Шаровая молния взорвалась уже в животе питекантропа Ганса Галвуса, что позволяло мне его убийство отнести к несчастному случаю, мол, нечего жрать все подряд. Его живот лопнул, и оттуда повалил такой смрадный дым, что душу вывернуло наизнанку. Вся эта изнанка полетела в морды его подельников, а эта мразь преисподней не выдержала столь подлого и неожиданного поступка своего врага, вынужденно затоптавшись на месте. Я даже успел бросить один из своих метательных ножей и одну нечисть поразить в глаз, как оставшаяся тройка вдруг развернулась и бросилась к задней стене таверны.

Я, широко разинув рот, наблюдал за тем, как один за другим собутыльники Ганса Галвуса исчезали в этой стене. Не каждому человеку приходилось наблюдать, как люди превращались в монстров, проходящих сквозь деревянные стены. К тому же я не собирался убивать всех подряд, мне был нужен язык, чтобы узнать о замыслах англичан и ганноверцев в отношении русского государя. Пока я размышлял и наблюдал за бегством нечисти, ничего при этом не предпринимая, рядом с последним монстром-беглецом вдруг словно из-под земли появился молоденький матросик и хорошо поставленным свингом снизу последнюю нечисть отправил в нокдаун.

В наступившей тишине, изредка нарушаемой стонами, хрипом и бранью искалеченных и травмированных посетителей таверны, Данило Иванович своих матросиков усадил за единственно уцелевший стол, так и простоявший непотревоженным в центре залы, вопросительно направив глаза в мою сторону. Да, русские матросики хорошо поработали, это надо же — вшестером положили на пол двадцать немецких бандюг, не все матросы других флотов это сумеют сделать.

Я повернулся в сторону продолжавшего дрожать, словно желе на десерт, хозяина таверны и на прекрасном швабском диалекте приказал ему напоить и накормить уважаемую компанию кулачных трудяг, а сам направился в сторону оглушенного «языка».

Через два дня перед самым отправлением посольского обоза в Данию, Петр Алексеевич позвал меня к себе и тихо, посасывая свою голландскую курительную трубочку, поинтересовался, не моя ли вина в том, что по Ростоку потянулся длинный шлейф слухов о какой-то битве чародеев. Не получив ответа на свой вопрос — я стоял, вытянувшись и смело глядя в глаза своему государю, для меня лучше было бы промолчать, чем врать ему глаза, — государь Петр Алексеевич загадочно и почему-то утвердительно кивнул себе головой.

Рано утром первого июля одна тысяча семьсот шестнадцатого года жители небольшого датского городка Нюкебинг, расположенного на двух островах Лолланн и Фальстер Балтийского моря, были разбужены появлением небольшой группы людей, которые не говорили и совершенно не понимали датского языка. Они сошли с большой галеры, которая пришвартовалась к городскому пирсу, вскоре после того, как он освободился от рыбацких шхун и баркасов, которые затемно ушли в море. В этой группе особенно выделялся высокий человек, он был почти на голову выше своих спутников.

Первым спрыгнув на берег, этот великан быстрым шагом прошел небольшую городскую набережную и также быстро начал подниматься к центру городка. Вслед за ним, чуть ли не вприпрыжку, бежали несколько сопровождающих его людей. С ранними прохожими великан здоровался простым наклоном головы, а люди, поспешавшие за ним, что-то говорили на непонятном языке. К слову сказать, этот великан не производил особого впечатления, да и одежда его была простой матросской, но он был с господской тростью в руках. На нем был одет шерстяной свитер с деревянными пуговицами, кожаные панталоны, сапоги до середины голени и рваные шерстяные чулки. На плечах был наброшен теплый плащ, но, если судить по внешнему виду этого человека, то он выглядел усталым и сильно озябшим.

Городок оказался совсем небольшим, вскоре группа странных людей дошла до самого центра городка. Один из ее членов на прекрасном немецком языке поинтересовался, где находится дом бургомистра, мальчишка, к которому был обращен вопрос, сумел-таки догадаться, что речь идет о господине Лабуке, бургомистре городка. Он независимо ткнул пальцем в сторону хорошего двухэтажного каменного домика и дальше пошел своей дорогой.

Великан тут же устремился в сторону этого домика, без стука он открыл дверь и прошел в дом. Вслед за ним в дом ввалились все сопровождавшие его люди. Жители городка, еще не успевшие отойти от факта появления незнакомцев в их славном городке, продолжали стоять столбом и наблюдать за тем, как эти незнакомцы хозяйничали в их городе и как беспардонно они вторглись в дом уважаемого бургомистра. Вскоре из дома выскочил с красным лицом и трясущимися от гнева руками господин Лабуке, он все еще оставался в ночной рубашке и с ночным колпаком на голове. Топая волосатыми ножищами, бургомистр гневно кричал о том, что никому, даже королю Дании Фридриху IV, не дозволено будить его среди ночи, чтобы изгонять из его теплой постели.

Жители городка прямо-таки впали в прострацию, они не понимали, что происходит в их городе, кто были те люди, которые без спроса вошли в дом бургомистра, и как вообще можно себя так вести в чужом городе. Жители городка, простые датчане, были до глубины души потрясены происходящими событиями и поведением незнакомцев. Как такое может происходить, чтобы самого владельца дома изгоняли бы из собственного жилища?! Они в жизни этому бы не поверили, если бы не видели собственными глазами, как добропорядочного датчанина, самого бургомистра их города, вышвырнули из его же дома. Но в этот момент появилась госпожа Лабуке, которая еще с девичьего возраста отличалась разумностью мышления и практически всем управляла в городском хозяйстве с того момента, когда ее муж стал бургомистром. Она подошла к мужу и так громко, чтобы все на площади слышали, на ухо ему прошептала о том, что русский царь устал, морем плавая, и решил немного отдохнуть, поспав в их доме.

Бургомистр Лабуке свой растерянный взор переводил то на жену, сладко ему улыбавшуюся, то на море, откуда из утреннего тумана надвигалась великая армада весельных кораблей с незнакомыми вымпелами на мачтах. Наконец-то и до этого датского тугодума дошло, что лучше прикусить язык и держать его за зубами. А на площади собиралось все больше и больше местных жителей, которые шли на раздававшиеся ранее громкие крики бургомистра. Ведь особых развлечений, кроме рыбной ловли и делания детей, в этом городке не было, любую новость провинциальные датчане воспринимали как благую весть.

Только госпожа бургомистерша собралась навести порядок и разогнать любопытных по домам, как из дома выскочил парень непонятного возраста и громко проорал на немецком языке со швабским акцентом:

— Господа датчане, балаган закончен. Развлечений больше не будет, можете расходиться по домам. Государь Петр Алексеевич спать изволит!

Немецкий язык все же был близок к датскому языку, и с пятого на десятое провинциальные датчане разобрали, что именно этот русский хотел им сообщить, они медленно расходились по своим домам, чтобы уже вместе с соседями перетереть последние новости, не так часто русские цари появляются в их городке. Парень обратил внимание на бургомистершу и, поцеловав ее ручку, отчего матрона прямо-таки поплыла, негромко ее попросил:

— Мадам, не были бы вы столь любезны нам помочь. Сделайте так, чтобы никто в этот дом не заходил, а наш государь мог бы хотя бы пару часов спокойно поспать.

Бургомистерша по-военному вытянулась перед русским мужиком, видимо, знатным офицером, и так же по-военному красиво ему козырнула. Затем она подозвала к себе здорового молодого парня и что-то ему приказала на датском языке, тот моментально вытянулся и встал на стражу у входных дверей дома бургомистра. Забытый всеми бургомистр постоял некоторое время на площади, затем, видимо, вспомнив о том, что должным образом не одет, бочком-бочком удалился с площади и вскоре по одной из улиц порысил переодеваться в дом родного брата.

Еще раз внимательно оглядев городскую площадь этого сра…го Нюкебинга, я подмигнул фрау бургомистерше, приятная, знаете, женщина, есть за что подержаться, и стал ожидать появления Сашки Румянцева.[72]