В результате обсуждения решено было избавиться от Слуцкого более аккуратным способом, страхующим от проявления нелояльности со стороны работающих за границей чекистов. Технические детали предстоящего спецмероприятия Сталин оставил на усмотрение Ежова.
Чтобы избежать возможных подозрений в причастности к смерти Слуцкого, Ежов решил приурочить его ликвидацию к моменту своего отсутствия в Москве, благо как раз вскоре нужно было совершить инспекционную поездку на Украину. Разбираться со Слуцким он поручил Фриновскому, разрешив при необходимости привлекать к участию в данной акции любых помощников, разъяснив им предварительно причины, побуждающие устранять Слуцкого таким необычным способом.
17 февраля 1938 года, спустя несколько дней после отъезда Ежова на Украину, Фриновский вызвал Слуцкого к себе в кабинет для доклада о текущей работе отдела. Кроме Фриновского в кабинете находился также бывший начальник ленинградского управления НКВД Л. М. Заковский, незадолго до этого переведенный из Ленинграда в Москву и назначенный еще одним заместителем Ежова. Во время доклада Слуцкого Заковский, как было заранее условлено, подошел к нему сзади и накинул на голову затяжную маску, пропитанную быстродействующим снотворным веществом{351}. Уснувшего Слуцкого перенесли на диван в смежную комнату, и к делу подключился еще один участник — бывший подчиненный Заковского, а ныне исполняющий обязанности начальника Отдела оперативной техники ГУГБ НКВД М. С. Алехин.
Для того чтобы участие Алехина в этом мероприятии стало более понятным, необходимо сделать некоторое отступление. В составе Отдела оперативной техники имелась небольшая химическая лаборатория, в задачу которой входила разработка методов тайнописи, новых технических средств диверсионной борьбы, а также снотворных и ядов.
В частности, изучалась возможность создания ядов моментального и замедленного действия, не имеющих вкуса и запаха и не оставляющих в организме человека следов их применения. Действие ядов проверяли сначала на животных, а затем, с разрешения Ежова, их стали испытывать на приговоренных к расстрелу заключенных. Яды в разной дозировке давались им в виде лекарства или подмешивались в пишу, и прикрепленный к лаборатории врач тщательно фиксировал полученные результаты. Под видом врача к принявшим яд заключенным регулярно наведывался и сам Алехин, лично убеждаясь в эффективности используемых препаратов.
Неудивительно поэтому, что именно ему, как специалисту, и было доверено сделать инъекцию яда спящему Слуцкому.
После того, как все было кончено, вызвали лечащего врача Слуцкого, который зафиксировал факт смерти и заявил, что, учитывая состояние здоровья его пациента, такого исхода можно было ожидать в любую минуту. Затем Фриновский позвонил в Киев Ежову и сообщил ему официальную версию случившегося. В момент звонка Ежов находился в кабинете наркома внутренних дел Украины А. И. Успенского, который стал свидетелем состоявшейся беседы. Полтора года спустя Успенский вспоминал:
«Из их разговора я понял, а затем это мне рассказал и Ежов, что Слуцкий неудачно сделал какую-то работу за кордоном, имел по этому поводу крупный разговор с Фриновским и неприятность для себя, что он затянулся папиросой и умер якобы от разрыва сердца. Я еще тогда сказал Ежову, что я сомневаюсь, что Слуцкий помер естественной смертью, и думаю, что папироса у него была не простая, а с какой-либо начинкой… Ежов замялся и ответил: «Все возможно»{352}.
После смерти Слуцкого временно исполнять обязанности начальника отдела стал его заместитель С. М. Шпигельглаз. Это создавало видимость преемственности в руководстве отдела и усыпляло бдительность зарубежных резидентур. Однако делать Шпигельглаза полноценным начальником ИНО никто не собирался. Настороженное отношение к нему сформировалось у Ежова вскоре после прихода в НКВД. Тогда в конце 1936 года Шпигельглаз руководил закупкой за границей оружия для республиканской Испании, и в связи с этой операцией к нему имелись серьезные претензии. Вопрос стоял даже об аресте, и лишь заступничество Слуцкого, доказывавшего, что его заместитель не так уж и виноват и что пресловутое вредительство сознательно раздувается конкурентами из военной разведки, позволило Шпигельглазу остаться на плаву. Однако прежнего доверия он уже не внушал, и по согласованию со Сталиным Ежов решил использовать его только в так называемых активных мероприятиях, таких, как убийство ставшего невозвращенцем резидента НКВД во Франции И. С. Рейсса, похищение председателя эмигрантского «Русского общевоинского союза» Е. К. Миллера и тому подобных операциях, а за это время присмотреться к нему повнимательней. С поставленными перед ним задачами Шпигельглаз справлялся более или менее успешно, однако полностью реабилитировать себя ему все же не удалось, так что в преемники Слуцкому нужно было подыскивать кого-то другого.
Еще накануне убийства Слуцкого, когда оно было уже предрешено, при обсуждении кандидатуры будущего руководителя ИНО Фриновский предложил Ежову обратить внимание на заместителя начальника Контрразведывательного отдела (КРО) З. И. Пассова. До осени 1937 г. Пассов работал начальником польского отделения КРО, хорошо, с точки зрения Ежова, в этом качестве себя проявил и в сентябре 1937 года был повышен до заместителя начальника отдела. Поскольку в Иностранном отделе предстояло провести тщательную проверку личного состава (при Слуцком Ежов этого делать не хотел, не желая обострять отношения), профессиональный контрразведчик был бы здесь не лишним, и, возможно, такими соображениями Ежов отчасти и руководствовался, когда, переговорив несколько раз с Пассовым, остановил на нем свой окончательный выбор.
В середине апреля 1938 года, пригласив Пассова в свой кабинет, Ежов поинтересовался, как он смотрит на то, чтобы, в связи с предстоящей реорганизацией центрального аппарата, возглавить один из отделов ГУГБ. Поблагодарив за оказанное доверие, Пассов заявил, что вряд ли сможет соответствовать новой должности, так как даже обязанности заместителя начальника Контрразведывательного отдела не успел еще толком освоить, поскольку практически все служебное время приходится посвящать следственной работе.
Такое неверие в собственные силы Ежова, однако, не смутило, и несколько дней спустя он сообщил Пассову, что в самое ближайшее время тот будет назначен начальником Иностранного отдела и что, не дожидаясь этого, следует уже сейчас приступить к работе и начать знакомиться с местной спецификой.
Придя в отдел, Пассов первым делом стал разбираться с кадровым составом ИНО и был немало удивлен «ужасающей засоренности отдела вражескими элементами». Вот с чем, по его словам, ему пришлось тогда столкнуться:
«Базаров — бывший белый офицер, служил начальником штаба полка в деникинской и врангелевской армиях, из Крыма эвакуировался после разгрома белых и был в эмиграции, в частности в Константинополе, где, как известно, английская и французская разведки прибрали тогда к рукам большинство белого офицерства. Там же, в эмиграции, проник в закордонный аппарат ИНО [т. е. предложил свои услуги чекистам], все следующие годы провел почти целиком за границей, вернулся в Союз только в 1937 года и уселся начальником отделения.
Рейф — выходец из Польши, в годы Гражданской войны, перейдя границу, очутился на советской территории, служил в Красной Армии, затем опять вернулся в Польшу, потом очутился в Германии, пробрался там на работу в торгпредство, связался через какого-то шпика с аппаратом ИНО, стал «кадровым» работником ИНО и к моменту моего прихода уже был начальником отделения.
Должности помощника начальника отделения занимали такие, как Мнацаканов, проникший на работу в ИНО за границей — явный, по ряду признаков, шпион, имевший за границей одного брата — шпиона, троцкиста, бежавшего из СССР, и протащивший другого своего брата, тоже явного шпиона, на закордонную работу.
На разных оперативных должностях работали такие, как Шанина — бывшая жена ягодинского заговорщика Шанина; Мациевский — поляк, не умевший даже разговаривать по-русски; Лебединский — явный латышский националист, имевший связи со многими арестованными крупными латышами; Козловский — харбинец, связанный со своими родственниками-эмигрантами в Харбине; Фортунатов — сын расстрелянного шпиона; Графпен, имевший троцкистские связи и кучу родственников за границей; Приходько, путавшийся с эсерами и служивший в колчаковской армии; Соболь, муж которой разрабатывался и был арестован как шпион; Белкин — выходец из мелкобуржуазной партии, долго живший в разных заграничных странах и еще в 1926–1928 годах разрабатывавшийся по подозрению в шпионаже; Марков — явный итальянский шпион; Аксельрод — выходец из антисоветской партии, связывавшийся со своими родственниками за границей, и целый ряд других не менее подозрительных типов»{353}.