Я раскрываю походный стульчик и осторожно усаживаюсь рядом с западней хищника. Но ничтожное сотрясение почвы — и работа прекращена. Личинка очень чутка, зарылась в землю, притаилась. Долго мне ждать, когда она осмелеет.

Муравьи отлично знают ловушку своего недруга и минуют ее стороной. Я подгоняю травинкой к воронке одного, другого, но муравьи увертываются. Они слишком хорошо знакомы с хищником. Тогда я хватаю муравья пинцетом за ногу и бросаю в воронку. А ну-ка, хищник, прекрати свое притворство! И хищник пробуждается. Молниеносные броски песчинок, быстрые подкопы под самой жертвой и она скатывается вниз. Из песка высовываются длинные кривые, как сабли, челюсти и схватывают добычу. Дальше происходит необычное. Муравьиный лев не тащит, как все, добычу под землю. У него совсем другой прием. Ухватив муравья за брюшко, он бьет его о стенки ловушки и так быстро, что глаза едва успевают заметить резкие взмахи. Удары следуют один за другим. Видимо, слишком привычны броски головой и отлично развита мускулатура головы-лопатки. Я считаю: 120 ударов в минуту. Избитый муравей прекращает сопротивление. Он умирает и, как это трогательно, слабыми движениями последний раз чистит передними ногами свои запыленные усики. Вот он совсем замер. И только тогда коварный хищник прячет свою добычу под землю. Сейчас он там с аппетитом принимается за еду.

Не подбросить ли хищнику еще муравья. Оказывается, он не так уж глуп, чтобы, даже будучи занятым, упустить случай поживиться. Вновь нападение, еще сотня ударов — и новый труп зарыт в землю. Третьего муравья постигает та же доля. Только четвертый муравей избегает печальной участи: ловушка обрушилась и выбраться из нее теперь нетрудно. Тогда я оставляю хищника в покое, а он выталкивает убитого муравья наружу и высасывает вначале брюшко, потом вонзает кривые челюсти в грудь, а через несколько минут прокалывает ими голову. Муравей съеден и его оболочка отброшена. Обжора принимается за другого муравья. Теперь он долго будет насыщаться...

У личинок муравьиных львов, да и у их ближних родственников — златоглазок и аскалафов — ротового отверстия нет, зато длинные кривые челюсти, которые хищник вонзает в добычу, внутри полые, а на кончике челюсти открываются каналом. По этому каналу и высасывается жидкое содержимое тела жертвы.

Лишены ротового отверстия и личинки хищных жуков-плавунцов. У них тоже имеются каналы в челюстях, открывающиеся в ротовую полость.

Строят ловушки и личинки жуков-скакунов. На ровной гладкой площадке они вырывают совершенно прямую, идущую строго вертикально вниз норку и сидят в ней, выставив кпереди длинные узкие челюсти. Насекомое, вздумав спрятаться от жары в такую норку, обречено на гибель. Вырваться из острых челюстей почти невозможно. На спине личинки имеется особым образом устроенный горб, которым она крепко-накрепко цепляется за стенки своего жилища.

Интересны личинки мук семейства Мицетофилиде. Они сооружают специальную ловушку из паутинных сетей и слизи, а при помощи особого светящегося органа, расположенного на теле, привлекают в свои западни насекомое. В случае опасности личинка мгновенно тушит свой фонарик, чтобы остаться незаметной. Органы свечения довольно сложно устроены и состоят из мальпигиевых сосудов, расположенных над особым вогнутым рефлектором.

Личинка мухи Вермилио вермилио из семейства Лептиде, обитающая в Европе, устраивает в песке точно такие же воронки, как и личинки муравьиных львов. Два хищника, совершенно не родственные друг другу, изобрели одинаковую ловушку и сходное поведение.

Среди грибных комариков громкую славу заслужил один вид, обитающий в гроте на Новой Зеландии. Личинки ярко светятся в темноте грота, находясь на его сводах, приманивая мелких насекомых. Из норки каждая из личинок свешивает около 40 нитей, унизанных липкими капельками, к которым и прилипает привлеченная светом добыча.

У стрекоз, активных хищников, ноги устроены так, что, вместе сложенные, они образуют как бы сачок: попавшее в него насекомое тотчас же обхватывается со всех сторон всеми ногами. Такие ноги совсем не пригодны для хождения, и стрекозы не умеют ползать. Но цепляются за твердую опору во время отдыха они неплохо. Стрекозы обладают отлично развитым зрением. Они хорошо замечают добычу, находящуюся в воздухе. Кроме того, они прибегают к особым приемам, чтобы лучше разглядеть летающих в воздухе насекомых.

...Рано утром я пошел по лесной дороге вверх по горному ущелью вдоль шумного ручья. Ночной бриз, дующий с гор в долины, уже затих, и ему на смену пришел бриз дневной, с долины в горы. Дорога петляла то по краю каменистой осыпи, то пересекала светлые полянки или шла среди темного елового леса. Иногда она переходила с одного берега ручья на другой через бревенчатые мостики, перекинутые над бурным потоком. За одним из поворотов ущелья неожиданно открылась высокая скалистая гора. Склон ее находился в глубокой тени. Я остановился пораженный: в этом месте над ущельем реяло великое множество насекомых. Одни из них медленно плыли по ветру кверху, в горы, другие метались из стороны в сторону или, повиснув на месте, неожиданно бросались вверх или вниз. Некоторые из пилотов выделывали замысловатые зигзаги, будто демонстрируя фигуры высшего пилотажа. На темном фоне находящейся в тени скалистой горы все они сверкали золотистыми искорками и были хорошо заметны. Только в такой обстановке и можно убедиться в том, какое величайшее множество насекомых незримо для нас заполняет воздух. Сколько их, маленьких авиаторов, проводит свою жизнь над нами в волнах воздушного океана!

Среди хаоса мечущихся и сверкающих на солнце насекомых выделялись самые крупные — желтые стрекозы Симпетриум. Хищницы неутомимо реяли в воздухе, собирая обильную дань и часто можно было видеть, как путь какой-нибудь крошечной сверкающей точки, беспечно реющей в воздухе, обрывался, соприкоснувшись со стрекозой.

Еще летало множество каких-то светлокрылых насекомых. Их стрекозы не трогали. Мне пришлось немало потрудиться с сачком, прежде чем я их поймал и узнал, что светлокрылые насекомые — небольшие ручейники. Они справляли свой брачный полет.

Не трогали стрекозы и токующих мух сирфид. За ними, мастерами высшего пилотажа, гоняться даже стрекозам было бессмысленно. Не привлекали их внимания и многие другие насекомые. Они пролетали мимо них, не трогая. Вообще было видно, что хищницы охотились на добычу с выбором.

Нигде в этом ущелье не было столько стрекоз. Почему именно сюда слетались эти хищницы, чем им понравилось это место? И чтобы ответить на эти вопросы, я уселся на большой гранитный валун, нависший над самым ручьем и вынул из футляра полевой бинокль.

Ну, конечно, здесь, на темном фоне находящейся в тени горы, стрекозам легче было видеть свою добычу: весь воздух сверкал золотистыми точками. Не случайно все ретивые хищницы держались головой к тени и слегка навстречу ветру, чтобы использовать планирующую силу крыльев. Здесь с большого расстояния можно было разглядеть и выбрать по вкусу кого надо.

А еще почему? Больше я не находил объяснения.

Но вот сюда, в царство стрекоз, прилетела по бризу сверкающая на солнце пушинка одуванчика, плавно стала подниматься кверху и вскоре исчезла на фоне светлого неба, забравшись выше горы. Так вот еще почему стрекозы устроили своеобразную засаду на летающих по ущелью насекомых! Мало того, что добыча была вся на виду, на восходящих токах воздуха еще и легче летать. Вот какие расчетливые стрекозы!...

Стрекозы — умелые хищницы, отлично разбираются в пищевой ценности той или иной добычи.

...Я прилег в прохладной тени большого ясеня, и легкий ветер приносит то сухой горячий, как из раскаленной печи, воздух пустыни, то запах приятной влаги реки Чарын и старицы, заросшей тростником. А вокруг полыхает ослепительное солнце, такое яркое, что больно смотреть на сверкающие, будто из раскаленного металла, холмы.

Закрыв глаза, я прислушиваюсь. Птицы умолкли. Изредка прокукует кукушка. Низкими и тревожными голосами гудят слепни, неуемно и беспрестанно верещат цикады, иногда проносится на звонких крыльях какая-то крупная пчела, прогудит жук, поют муки, нудно ноет тонким голосом одинокий комар, трещат крыльями крупные стрекозы. И эта симфония звуков, такая мирная и милая, успокаивает, навевает покой, клонит ко сну. И вдруг еще звук — нежный звон тончайшей струны. Он то усиливается, то затихает, но не прекращается, беспрерывен, совсем близко, тут рядом, возможно, все время и вначале просто не доходил до сознания, а сейчас внезапно объявился. Не могу понять, откуда этот звук. В нем чудится что-то очень знакомое, понятное. Силясь вспомнить, я раскрываю глаза. Дремота исчезает.