Когда ты стоишь в храме и готовишься к исповеди, надо говорить: «Прости меня, Господи, я самая грешная на всей земле, я настолько плохая, что хуже быть не может». Повторять и повторять: «Я самая грешная. Самая плохая и самая грешная».

И еще надо просить: «Я понимаю, что не достойна Твоего прощения, но Ты меня, пожалуйста, прости, хуже меня нет никого, милостивее Тебя нет никого, ниже меня нет никого, выше Тебя нет никого, я буду почитать своих родителей, как ты велел, мама и папа, простите меня, вы были правы — хуже меня нет никого, вот и церковь говорит то же, что и вы — я должна понять, наконец, что хуже меня нет никого, я должна бороться с собой всегда и во всем, мне нельзя ориентироваться на свои желания, ведь все они — от дьявола, я должна просто слушаться и делать то, что мне говорят. Мама и папа, вы ведь требовали того же, что и церковь — не пить, не курить, не заниматься сексом, не гордиться, быть послушной девочкой, вы были правы, как вы были правы! Простите меня, мама и папа, вы были правы во всем, прости меня, Господи, простите меня все, я — грешная, я — последняя дрянь, я недостойна прощения, всё, что я могу — это всю жизнь вымаливать прощения и Бога, и родителей за то, что я такая дрянь, дрянь, дрянь, последняя дрянь».

Рваная дыра в самооценке Ани росла с катастрофической скоростью. Уж чем-чем, а самовнушением она заниматься умела.

Церковь требовала: «Откажись от любовников». Со скрипом, с мучениями, Аня отрывала от себя человека, с которым в этот момент жила, в которого была влюблена по уши, который любил ее и заботился о ней. По ночам ей снился свист — звук, с которым выходит воздух из воздушного шарика.

Церковь говорила: «Брось пить и курить», и этим всё больше и больше напоминала родителей.

Родителей — атеистов, неверующих. Которые, тем не менее, хотели от Ани абсолютно того же, что и церковь.

И точно так же ничего не давали взамен.

Одна из множества книжек, которые Аня успела за год накупить в церковной лавке, называлась: «100 вопросов о вере». Вопросы новоначальных христиан в ней были выделены жирным шрифтом и пронумерованы, под каждым вопросом шел ответ священника.

Многие вопросы были близки Ане, она тоже хотела получить на них четкие, понятные ответы. Однако ее желание так и осталась неудовлетворенным. Все ответы были расплывчатыми и как будто не имели никакого отношения к жизни Ани. И все они сводились к одной и той же формуле: «Терпите, молитесь, соблюдайте пост, исполняйте заповеди». Ну, и еще — смиряйтесь, не гордитесь, не осуждайте ближних, помните о своих грехах и боритесь с ними.

Примерно то же самое говорили Ане и священники в храме. Все они были очень милые люди, добрые и понимающие, все были готовы уделять Ане столько времени и внимания, сколько ей потребуется. Но если Аня задавала кому-то из них конкретный вопрос, ответ был всегда один: «Терпите, молитесь, исполняйте заповеди…»

Создавалось впечатление, что священников этому учат, прежде чем рукоположить. Дают инструкции: «Если прихожане будут вас о чем-то спрашивать, не несите отсебятины. Говорите только то, что прочитали в книгах. А именно, советуйте терпеть, молиться, соблюдать пост…»

Почти все священники были молодыми — того же возраста, что и Аня, или немного постарше. Отношения с ними были очень похожи на дружбу, на взаимное уважение и взаимную симпатию. У Ани не было никаких причин обижаться или сердиться на них. Более того, ей было очень хорошо рядом с ними — их лица, в отличие от лиц прихожан, были светлыми и умиротворенными. Более того — священники улыбались!

И всё же, и всё же…

Как-то раз, возвращаясь из храма вместе с женой одного из священников, Аня пожаловалась:

— У меня столько вопросов, а я не могу найти на них ответ. И священники ничего толком не говорят, и в книгах ничего вразумительного найти нельзя. Будто в тумане брожу.

Жена священника кивнула:

— Я когда только начала в храм ходить, у меня то же самое было. Столько вопросов… Я всё время к батюшкам приставала, спрашивала. Так неудобно — отнимать время у людей.

— Вот-вот! — с жаром откликнулась Аня. — Ужасно неудобно. Они, конечно, готовы помочь, и совершенно искренне готовы, но всё равно ведь неудобно! Потому что прихожан много, мы же не единственные тут, всем нужны ответы. А у меня этих вопросов — просто миллион! Что делать-то?

— Знаешь, я тогда, давно, спросила у батюшки почти то же самое — что делать? Вопросов — тысячи, ответов на них нет, а если есть — то тут же возникают другие вопросы. Батюшка посоветовал молиться, чтоб вопросов стало поменьше.

— И ты молилась?

— Ага.

— И как?

— Ну, вроде бы, стало поменьше…

Придя домой, Аня тут же принялась молиться о том, чтоб вопросов стало поменьше. И повторяла этот ритуал ежедневно в течение многих недель.

Дело кончилось тем, что она просто перестала спрашивать и смирилась с туманом в голове. Видимо, так надо — ничего не понимать, ничего не осознавать, не соотносить с собственным опытом, не думать, не переживать происходящее в церкви, как часть своей жизни. Видимо, верить — это значит не думать. Просто верить и всё.

Хотя — во что верить? Во что именно? Неизвестно. Что это вообще значит — верить в Бога? Никто не объясняет, ни книги, не священники. Наверное, надо просто выполнять все инструкции — молиться, поститься, участвовать в таинствах, — а вера, что бы ни значило это загадочное слово «вера», придет сама собой.

Вопросы, вопросы, вопросы… поскольку ответов на них никто не давал, эти ответы формировались сами в голове Ани. Потому что невозможно это — жить в полном тумане, никто на это не способен. Разве что человек в глубокой депрессии способен — он живет в тумане, он ничего не знает и не понимает, и он, конечно же, хочет умереть.

Что естественно. Зачем нужна такая жизнь, если ты боишься чувствовать, думать, принимать решения, боишься сделать шаг?

В то время Аня еще боролась, она хотела жить, она не находилась в глубокой депрессии, она просто хотела жить. А потому искала ответы на вопросы, а если не находила их в книгах или у священников, пыталась ответить самостоятельно.

И в голове Ани постепенно складывалась новая модель мира — модель, которую Аня искренне считала христианской.

Вопрос к самой себе: можно ли мне получать удовольствие от своей работы?

Внутренний ответ: нет, получать удовольствие от чего бы то ни было — грех.

— Можно ли мне стремиться к карьерному росту?

— Нет. Стремиться к карьерному росту — это грех тщеславия. А если карьерный рост произойдет — будет больше искушений. И неминуемо вырастет гордость. А гордость — страшный грех.

— Можно ли мне стремиться к профессиональному росту?

— В принципе, можно, но только ни в коем случае нельзя радоваться, если он происходит. Надо помнить, что всё это суета, и заботиться не о светских достижениях, а о спасении души.

— Ё-моё, а как же тогда работать, если не получать удовольствия от процесса, не радоваться достижениям, ни к чему не стремиться?!

— Работать надо. Именно вот так: держи ум во аде и не отчаивайся.

— Если работа превращается в ад, если я не позволяю себе испытывать от нее никаких положительных эмоций, только нейтральные и отрицательные, у меня пропадает всякое желание работать. Я просто не могу себя заставить хоть что-то делать!

— Это неправильно. Работать надо.

— Моя профессия — она хорошая или нет?

— Вообще-то, нет. Лучше бы ее сменить.

— А вот эти профессии (далее следует длинный список) — они хорошие или нет?

— Ни одна из них не способствует спасению души. Более того, все они мешают спасению души. Светская жизнь во всех ее проявлениях мешает спасению души — в том числе, этому мешает любая светская работа.