В штабе партии Аун Сану отгородили небольшую комнату, вернее келью, и он немедленно загромоздил ее книгами и рукописями, которые он читал по нескольку сразу, а потому они были везде — на кровати, на полу, на стульях. В штабе всегда было полно посетителей. Приезжали делегаты из деревень, заходили просто любопытные, тут же проходили летучие совещания, планировались демонстрации и забастовки. Голодать ни Аун Сану, ни другим членам ЦК уже не приходилось — каждый гость привозил с собой что-нибудь поесть. Кто курицу, кто мешочек рису, кто рыбного паштета — нгапи. И каждый хотел встретиться с самим Такин Аун Саном. Еще бы, все знали, что партией руководит бакалавр искусств, который мог бы стать и магистром, если бы захотел. Образованный, ученый человек, знает больше многих монахов и даже не уступит англичанину, самому образованному англичанину.

Но генеральный секретарь разочаровывал посетителей. Сколько раз случалось, наседали на него крестьяне, думая, что перед ними мальчик на посылках, и требовали: проведи нас к Такин Аун Сану. А тот уже знал, что разочарует гостей, и отвечал, что генерального секретаря нету, уехал на совещание. Одна дама из женской организации прочитала ему длинную нотацию о том, что нельзя служащему штаба такинов быть таким невежливым, невоспитанным мальчиком. Он должен встать и найти Аун Сана, раз уж его сюда допустили. Зашедший в комнату такин, надрываясь от смеха, объяснил ей, что этот невежливый мальчик, который не хочет поднять носа от газеты, и есть генсек. Пока пораженная дама оправдывалась, Аун Сан потихоньку выскользнул из комнаты и был таков. Женщин он побаивался.

Как-то получилось, что несколько дней никто не приносил еды, не было гостей из деревень. Жалованья такины не получали, так что когда подъели последние крохи, наиболее предприимчивый и практичный Тан Тун повел голодных членов ЦК в ресторанчик, где обе официантки питали к нему нежные чувства. Но через несколько минут Аун Сан прибежал обратно в штаб. «Что случилось?» — спросил Хла Пе, который надеялся поужинать у родственников, а потому не присоединился к друзьям. Оказывается, когда такины управились с супом, Тан Тун объявил девушкам, что платить им нечем, а потому, раз уж они начали кормить такинов, то пусть несут побольше риса и овощей, потом расплатятся за все сразу. Аун Сан не стал дожидаться, принесут ли девушки рис, обиделся на друзей и ушел из ресторана.

— Мы боремся за справедливость, а тут же сами ведем себя нечестно, — объяснил он Такин Хла Пе.

Скоро вернулись веселые, сытые такины. И принесли в банановых листьях еще теплый рассыпчатый рис.

— Это для тебя. Девушки просили передать, — сказал Тан Тун. — Они не могут допустить, чтобы из-за ложной скромности умер с голоду будущий вождь свободной Бирмы. Ешь.

Аун Сан улыбнулся и взял сверток.

И все-таки это было хорошее время. Аун Сан был окружен верными друзьями, все были молоды, ни на минуту не сомневались в победе, готовы были неделями ездить от деревни к деревне, от рисорушки к рисорушке и беседовать с рабочими и крестьянами, убеждать организовываться в союзы, начинать борьбу. Старые «адвокаты» были не страшны. Они уже достаточно разоблачили себя и так тесно связали свою судьбу с англичанами, что с каждым днем все больше их сторонников переходило в лагерь такинов.

По стране уже насчитывались сотни отделений «Добама».

Аун Сан лично знал многих студентов и усиленно привлекал их к работе в отделениях партии, среди рабочих и крестьян. И когда началась всеобщая забастовка нефтяников Чаука и Енанджауна, среди ее лидеров, среди организаторов первых профсоюзов были и студенческие лидеры. Забастовка началась еще в первой половине тридцать восьмого года, и в ней приняли участие десять тысяч рабочих. Забастовка затянулась. Хозяева нефтепромыслов ни за что не хотели идти на уступки, не хотели удовлетворить требований рабочих о сокращении рабочего дня, а он официально продолжался двенадцать часов, об улучшении условий труда, о создании профсоюзов. Осенью 1938 года нефтяники решили начать голодный поход на Рангун. И когда на полпути их лидеров арестовали, на место их встали приехавшие из Рангуна такины.

Еще не успел дойти голодный поход до Рангуна, как арестовали и такинов. В ответ на это забастовали школьники и студенты. Они решили патрулировать все входы в секретариат — центр английской Администрации и место заседания парламента.

С утра студенты перекрыли входы в секретариат и до полудня чиновники не могли добраться до своих рабочих мест. К двенадцати часам было решено, что студенты добились своего, и по цепочке был передан приказ — оставить посты у ворот и собраться на Спаркс-стрит и оттуда одной колонной вернуться к университету.

Не успела колонна построиться, как с конца улицы появился отряд полицейских. Надо сказать, что центр Рангуна распланирован правильно, улицы в нем прямые и пересекаются под прямым углом, так что полицейские видели, что студенты собираются уходить и не предпринимают никаких враждебных действий.

Часть полицейских была на конях, часть шла пешим строем, но оба отряда врезались в толпу студентов одновременно, избивая демонстрантов дубинками, сбивая конями. Ко Аун Джо, студент из колледжа Джадсона, который старался прикрыть собой девушек, был избит так, что в тот же день умер. Более двухсот студентов были ранены.

На следующий же день в стране началась всеобшая стачка. Демонстрации по всей Бирме. И из каждого города приходили вести — полиция стреляет, полиция убивает демонстрантов. Особенно много студентов погибло в Мандалае. Во главе демонстраций шли такины. И кончали свой путь или в госпитале, или в тюрьме. Для многих это было первое, но не последнее знакомство с английской тюрьмой. И все-таки, несмотря на жертвы, тридцать восьмой год показал всем, и в первую очередь самим такинам, их силу, их влияние в народе. Один из участников этой стачки говорил впоследствии: «Любой кризис — серьезное испытание, и мы с гордостью помним смелость и товарищество, которые родились в бурные дни тридцать восьмого года».

Нефтяники в эти дни достигли Рангуна. Их было вместе с присоединившимися к ним по пути крестьянами и рабочими более четырех тысяч человек, прошедших через долгие месяцы забастовки и сотни километров пути по Бирме. Из четырех тысяч, остановившихся лагерем у подножия пагоды Шведагон, около пятисот «зачинщиков» было арестовано. Но это не сломило участников похода. Теперь шефство над ними взяли такины. Они, как два года назад их старшие братья, приносили забастовщикам пищу, лекарства и помогали охранять лагерь на шведагонском холме.

Слетело, не выдержав шторма, правительство Ба Mo. Два года с лишним он держался наверху, старался угодить англичанам, надеясь на полную безопасность за их спиной. Но не учел того, что хозяевам ничего не стоило сменить его на другого, менее скомпрометированного политика, если этот шаг не угрожал их интересам.

В эти дни, в начале 1939 года, попал в тюрьму за выступление на одном из митингов Такин Аун Сан. Но новое правительство, боясь возобновления стачки, уговорило англичан выпустить генсека такинов. Аун Сан провел в тюрьме всего несколько дней и, к своему собственному удивлению, так скоро вернулся в свою келью в штабе «Дабама», что даже книги не успели запылиться.

И снова поездки, митинги, речи. Если нанести на карту Бирмы все маршруты поездок Аун Сана за предвоенные годы, карта покроется паутиной линий. Выступал не только в тех районах, где такинов уважали и слушали, стараясь не пропустить пи одного слова. Бывал в горячих переделках.

Раз Аун Сан приехал в Дедайе, оплот Ба Mo, городок, в котором Ба Mo родился, городок, который распирало от гордости за так далеко пошедшего земляка. Дедайе — городок маленький, и многие в нем или родственники Ба Mo, или его давнишние друзья. И Аун Сану советовали объехать Дедайе сторонам — попытка выступить там может плохо кончиться.

Когда в городке узнали, что приехал Аун Сан и хочет выступить перед жителями его, ни у кого не осталось сомнений, что этот такин и слова доброго не скажет про их идола.