Фотий был аскетом, врагом мистицизма, носил вериги. В делах своих он активно общался с богатыми благочестивыми женщинами, которые видели в нем пророка. Одной из таких дам была А. А. Орлова, дочь Алексея Орлова-Чесменского и одна из самых богатых женщин России. Фотий был назначен настоятелем Юрьева монастыря под Великим Новгородом, что не помешало ему организовать «заговор» против князя Голицына. Вторая встреча Фотия с императором произошла тайно 20 апреля 1824 году, беседовали долго. Фотий говорил о православии: если царь не православный, значит, стране нет спасения. Он также обвинил Библейское общество в распространении опасной заразы — сектанства и мистицизма. Александр поверил каждому слову благочестивого монаха, встал перед ним на колени для благословения. 15 мая 1824 года князь Голицын получил отставку с поста министра духовных дел и народного просвещения. За князем Голицыным осталось Министерство почт. Это событие не изменило отношения князя и императора, они по-прежнему остались друзьями.

А Фотий приобрел большую власть над умами соотечественников. Народ и общество видели в нем некоего избранника Провидения. Он много писал, много говорил, у него были видения и откровения. Он лез к государю с советами, которые не исполнялись, но настроение Александра, и без того невеселое, портили окончательно. Либеральная общественность Фотия не любила. Пушкин о нем написал:

В январе 1824 года Александр опасно заболел — простудился на прогулке. Вначале поднялась высокая температура с бредом, а потом вдруг появилось рожистое воспаление на ноге. Воспаление появилось на том самом месте, куда пришелся удар копыта лошади на маневрах осенью в Брест-Литовском. Тогда по приказанию императора к нему подъехал один польский полковник. После получения приказа полковник отъехал так неловко, что его лошадь лягнула и ударила «в правое берцо» Александра.

Болезнь застала царя в Царском Селе. Больного тут же погрузили в сани и отвезли в Петербург. Собрали консилиум, доктора, конечно, перестраховались, боялись гангрены и решили ампутировать ногу. Но обошлось. На ногу «поставили дренаж», и Александр стал выздоравливать.

В июне 1824 года в Петербург приехала С. Шуазель-Гуфье с маленьким сыном. Александра не было в Петербурге, он уже оправился от болезни и уехал в военные поселения. С императором у нее сложились дружественные отношения, которые длились двенадцать лет. Ранее она никогда не была в Петербурге. А здесь белые ночи, величественные дворцы, Нева… Город ее восхитил, императрица-мать потрясла сановитостью и величием, императрица Елизавета Алексеевна вызвала тихий восторг, а самого Александра она обожала с самой первой встречи. Но это все потом, а пока, в первый день приезда, госпожа Шуазель узнала, что государь обычно живет отшельником в Царском Селе, никого, кроме своих министров, не принимает, да и тем не всегда удается добиться аудиенции. Писать ему бесполезно, вряд ли ему передадут письмо.

«Помимо весьма естественного желания повергнуть мои верноподданические чувства перед обожаемым государем, у меня было несколько просьб и, между прочим, о том, чтобы совершился, наконец, обряд крещения моего ребенка» — так она пишет. Мальчик родился в Париже и стал французским подданным, а матери хотелось, чтобы он был подданным России. Царь согласился быть крестным отцом ребенка.

Наконец Александр вернулся из дальней поездки. Умные люди научили — надо идти в Царскосельский парк и там ловить императора. Так она и сделала, встреча состоялась.

Из записок Шуазель-Гуфье мы узнаем, что Александр жил в это время по следующему распорядку. Двора и обергофмаршала в Царском не было, Александр сам проверял хозяйственные счета и прочие расходы. Вставал он очень рано, в пять утра, писал или читал, потом шел гулять в парк или на ферму, по возвращении во дворец принимал министров (в определенные дни) и выслушивал доклады. Гулял он всегда в одиночестве, без какой бы то ни было охраны. Парк был открыт для посещения днем и ночь, а караул стоял только у царского дворца. Обедал и ужинал он обычно один и очень рано ложился спать. Государыня Елизавета Алексеевна тоже жила в Царском Селе в своих покоях, она также жила отшельницей, при ней находилась только одна фрейлина. Императрица много читала, а в парке гуляла всегда верхом, с фрейлиной во второй половине дня. Пешком в утренние часы Елизавета Алексеевна никогда не гуляла из опасения «стеснить» своего царственного мужа. Августейшая мать жила в Павловске, виделись они редко. Вот такие были отношения.

Для госпожи С. Шуазель-Гуфье императрица сделала исключение и приняла ее. Елизавете Алексеевне было сорок пять лет, былая красота ее померкла, присутствовали «трогательная томность», «захватывающий душу мягкий звук голоса», ну и, разумеется, «что-то ангельское было во всей ее личности». Императрицу нужно пожалеть, у нее была «грудная болезнь», то есть чахотка, которая и привела ее к ранней смерти. Поговорили о творчестве самой гостьи, чем та была весьма тронута, о Вальтере Скотте, чьи романы императрица с удовольствием читала, о путешествиях по Европе. Все пристойно, традиционно, вежливо. «Невозможно было хоть однажды видеть императрицу Елизавету и не почувствовать почтительного влечения, и я, со слезами на глазах, сказала это ее фрейлине, прибавив: «Она так заслужила быть счастливой!»»

Я уже писала, что Александр во всем любил порядок. Парк был в идеальном состоянии. Огромное количество народу, невидимого для глаз, там подметало, подрезало, убирало. Любимым развлечением Александра в этой «сельской идиллии» было посещение фермы. Ферма была чистенькая, уютная, игрушечная, с «хорошенькой французской голубятней» и стадами коров лучших европейских пород. В парке также паслось стадо овец-мериносов. Император любил наблюдать за полевыми работами. Внутреннее убранство фермы было выдержано в голландском стиле, здесь на чистенькой кухне император вел расчетную книгу, «в которой государь, ради развлечения, сам записывал доходы от своих баранов; и он был очень доволен, что сукно его мундира было выработано из их шерсти». Тяжела участь царей. Будь Петр III хозяином театра марионеток, и прожил бы долгую счастливую жизнь, и никто бы его не убил.

Оставим описание сельскохозяйственных увлечений Александра на совести госпожи Шуазель-Гуфье, но одно точно: он устал, устал смертельно и совершенно разуверился в людях. Недаром он сказал как-то Шатобриану: «Я ненавижу людей, они все мерзавцы».

О чем думал Александр, бродя в одиночестве по аллеям Царскосельского парка? Он беспросветно одинок. Любимая сестра, друг и советчица Екатерина Павловна, умерла в 1818 году. Тридцать лет жизни, а теперь лежит где-то близ Штутгарта. Смерть ее была внезапной. Диагноз того времени — «рожистое воспаление лица». И совсем недавно скончался второй близкий и любимый человек — семнадцатилетняя дочь София. Беспутная мать ее Мария Антоновна Нарышкина живет в Париже, пусть ее, но дочь невинна. Софью он любил, хотя она и носила фамилию матери. С. Шуазель-Гуфье: «Эту привлекательную молодую особу семнадцати лет привезли в чахотке из Парижа в Петербург, — наперекор мнению докторов и по совету нескольких шарлатанов-магнетизеров, предсказавших ей долгую жизнь, здоровье и замужество. Уже умирающая, она была обручена с графом С***, который магнетизировал ее согласно указаниям парижских ясновидящих. Когда прибыло заказанное в Париже великолепное приданое (стоившее 400 000 франков), юной невесты уже не было в живых». С*** — это граф Шувалов Андрей Петрович. Император узнал о смерти дочери во время парада. Очевидцы рассказывали, что он сильно побледнел, но провел парад до конца. Он часто один ходил на могилу дочери.