Кольке самому немножко смешно от этих слов, и он уже не оладьик, а губу тихонько покусывает, чтобы не подать вида.

Это, во-первых, потому, что он еще не забыл бабушкиных подозрений насчет георгинов, а во-вторых, потому, что дел у Кольки, и верно, очень много — не знаешь, за какое сначала и браться.

Чего скрывать — Кольке Богатыреву нравилось быть министром.

Целыми днями он с важным видом сидел теперь перед палаткой и принимал посетителей.

Посетителей было много. Приходили пацаны с соседних улиц, наведывались малыши, которых приводили Меринята, а однажды пришел даже дед Макарыч, Колькин сосед.

Все ощупывали палатку, удивлялись и просили подержать настоящий геологический молоток.

Колька протягивал его и не убирал руки — ждал, пока вернут обратно. Небось не у каждого в станице Отрадной есть такой молоток.

Посетители по слогам читали вывеску, нацарапанную Писаренком, и все спрашивали, что такое недра.

— Не знаете? — усмехался Писаренок.

Он надувался от гордости, выдерживал паузу и только потом объяснял:

— Недра — это то, что в земле и под землей…

Посетители понимающе кивали головой.

Единственное, о чем в эти дни разговаривали мальчишки, — это о превращении станицы Отрадной в крупный индустриальный центр.

Каждый день к Кольке поступали все новые сведения. Шурка Меринок, например, первым узнал, что на центральной улице Красной начали рыть траншеи для водопровода. И мальчишки в тот же день отправились на Красную, чтобы на месте ознакомиться с положением дел и высказать водопроводчикам свои предложения и пожелания. Потом Сашка Лопушок принес известия о том, что на старом кладбище запретили хоронить стариков, потому что рядом с кладбищем должна пройти железная дорога. Он божился, что сам видел, как сторож завернул от кладбища большую похоронную процессию.

Мальчишки сходили и на старое кладбище. Сторож ответил, что он ничего подобного не слышал, но ни Кольку, ни его друзей это ничуть не смутило. Откуда ему слышать, верно? Бедному сторожу толком и поговорить ведь не с кем. Пацаны оглядели степь рядом с кладбищем и решили, что место здесь для железной дороги и в самом деле очень подходящее. Ровное поле — ни бугорка тебе, ни оврага. Здесь, конечно, и надо строить. И чем скорей, тем лучше. Иначе какой же это город без железной дороги.

В том, что Отрадная не сегодня-завтра станет городом, никто из пацанов ни капельки не сомневался. В станице Лабинской, например, есть всего одна консервная фабрика да мясокомбинат. И то все уже говорят: город Лабинск. И в газетах так пишут.

А разве Отрадная хуже?

Одно за последнее время смущало Кольку: никто на улице Щорса не собирал больше минералов и, что самое обидное, даже лично у него, у Богатырева, не было на этот счет никаких таких особенных планов. Правда, если заняться только камнями, думал Колька, то как же с остальными делами?..

Кто, например, будет купать коммунхозовских коней? Кто уследит, чтобы на речке все рыбаки, даже взрослые, отпускали мальков? Кто будет спасать из воды мальчишек-курортников, которых, что ни говори, тоже все-таки жалко? Ведь если бы не пацаны с улицы Щорса, давно бы перевелась в реке рыба, кроты бы изрыли всю землю, змеи и пауки, с которыми воевать больше некому, свободно ползали бы по дворам, а люди на улице Щорса всю жизнь так и прожили бы без керосина, потому что усатый керосинщик дядя Степан не ездит ведь дальше пивной, что на углу, в самом начале улицы. Ездят они, мальчишки.

Много дел у мальчишек с улицы Щорса, а теперь, думает Колька, еще прибавится. Не будут же они сидеть сложа руки, если на их родной улице обрывают ночью георгины, лучше которых не найти во всей станице.

Через полчаса Колька сидит на большом камне около дома на углу улицы Щорса и Первомайской. Из камня еще не успел уйти ночной холодок, в раковинках и трещинах на нем даже не просохла роса, и Колька подкладывает под себя то одну ладошку, то другую — греется.

Из-за угла выходит наконец тетя Тоня. Она несет ведро желтой алычи. Колька здоровается с ней, не поднимаясь с камня, и только потом, когда она уже проходит мимо, как бы между прочим говорит:

— Давайте помогу, теть Тоня… Все равно я пока без дела…

— Оно же тяжелое, — улыбается тетя Тоня. — Да я и не очень устала…

Но Колька уже отбирает ведро и идет так, что оно совсем не задевает его крючком от дужки — вовсе ведро не тяжелое.

— Теть Тоня, слышал, у вас георгины обломали? — тоже как бы между прочим интересуется потом Колька.

— Оборвали, окаянные, — вздыхает тетя Тоня. — И «огненного короля» теперь нет, и «оранжевого императора». И как только увидели ночью — все лучшие…

— А можно, я посмотрю, теть Тоня?..

Вместе они заходят в палисадник.

Колька трогает зачем-то еще не успевшие присохнуть бодылки, на которых лоскутками висит зеленоватая кожица, приседает около куста. Рядом с побеленными камушками на грядке — продолговатая вмятина.

— Смотрите, след, — шепчет Колька.

— Стрелять надо бандитов! — громко говорит кто-то через улицу, и Богатырев поднимает голову.

За решетчатыми воротами стоит в своем дворе Сидор Иванович Шатров. У ног его — красная лейка. Большая лейка, ведра на два — как он только не надорвется.

— Сегодня, понимаете, за цветами, а завтра — с ножом? — снова говорит Шатров и почему-то смотрит на Кольку.

— Такая у него нога, — говорит Колька, краснея, и втыкает щепочки по краям вмятины. — Вы, теть Тоня, не переживайте, мы его обязательно поймаем…

— Спасибо тебе. Да только как ты его поймаешь?..

— Поймаем! — уверенно обещает Колька. — Сейчас я пацанов соберу…

…В то же утро началась операция «Огненный король», которая наверняка золотыми буквами будет вписана в историю походов и войн улицы Щорса.

Почти до обеда мальчишки пропадали на базаре. Они толкались в толпе и подолгу стояли перед продавцами цветов, восхищаясь ярко-красными пионами на тугих зеленых ножках, оранжевыми настурциями, львиным зевом и вообще всеми цветами, которые только были на базаре. Но особый интерес они проявляли к георгинам.

Походу на базар предшествовал инструктаж, проведенный Колькой во дворе у тети Тони, и теперь даже Володька Писарь мог отличить «огненного короля» от «оранжевого императора».

Базар шумел. Задрав клювы, гоготали гуси, степенно покрякивали цветастые селезни, откормленные в сетках на весу, скрипели тачки, доверху наполненные румяными яблоками, мясистыми помидорами, абрикосами, большими и желтыми, как мандарины. Над поливенными кувшинами и макитрами с молодым медом вились пчелы. За мясным рядом, навострив уши, лежали бродячие собаки.

Но все это не интересовало мальчишек.

Время от времени они выныривали из густой толпы и, разинув рот — так велел Колька, — останавливались перед цветочницами. И в разных концах базара говорили одно и то же:

— Ой, теть, какие красивые у вас георгины!..

Потом мальчишки поодаль шли за цветочницами, когда те добирались домой, а потом, уже в своей палатке, Колька принимал донесения.

Они были неутешительными.

Если тетка с другого края станицы продавала «артистку Ермолову», то такие же цветы обязательно росли у нее перед домом. Если незнакомая девчонка за целых пятьдесят копеек продала «южную ночь», то она поклялась, когда ее поймали около кино, что сорвала цветок у своих соседей. А жила девчонка за Тегинем — маленькой речкой, которая текла далеко от улицы Щорса.

— Ничего, — сказал Колька, когда выслушал в палатке все донесения, — все равно мы выследим этого вора. И поймаем… А пока наша улица Щорса объявляется на осадном положении…

В темной палатке стало тихо. Слышно было, как по саду прошелся ветер, как с яблони рядом с палаткой, прошелестев по листьям, сорвалось и шмякнулось в траву гнилое яблоко. В дальнем конце сада закричал сорокопут: «Вжик-жик-жик!..»