Оглядев напоследок залу, некогда именовавшуюся парадной, я увидел на камине крупную свежесрезанную розу.

Я взял цветок, и мы повернули обратно; очутившись на крыльце, мы осторожно спустились по осыпавшимся ступеням и молча пошли по буковой аллее.

На обочине дороги, что вела в деревню Сент-Авантен, стояла темная покосившаяся хижина. Приблизившись к ветхой постройке, мы разглядели открытую дверь и восседавшего прямо на земле ее хозяина, необъятных размеров толстяка с растрепанной шевелюрой. Судя по всему, это был местный житель. Из-за густых волос, начинавших расти непосредственно над бровями, и давно небритой щетины рассмотреть лицо его не представлялось никакой возможности. При нашем появлении толстяк даже не пошевелился.

И все же я остановился и, громко поприветствовав хозяина хижины, спросил, не видел ли он сегодня кого-нибудь, кто бы направлялся в замок Брамвак. Я знал, что местные жители обходили эти места стороной, и если бы кто-нибудь решился посетить развалины Брамвака, поступок его не остался бы незамеченным, ибо в таких деревушках, как Сент-Авантен, каждый человек всегда на виду. К тому же дорога из деревни в Брамвак была одна, и вряд ли хозяин хижины был столь нелюбопытен, что не удостоил вниманием незнакомца, державшего путь к заброшенному замку. Любое отклонение от привычного течения жизни, а тем более появление новых людей всегда служило пищей для пересудов местных кумушек.

Выслушав меня, толстяк, чья физиономия с заросшим волосами лбом более напоминала морду зверя, нежели человеческое лицо, засопел, заворочался, а потом принялся объяснять. Каждое слово давалось ему с немалым трудом. Да, сегодня он видел юную девицу в белом, девица ехала верхом. Она держала путь в замок, а потом вернулась обратно. А еще он видел четырех всадников в черном. Они доехали до замка. Но оттуда они не вернулись. Может, конечно, они и вернулись, только ехали они обратно по другой дороге. Да по узкой тропе, что ведет в высокие горы Валь-д’Астос, туда, где много холодных горных озер. Тропа эта очень опасна, она поднимается на крутые склоны и блуждает в извилистых ущельях Крабьюля, где очень легко заблудиться. А еще всем известно, что на скалах Крабьюля селятся горные орлы, нападающие на людей. С громким клекотом орел камнем падает на вас с самого неба, дерет когтями, бьет крыльями, и вы, обезумев от боли, соскальзываете с тропы, падаете в пропасть и разбиваетесь об острые камни.

Юная дева в белом! Четыре черных всадника! Значит, неведомая сила влекла в развалины Брамвака не одного меня!

Впереди показались огоньки Сент-Авантена. Я повернулся к Торнебю:

— Наверное, мы зря совершили эту вылазку. Я ничего не нашел в замке.

— А разве вы не получили прекрасную свежесрезанную розу? — удивленно ответил Торнебю.

Волчья ночь

В Сент-Авантене добрые люди разместили нас на ночлег в пустом амбаре. Не в силах заснуть, я тихо встал и вышел на улицу.

Лунный свет серебрил дорогу, и та, петляя, словно извилистая горная речка, убегала вдаль, в замок Брамвак. Устремив ввысь тонкие стволы, увенчанные чахлыми кронами, по обочинам чернели деревья. Внезапно внутренний голос приказал мне немедленно идти в Брамвак, идти одному, не предупредив даже Торнебю, и провести там остаток ночи. Не раздумывая, я повиновался. Вскоре я уже шагал по аллее, обсаженной больными буками, потом пересек поросшие травой садовые тропинки и, добравшись наконец до полуразрушенного крыльца своего бывшего жилища, удовлетворенно вздохнул.

Я выполнил приказ внутреннего голоса, и теперь ждал, что он поведет меня и дальше. Но, увы, надежды мои не оправдались. И тут на меня внезапно нахлынули воспоминания детства, и я с поразительной четкостью вспомнил страшные оскаленные пасти волков, каждую зиму рыскавших вокруг замка. Волков в окрестных лесах водилось великое множество, и их протяжный вой всегда звучал громко и грозно.

Но в ту зиму звери особенно обнаглели, и не проходило ночи, чтобы их устрашающее завывание не доносилось до наших ушей. С воем кружили они вокруг сада, а однажды, каким-то образом преодолев ограду, стая волков подобралась вплотную к дому. Шел снег, и разглядеть хищников за снежной завесой было трудно. Помню, отец схватил аркебузу и, высунувшись в окно, сделал несколько выстрелов. Скорее всего, он промахнулся, однако в то время я не мог допустить этого даже в мыслях, а потому немедленно рванулся бежать в сад, чтобы подобрать добычу. К счастью, отец успел остановить меня, но так как я продолжал рваться в сад, стал рассказывать, какие волки свирепые и сильные хищники. Даже если мы вооружим всех наших слуг и выйдем во двор, убеждал он, мы все равно не сможем одолеть всю стаю и, скорее всего, сами станем жертвами свирепых зверей. Правота отца, показавшаяся мне весьма сомнительной, наутро полностью подтвердилась. Ночью огромный волк через крышу забрался в конюшню и задрал одного из наших коней. Однако другой конь, изловчившись, ударом копыта перебил ему передние лапы. Утром обездвиженного волка нашли возле загрызенной им лошади, а прямо напротив храпел и бил копытом бесстрашный скакун. Когда зверя добили, я рассмотрел его. Все туловище его покрывала жесткая рыжая шерсть, из пасти свешивался непомерно длинный язык. Искаженная лютой злобой волчья морда показалась мне настолько отвратительной, что с той поры волк стал для меня олицетворением зла. Прошло много лет, а я по-прежнему содрогаюсь, вспоминая посмертный оскал громадного хищника.

Я прислушался, и мне показалось, что откуда-то издалека донесся волчий вой. В здешних лесах волков всегда было много, и прежде не проходило ни одной ночи, чтобы с гор не доносилось их заунывное завывание. Я решил забаррикадировать вход остатками двери, но вскоре отказался от этой затеи, так как проем оказался гораздо шире, чем я думал, и обломков дверей мне не хватило. В амбаре, где нам с Торнебю предоставили ночлег, на стене висел незамысловатый светильник, состоявший из медного стаканчика и плававшего в жире короткого фитиля. Сам не знаю почему, я снял этот светильник со стены и прихватил с собой. Теперь с помощью кремня и трута я высек искру и зажег фитиль. Благодаря слабому мерцанию крохотного огонька я добрался до лестницы, поднялся по ступеням, вошел в залу и, оглядевшись, с опаской устроился в скелетообразном остове некогда большого и мягкого кресла.

— Зачем я сюда пришел? — громко спросил я и тотчас пожалел об этом: голос, прозвучавший среди голых стен, нисколько не напоминал мой собственный. К тому же чуждый здешнему запустению звук пробудил невидимую человеческому глазу жизнь — теперь отовсюду доносились шорохи, поскрипывания, посапывания, постукивание крохотных коготков. Мне стало страшно, но я подумал, что провидение нарочно подвергло меня такому испытанию, чтобы убедиться в моей храбрости. Иначе зачем бы оно направило меня ночью в развалины старого замка, не дозволив предупредить даже верного Торнебю? И я стал ждать, когда высшие силы соблаговолят послать мне новый знак. Не дождавшись, я, презрев неведомые опасности, отправился бродить по дому: жажда постичь неисповедимые пути провидения оказалась сильнее страха.

Лунный свет, вливавшийся в разбитое окно, освещал дальний угол залы. Переходя из комнаты в комнату, я с изумлением внимал доносившимся из сада топотанию ног и шелесту крыльев бесчисленных диких созданий. Пустынные помещения полнились писком и скрипом половиц: во все стороны скользила и шныряла невидимая глазу живность. Постепенно я перестал бояться загадочных звуков, ибо во мне проснулось новое, гораздо более глубокое чувство: страх перед волками. Страх этот сидел во мне прочно, словно гвоздь, загнанный так глубоко в стену, что выдрать его оттуда нельзя даже клещами. Я ощущал, как леденящее душу чувство постепенно становилось частью меня самого, укоренялось во мне невидимыми корнями, прораставшими все мое тело, и с ужасом понимал, что страх мой небезоснователен. Я остановился и замер, прислушиваясь: волчий вой необъяснимым образом звучал рядом и со всех сторон.