. После не говорите, что мы не предупреждали вас, Вы человек, умеющий распутывать трудности. Так поступайте же сообразно с тем, что разумно. Прощайте!”

- А ты, Яхья-эфенди, говорил, что письмо далее теряет государственное значение? - Что-то уж больно весел Му- рад IV. - По крайней мере у хана в письме есть один разумный совет, которым я немедля воспользуюсь. Как он там пишет о тебе, Яхья-эфенди? “Вы человек, умеющий распутывать трудности”? Вот я и спрашиваю тебя, как бы ты ответил хану?

Яхья-эфенди был стар. Его почитала вся Турция. Падишахи падали один за другим, а великий муфти всякий раз умел усидеть на своем престоле. В конце концов он получил неписаное право давать падишаху не блистательно-уклончивые, а полезные советы.

- Великий падишах, - сказал он, помолчав, - я оставил бы это заносчивое письмо без ответа.

- Почему? - быстро спросил султан.

- Пять великих татарских родов никогда не позволят Гиреям возвыситься настолько, чтобы их слово в Крыму имело хоть какую-нибудь силу. Сила Гиреев - это твоя победоносная сила, государь. Наше молчание растопит войско Гирея, как огонь растапливает воск.

Мурад IV покусывал маленькие алые губы.

- Что ж, пусть Инайет Гирей ожидает нашего письма.

- Великий падишах, - с низким поклоном заговорил великий визирь Байрам-паша, - я позволю папомнить тебе. Вот уже целую неделю Будский паша ожидает решения своей судьбы.

- Он решил ее в Венгрии, когда бежал от гяуров Ракоци. Ему больше нечего ждать, потому что ему незачем жить…

Нижняя, прикушенная, губа побелела - пора кончать с государственными делами.

- Какие еще новости?

Байрам-паша знал, о чем спрашивает Мурад IV.

- Персы присмирели. Они сидят в городах.

- …которые взяли у нас…

- Но мы собираем новые силы…

- …а старые войска разбегаются.

- О великий падишах! Я посылаю проклятья на головы тех, кто снабжает армию продовольствием. Воины голодают. Плохая пища вызывает болезни. У нас больше гибнет людей от мора, чем от сабель ничтожного шаха Сефи I.

- Друг мой, Байрам-паша, ты предлагаешь мне впрячься в арбу вместо верблюда?

- Великий падишах, смилуйся! Но твое присутствие в войсках становится необходимым.

- Меня ждут, значит, я буду!

Глава четвертая

Мурад IV укрылся в голубой комнате. Она скорее походила на колодец, чем на комнату. Очень высокая, крошечная и вся голубая. Голубой, обитый атласом потолок, голубые ниспадающие шторы-стены. На полу пышный, как садовая клумба, голубой ковер.

Так и не поменяв одежды, Мурад раскинул руки и упал навзничь, не боясь ушибиться. Ковер спружинил, побаюкал и затих.

Мурад лежал с открытыми глазами, следил за игрой бархатных волн. Ему стало спокойно. Вспомнил старика, предсказавшего падение Багдада - победу над персами.

Голова была ясной, хотелось думать о важном. Позвал слугу. Приказал принести из хранилища книг и рукописей трактат Кучибея Гёмюрджинского.

Трактат был написан для глаз одного султана. Мурад хорошо знал эту рукопись и поэтому читал только самые сильные и болезненные места.

“У государственных сановников и в войске ни серебряной сбруи, ни убранства, ни украшений не было. Всякий из них зарился только на хорошего коня да на острую саблю, на панцирь да на кольчугу, на копье да на лук”.

- Времена меняются и меняют людей, - возразил Мурад Кучибею, - Подменяют. Тот ли ныне турок, что был при Баязиде или при Селиме I, когда совершались великие походы и захваты?

Снова распластался на ковре. Устал вдруг от всего. У него все делалось вдруг. Нежданно спросил себя:

- А сколько мне лет?

Закрутилось перед глазами: огромное, мягкое лицо султана Мустафы - дяди. Этот все норовил в море деньги бросать. Убивался, что рыбам никто не платит. Потом слабоумного дядю - в яму, а на его месте очутился брат Осман. Османа янычары изрубили ятаганами. Пе так правил, как хотелось янычарам. Из ямы достали Мустафу. Думал, на казнь, оказалось, на царство. Года не правил, и снова в яму. А на свято место, на престол империи, - Мурада IV, его собственное величество. И было ему тогда четырнадцать лет…

- А сколько же теперь?

Закрыл глаза и расслабил плечи - и разжал кулаки, отпуская силу на волю, чтобы ощутить в себе червя болезни, чтоб вызнать, сколько он пожрал в нем и сколько еще осталось ему пожирать. Сколько еще осталось пожить.

Все болело.

- Одна оболочка, - сказал себе Мурад и яростно сжал руки, чтоб не выпустить последнее.

И вот весь он был - ярость. Он жил одною яростью, двадцативосьмилетний повелитель стран и народов.

Поднялся. Взял в руки труд Кучибея и стал искать главу о персидском шахе Аббасе Первом, сокрушителе турецких твердынь.

Мурад читал с упоением - в нем клокотало бешенство, он ненавидел и, значит, жил.

Он читал о том, как, воцарившись, шах Аббас прежде всего созвал мудрецов и спросил их о турках. Почему турки достигли такого могущества? После раздумий мудрецы пришли с ответом: турки достигли могущества по двум причинам. Во-первых, турецкие султаны полностью доверяли своим ханам и военачальникам. Дав человеку власть, они не ограничивали его в действиях и не смещали за первую же неудачу. Во-вторых, турки не знали роскоши.

Услыхав эти слова, Аббас тотчас снял богатые одежды, надел черное платье и опоясался простой саблей. С той поры персидский шах не знал поражений. Удача повернулась лицом к нему, отвернувшись от турок.

Рассудительный и правдивый Кучибей писал: “Падишах - это душа государства. Если душа здорова, то и тело здорово. Существование шахов - большой талисман”.

Мурад усмехнулся.

- Ну а коли у падишаха, здорового душой, немочно тело?

Подагра скручивала. Ее приступы становились слишком частыми.

- Падишах - под стать государству. Как там у Кучибея?

Не спеша нашел нужную страничку. Вот оно: “Беи не правят, блюстители божественного закона не судят, сборщики податей не собирают денег. Государство впало в неизлечимую болезнь”.

- В неизлечимую?

Мурад прыгнул на ноги. Наступил на книгу каблуком. Придавил и размял, как ядовитого паука.

- Я излечу все болезни, Кучибей! Все! А если нет, то и вам не жить! Незачем! Жить - властвовать. О турки! Я перебью вас всех, если вы не вспомните, что вы - турки!

И стал смешон себе. Застыдился. Сел. Разгладил скорченные страницы книги.

- Давай-ка, Кучибей, не спеша распутаем клубок… Я хочу блага государству, и смерть должна подождать.

Прочитал.

“Есть люди, у которых по сорока-пятидесяти имений. И все доходы они пожирают. Только бы на смотру быть! Дадут по две тысячи белячков на харчи, оденут вместо кирас и лат армяк да шапку и пошлют в поход несколько носильщиков да верблюдников на ломовых лошадях, а сами в роскоши - хоть целый мир разрушься”.

- И разрушится, коли их не обуздать.

“Все тимары спорны. Визирь только и занят тяжбами. В руках каждого по двадцати подтвердительных грамот…”

- Пора положить и этому конец.

“Ни великого, ни малого, ни хорошего, ни дурного - не распознать стало. Ученый не отличается от неуча. Авторитет улемов пал…

В судебной карьере главное есть наука, а не возраст. Не лета, не положение, не личное уважение, не благородство происхождения. Старость, судя по-божески, не есть еще краеугольный камень правосудия. Коврик божественного закона должен принадлежать правдивым и ученым”.