О Тулуза! Я вижу зеленые шелковистые склоны твоих холмов, вижу высокие платаны, чьи ветви колышут листьями над арками ворот, построенных руками твоих искусных ремесленников. Вижу процессии седобородых друидов в белых одеждах, римских жрецов с выбритыми черепами, христианских святых в грубых рясах, вестготских королей в восьмиугольных шапках и плащах из лисьих шкур. Служители культов возводят храмы и соборы, чьи башни, словно стрелы, рвутся ввысь, а кирпичи впитывают льющийся с неба солнечный свет. Вот Нарбоннский замок, башня, окруженная стеной с барбаканами; дозорные в кирасах, совершающие обход крепостных стен, кажутся металлическими каплями, вкрапленными в квадратное каменное ожерелье крепости. На северной окраине взметнулся ввысь шпиль собора Сен-Сернен, на восточной окраине — колокольня церкви Дальбад, в тени монастырских стен прячутся зеленые прямоугольные дворики, искусные камнерезы украшают дома замысловатыми византийскими узорами, превращая их в произведения ювелирного искусства. Воистину, ни один город не наделен столь совершенной красотой! Кажется, что гармония и красота, подобно растениям, произрастают здесь из самой земли, напоенной водами Гаронны, берущей истоки в горных ущельях Пиренеев. Каждая колонна, каждый дом таят в себе великое послание к вечности, любая улица становится путеводной, в нагромождении арок, порталов, бойниц и башенок царит внутренняя упорядоченность, и, глядя на все это великолепие, душа воспаряет и стремится к совершенству.

О Тулуза, избранница богов, творение невидимых гениев, руками кочевых племен воздвигнувших твои дома и стены, замостивших твои улицы!

О Тулуза великодушная! Ты привечаешь путников. О Тулуза благочестивая! Звон твоих колоколов слышен и в Бордо, и в Перпиньяне. О Тулуза мудрая! Ты родила семерых поэтов[40], которые в день поминовения усопших собирались в саду церкви Сен-Этьен и сочиняли стихи, певучие рифмы которых повторяли всюду, куда долетал звон твоих колоколов. О Тулуза отважная! Ты пережила не одно нашествие врагов, но, подобно древнему Фениксу, всегда возрождалась из пепла. О Тулуза вечная! Столица окситанского мира, ты рождаешь людей, благородных душой и прекрасных телом.

Так взгляни, о Тулуза, как в лучах восходящего солнца самый смиренный из твоих сыновей преклоняет колени на берегу мирно текущей Гаронны и обнимает твои камни, еще не успевшие раскалиться за день.

Милосердная Дева

— Нужно обогнуть древнее кладбище Сен-Сернен, — сказал мне Торнебю и, предупреждая мой вопрос, прибавил: — Заходить туда не стоит: большинство могил такие старые, что имена тех, кто в них похоронен, давно забыты. Дальше мы пойдем вдоль стены монастыря, выйдем на улицу Тисеран и свернем в переулок, который выведет нас к городским укреплениям. И там мы наверняка встретим милосердную Деву — если, конечно, ночь будет безлунной или месяц только-только народится.

Всякий раз, когда Торнебю упоминал о милосердной Деве, глаза его начинали сверкать словно два бриллианта самой чистой воды. А так как говорить о ней он был готов всегда, я часто пропускал слова его мимо ушей, ибо был уверен, что он излагает очередную местную легенду.

— И вы увидите ее, как видел ее я, — заверил он меня, — и мы оба вдохнем аромат весенних роз, исходящий от ее платья. Быть может, она скажет вам, где находится та Божественная вещь, которую вы ищете. Судите сами: к примеру, я знаю, где у меня в мастерской лежит скобель, с какой стороны за него взяться и для какой работы он предназначен; так и божественные создания наверняка знают, где лежат их вещи и с какой стороны к ним подобраться.

И вот, безлунным вечером, когда на небе высыпали синие звезды, мы поклонились каменным саркофагам великих графов Тулузских — Раймона-Бертрана, Понса и Гильема-Тайфера — и отправились в обход старого кладбища Сен-Сернен, где стершиеся надписи на стелах и покосившиеся кресты свидетельствовали о забвении здешних могил живыми.

Сразу за монастырем начинался квартал, где кричащая нужда соседствовала с не менее кричащей роскошью. Там обитали нищие, целыми днями торчавшие у городских ворот, несчастные горемыки без роду и племени и коробейники, стекавшиеся в город со всего края. Здесь же проходила улица любви, где в любую минуту можно было встретить портшез, в дерзко распахнутое окошко которого выглядывала хорошенькая головка в дорогом уборе: тулузские сеньоры не жалели денег на любовниц. И днем и ночью уличные жрицы любви предлагали здесь свой товар, соблазняя прохожих призывными жестами. Почти в каждом доме были таверны, в нескольких из которых гостям прислуживали исключительно мавританки; эти забегаловки отличались от прочих доносившимися из них звуками гузлы, мелодии сопровождались тягучими песнями на непонятном языке, такими заунывными, что посетителей охватывала тоска, а многим даже хотелось умереть.

Петляя по улочкам, мы наблюдали царившее повсюду горькое веселье. За стенами звучали танцевальные напевы. Посреди маленькой площади высилось распятие, и кто-то, словно в насмешку, нацепил на него фетровую шляпу с широкими полями, а тело закутал в бархатный плащ с гранатовым воротником, отчего фигура Иисуса приобрела карикатурное сходство с испанцем. Молодой человек с лицом цвета церковного воска тихо что-то напевал, аккомпанируя себе на гитаре; всякий раз, когда он начинал петь громче, мелодия звучала настолько фальшиво, что слушатели, высунувшиеся из окон и стоявшие у ворот, принимались громко выражать свое неудовольствие, а иногда даже свистели. Раскачивая большую, тяжелую голову, к музыканту подошел уродливый ребенок и дернул его за полу одежды. Но тот не обратил на него внимания — возведя глаза к небу, он слышал исключительно собственный голос.

Внезапно Торнебю дернул меня за рукав, и я увидел, как на лице его расцвела торжествующая улыбка.

— Милосердная Дева! Смотрите! Она здесь, — прошептал он.

— Где?

Он вытянул руку прямо перед собой, туда, где на мощеной улице колыхалось красноватое пятно света, отбрасываемое уличным фонарем.

Я ничего не увидел, а потому промолчал, полагая, что не обязан заявлять о несовершенстве собственных органов чувств.

— Идем за ней! — потянул меня за рукав Торнебю. — Смотрите, она поднимает левую руку! Ах, какой у нее удивительно тонкий пальчик!

Восторгу Торнебю не было границ. Быстрым шагом мы добрались до городской стены и там свернули в узкую улочку, где с трудом могли разойтись двое взрослых мужчин.

— Смотрите, своей тонкой белой рукой она коснулась одного нищего, потом другого… она дарует благословение всем несчастным! Видите, как после ее прикосновения просветлели их лица? А вон та женщина даже упала на колени!

В самом деле, какая-то женщина, обхватив голову руками, стояла на коленях прямо посреди улицы, но мне показалось, что она стоит в такой позе уже давно.

— А сколь прекрасен тонкий аромат роз, смешанный с нежным ароматом фиалок!

Я несколько раз глубоко вдохнул. Увы, многие ароматы мгновенно улетучиваются, и Дева, видимо, источала как раз такой аромат.

Описав круг, мы вернулись на прежнее место, то есть на площадь, где стояло распятие в испанском костюме. Певец только что окончил петь и, воздев вверх руку с гитарой, победоносно потрясал ею. Я услышал несколько восторженных возгласов, долетевших с разных сторон: певца хвалили за голос.

— Теперь все видят милосердную Деву, — прошептал Торнебю, — и каждый может удостоиться ее чудесной доброты и получить у нее утешение.

Молитвенно сложив руки, он с обожанием уставился в одну точку — видимо, туда, где стояла чудесная Дева. Точка эта находилась неподалеку от певца с восковым лицом.

Я тронул за плечо старика, смотревшего, как мне показалось, в том же направлении.

— Что вы там видите? — спросил я.

— Лорана из монастыря миноритов. Он приходит сюда почти каждый вечер. Жаль, что он поет так плохо.

— И больше там никого нет?