— Прекрасная работа — резко засмеялся Фримель. — В самом деле, прекрасная работа.
Возник очередной шквал активности, когда миноносцы прошли мимо них на позиции, матросы с бортов приветствовали медленно ползущую U-235.
Откуда-то снизу раздался крик, заглушенные вопли радости, по железному трапу затопали ноги и на мостик пулей вылетел Хайни Рот с очередным листочком в руке. Он был бледен от восторга.
— Ради бога, что там такое? — спросил Фримель.
— Еще сообщение, господин адмирал. Просто говориться: «Информация абвера. В лондонскую тюрьму Кейдж девятнадцатого доставлен Герике.»
Он отвернулся и тяжело склонился на поручни, совершенно не владея собой. Фримель из нагрудного кармана достал смятую пачку сигарет. Там еще оставалась одна, которую он аккуратно вставил в мундштук. Хайни дрожащей рукой дал ему прикурить.
Фримель глубоко затянулся, потом вздохнул:
— Последняя из вшивого французского сорняка, но за всю свою жизнь я не курил сигареты слаще.
Баркентина «Дойчланд», 20 сентября 1944 года. Широта 46°55N, долгота 17°58W. Очередная плохая ночь. Ветер силой семь баллов. Дожди и бурное море. В четыре склянки утренней вахты на клотике разорвался внешний джиб и отломился джиб-бум, когда с наветренной стороны пришла сильная волна. Старший матрос Клют и Шмидт, спрыгнувшие к вантовым поручням, были снесены в скупперы. Я ожидал, что их унесет, но каким-то чудом они уцелели. Шмидт получил перелом левого предплечья. Было крайне необходимо идти против сильного течения и я решил зарифить судно, чтобы дать господину Штурму шанс исправить повреждение. В две склянки дополуденной вахты боцман Рихтер доложил, что в трюме восемнадцать дюймов воды. Я приказал ему немедленно вызвать снизу вахту правого борта и поставить на помпу. Лишь в две склянки первой собачьей вахты господин Штурм смог сообщить, что все повреждения исправлены. Вахта боцмана Рихтера откачала воду досуха и шторм немного уменьшился, поэтому мне стало возможным повернуть судно и возобновить прежний курс, потеряв около сорока миль, пока мы дрейфовали по ветру. По моей оценке мы сейчас находимся примерно в семистах милях к западу от Бискайского залива.
7
Считалось полезной пропагандой дать публике посмотреть на немецких военнопленных, провозимых через станцию Юстон. Суб-лейтенант Фишер командовал конвоем, который состоял из Карвера и двух старших матросов Райта и Хардисти. Они были в гетрах и портупеях с подвешенными револьверами Веблей-38, как и обычный береговой патруль, однако они провели Герике сквозь толпу по возможности незаметно, просто как еще одного военнопленного, набросив на его плечи голубой плащ.
Фишер предъявил документы охраннику поезда, который провел их в багажный вагон. Задняя секция была забрана металлической решеткой, за которой лежала куча красных мешков главного почтового управления.
Охранник достал ключ:
— Если вам надо, он может пройти внутрь.
— Прекрасно — сказал Фишер. — Можете оставить мне ключ?
— Почему бы и нет — сказал охранник. — У меня есть запасной. Мне кажется, вы не похожи на почтовых воров.
Он вышел. Фишер отпер железные ворота и Карвер преувеличенно вежливо кивнул Герике:
— Если вы ничего не имеете против, сэр.
Герике вошел внутрь, суб-лейтенант запер ворота и передал ключ Карверу:
— Хорошо, чиф. Присмотрите здесь, пока я поищу лейтенанта Джего.
— Не торопитесь, сэр. Нам здесь будет хорошо — ответил Карвер. — Здесь даже лучше, чем в следующих вагонах.
Фишер вышел, а Карвер передал фунтовую банкноту старшему матросу Хардисти:
— Вы с напарником бегите в станционный буфет и схватите все, что можете, в смысле сэндвичей и папирос.
— Но мы принесли с собой пропасть еды из каптерки, чиф — сказал Хардисти.
— Я знаю, сынок, знаю — сказал Карвер. — Это хорошо, пока мы ездим в Лидс или куда-то в этом роде, а здесь в два часа ночи все буфеты будут пустые. А теперь делайте, что я сказал.
Герике прислонился к металлической решетке и изучил объявление на стекле. В нем говорилось:
"Если во время вашего пребывания в поезде случится воздушный налет:
1. Не пытайтесь покинуть вагон, пока проводник не потребует этого. Вы в большей безопасности там, где находитесь.
2. Держите жалюзи опущенными днем и ночью для защиты от осколков стекла.
3. Если пространство позволяет, ложитесь на пол."
Карвер сказал:
— За такие объявления благодари твоих клоповщиков.
— Скажите мне, главный старшина — сказал Герике, — как долго вы на военной службе?
— Тридцать лет. Я вступил в армию в четырнадцатом году, когда мне было шестнадцать.
— А, так вы кадровый солдат — кивнул Герике. — Вы меня удивляете. Война, кроме всего, это название игры для профессионала. Похоже, вы, однако, возражаете против этого факта. Наверное, единственная причина, по которой вы остаетесь на службе после первого срока, это возможность носить красивую форму и иметь по девушке в каждом порту.
Карвер разъярился:
— Ты дождешься, ублюдок.
Они услышали голос появившегося Фишера. Суб-лейтенант вошел вместе с капитаном Воином и Харри Джего, и все увидели, как Карвер сквозь решетку предлагает Герике сигарету.
— Не хотите ли курить, капитан? — спросил он с исключительной вежливостью.
— Весьма любезно с вашей стороны, чиф. — Герике принял сигарету и предложенный огонь.
Воан сказал:
— Немного примитивно, но могло быть и хуже. Какие-нибудь жалобы, капитан?
Герике поднял скованные запястья:
— Может, это можно снять? Кроме всего, я же нахожусь в клетке.
— Извините — покачал Воан головой. — Но, может быть, вы почувствуете себя немного лучше, если узнаете, что пару часов назад мы получили разведрапорт от наших норвежских друзей в Бергене. Похоже, что U-235 под командованием контр-адмирала Фримеля дошла благополучно, минус семь-восемь метров носа.
Несколько мгновений Герике не мог воспринять сказанное и не смог что-либо ответить, так как снаружи раздались свистки проводников, топот бегущих ног.
Воан чопорно сказал четким, точным голосом:
— Что ж, капитан, я могу лишь пожелать безопасного путешествия через все опасности Северной Атлантики.
Герике улыбнулся:
— Будет иронией судьбы — оказаться в визире перископа старого камрада.
Воан отдал честь, кивнул Фишеру и, хромая, сошел на платформу. Джего сказал Герике:
— Я буду заглядывать время от времени. Путь до Глазго займет часов двенадцать или чуть больше.
— Я, собственно, не тороплюсь.
Джего вышел и к решетке подошел Карвер:
— Я тоже, сынок — мягко сказал он, — и для начала я снова заберу медали.
На Фаде дождь налетал с гавани и барабанил по окнам старого коттеджа. Рив сидел за столом, открытый дневник лежал перед ним. Ежедневный записи были старой привычкой, приобретенной в молодые годы на море. Не столько записи о событиях, сколько попытка сформулировать мысли. Он приложил спичку к трубке, взял ручку и начал писать.
«…моя жизнь, если ее можно назвать жизнью, стала странным делом, разновидностью метаморфоза, в котором все изменилось. Оливер Веделл Холмс однажды сказал, что от человека требуется, чтобы он разделял в опасностях бытия деяния и страсти своего времени, не рассчитывая выжить, и большую часть своей жизни я следовал его заповеди с необычайной верой. Но теперь я запутался в паутине дней, время шествует медленным темпом, и к какой же цели? Каков конец?»
Он положил перо и потолках ногой овчарку, развалившуюся на коврике перед камином:
— С дороги, рыжий дьявол.
Рори неохотно отодвинулся, Рив добавил в огонь несколько торфяных брикетов, потом посмотрел на часы:
— Почти время, Рори. Посмотрим, нет ли сегодня чего для нас? Может, там кто-нибудь в самом деле вспомнил, что мы еще существуем.