Муж приподнялся, облокотившись на подушки.

– Это святая Агата, которая предпочла Бога земному жениху, – сказала Анна.

Средоточием картины была грудь святой. Не отбрасывая тени, Агата стояла на фоне глинистого склона. Со спины ее обхватывал мужчина. Одной рукой он сжимал ее правую грудь, словно лаская, а другой глубоко вонзал лезвие ножа в левую. При этом лицо палача излучало нежность.

– Как странно, – прошептал Лоренцо, – не поймешь, чего в твоей картине больше: божественного или сатанинского.

Анна смотрела на мольберт, повернувшись к Лоренцо профилем.

– Это алтарный образ для новой церкви в Корсиньяно. Подарок Его Святейшеству. Он хотел бы видеть великомученицу в алтаре, я знаю.

Цвет сосков Агаты начал изменяться.

– Ты меня погубишь, – хрипло выдохнул Лоренцо.

– Тебя? – переспросила она, глянув на него искоса.

Муж впился глазами в грудь святой мученицы.

– Пий Второй разгневается – и справедливо. Ты истратила пурпур на ее соски, изобразив святую больше похожей на гулящую девку.

– Девку? Агата не устрашилась чудовищных истязаний ради верности Господу! Неужто Его Святейшество будет печалиться о капле краски, ушедшей во славу святой, которую он сам так почитает?

– Откуда тебе знать, как поступит и кого почитает Папа Римский? – Лоренцо еле сдерживал гнев. – Твое дело – окраска тканей. Вот и крась. Только не все что попало.

– О чем ты?

– Многие недовольны слухами, будто ты собираешься изготовить пурпурную мантию для Бернардо Росселино.

Анна на минуту задумалась.

– Что значит – я собираюсь? Таково повеление Пия Второго. Я узнала о нем из твоего же собственного письма. Тогда ты счел это поручение почетным.

– Многое изменилось. Росселино поставил Ватикан в весьма щекотливое положение.

– Каким же образом?

– Он извел на строительство в Корсиньяно вдвое больше денег, чем было оговорено. Тут уж не до пурпурной мантии.

– Понимаю. Кое-кто хочет унизить Росселино, вместо чествования выставить его на позорище в день освящения города.

Анна пристально глядела на мужа.

– В такие дела женщине вмешиваться не след, – отрезал он.

Анна отвернулась, чтобы Лоренцо не заметил румянца, залившего ей щеки.

Она покраснела из-за того, что речь напрямую зашла об архитекторе. Не сама себя ласкала она давеча – руки Бернардо скользили по ее коже, лицо Росселино склонялось над ней. Простится ли этот грех? Она ведь и не думала вызывать образ чужого мужчины – изжаждавшееся тело само соткало его из сумеречных теней и впустило в себя, украло у сгущающейся ночи. Выходит, она воровка. Она крадет чужие лица.

Не совсем чужие. Четыре года назад, когда про обновление Корсиньяно еще только разговоры велись, флорентийский архитектор посетил Лоренцо. Приехал верхом в сопровождении Леона Баттисты Альберти, подмастерьев и слуг. Анна помнит, что к столу подали stoc-cafîsso, сушеную треску из Норвегии. Вставки из китайского шелка на плаще Росселино были окрашены настоящим пурпуром, краской из улиток мурекс, не каким-нибудь пурпурином из корня марены, она сразу разглядела. Говорили о том о сем; об этом тоже. Он оказался знатоком. Она рассказала ему про улиток нуселла лапиллус, которые водятся на западном побережье Норвегии. Взгляните: вот модзетта,[14] окрашенная норвежским пурпуром; он ничуть не хуже вашего. Даже лучше, ответил Бернардо: цвет более глубокий и яркий.

Росселино глядел на Анку так, что и сейчас от одного лишь воспоминания пробирает сладкая дрожь. Замужняя дама не должна поддаваться подобным чувствам. Если только она не Лукреция из «Повести о двух влюбленных». В часы бессонницы Анна читала и перечитывала книгу Энеа Пикколомини. Его героиня говорила так: «Неведомая сила помимо воли влечет меня к нему; желания толкают на один путь, а здравый смысл указывает на другой, но даже зная, какая из дорог верная, я избираю желанную».

Потом Анна случайно столкнулась с ним в Корсиньяно. Бернардо, небрежно накинув черный плащ, быстрым шагом пересекал площадь у папского дворца по направлению к церкви. Чем-то сильно озабоченный, он не заметил ее. Он вообще ни на кого не обращал внимания, целиком погруженный в собственные мысли, по-видимому невеселые.

Росселино вошел в храм. Анна не последовала за ним, хотя и хотелось. Болтливые корсиньянские кумушки поведали ей, что он часто ходит молиться. Они даже подслушали, о чем: Господи, не дай мне потерять доверие Папы, отведи от меня бесчестье. Анна тогда уже поняла, что вокруг Бернардо сгущаются тучи.

Она посмотрела Лоренцо прямо в глаза.

– Сиенцы не любят Росселино, потому что он из Флоренции. А что аукнется в Сиене, то откликнется в Корсиньяно. Церковь, которую он построил, лучшая в Италии, так все говорят, да ты и сам не слепой. Росселино заслуживает пурпурной мантии.

– Росселино, Росселино… Много ли он значит без своего учителя, Леона Баттисты Альберти, которого знают и ценят повсюду в Европе? Вот кто по праву достоин награды.

– Работами в Корсиньяно руководит все-таки Росселино. Так решили не мы с тобой, а Папа Римский. И воздать Росселино по заслугам решил тоже он, – не отступала Анна, но, заметив на лице мужа недовольство и недоумение по поводу столь горячей зашиты, замолчала.

Лоренцо внимательно смотрел на жену, словно видел ее впервые. Взгляд вобрал ее всю и удивленно остановился на пальцах руки. Анна вспомнила, что обручальное кольцо забыто в мастерской.

Лоренцо положил ладонь на рукоять меча, лежащего вместе с плащом на стуле возле кровати. Молчание длилось. Анна напряженно застыла.

– Растратчик, – промолвил наконец муж, – не заслуживает триумфа, сколь бы искусным зодчим ни был. И вообще это дело не твоего ума. Тем паче что ты здесь такая же чужая, как и он.

Лоренцо поднялся с кровати и подошел к картине. Палач вонзал нож в грудь святой Агаты. Ее зеленые соски медленно становились голубыми. Скоро под солнечными лучами сделаются пурпурными. Лучше бы не сейчас, подумала Анна, – неподходящий момент. Она попыталась накинуть на картину покрывало. Лоренцо остановил ее, резко схватив за запястье.

– Твоя мазня богохульна. Ей не место в алтаре. Папа Римский этого не допустит, уж я-то его знаю. А Господь накажет. Пусть тайна пурпура известна тебе одной, поблажки не будет.

Они стояли лицом к лицу. Лоренцо смотрел так пристально, будто хотел проникнуть взором сквозь зрачки жены. Голос звучал тихо и холодно.

– Тебе далеко до наших сиенских мастеров. Ты не можешь писать картины так, как у нас принято, ты вообще нездешняя, вот и нарушаешь все правила и каноны.

Анна не отвела взгляда. Выведенный из себя ее невозмутимостью, Лоренцо мстительно прошептал:

– Пий Второй велел привезти тебя сюда, испытывая нехватку пурпура, а не художников.

– Я думала, ты привез меня сюда» потому что взял в жены, – тихо ответила Анна.

Они не отрываясь продолжали смотреть друг на друга.

– Ты понимаешь, что значит в твоей жизни пурпур? Он может принести нам добро, а может – много зла. Дьявольски много.

Глаза в глаза.

Он коснулся рукой ее груди. Прикосновение было возбуждающим и в то же время таившим страшную опасность. Как на картине, где лицо палача лучилось нежностью. Анна стояла, прислонившись спиной к окну.

Раздался легкий стук. Лоренцо бросил быстрый взгляд в сторону звука, но ничего не заметил. Это с подоконника упала на пол задетая тонкая кисточка из конского волоса. Ею Анна рисовала зрачки святой Агаты. Теперь валяется на полу, такая хрупкая и беспомощная. Хочется поскорее поднять. Но руки Лоренцо, обнимая, держат крепко, не дают пошевелиться. Она почувствовала, как высокий сапог мягкой кожи с усилием втискивается, раздвигая ей ноги. Его губы приблизились к ее губам. Она отшатнулась. Он не стал настаивать, отпустил. Опасность миновала.

– Как скажет Папа Римский, так и будет, – неожиданно ровным голосом спокойно произнес Лоренцо. – Ему решать.