Матрос сокрушенно развел руками:

— Но, Игорь Петрович… Мы задержим всю работу. Нельзя закрывать трюм. А две стрелы свободно возьмут этот ящик.

— А по-моему, не возьмут.

— Мы так делали уже несколько раз. Ну что вы, Игорь Петрович…

Микешин покраснел и голосом недовольного начальника проговорил:

— Идите и делайте, как я сказал.

Полужный повернулся и, что-то ворча себе под нос, пошел на корму.

— А вы не правы, — проговорил за спиной Микешина старпом. Он стоял позади и слышал весь разговор.

— Нет, прав, — упрямо сказал Микешин. — Стрелы ведь трехтонные. В какой-то момент груз будет только на одной стреле.

Иван Александрович вынул из кармана карандаш, записную книжку и принялся объяснять Микешину, почему ящик можно взять стрелами.

— Понятно теперь, Игорь Петрович? Пойдите и отмените ваше распоряжение.

Микешин молчал. Отменить распоряжение! Согласиться с Полужным? С тем, что тот знает больше, чем он, штурман? Нет. Но старпом, видя колебания Микешина, жестко сказал:

— Идите, Игорь Петрович, поскорее, люди ведь простаивают. Иначе придется вмешаться мне.

В этот момент Игорь был страшно разобижен на старпома. Сам же учил, что надо избегать отмены распоряжений. А тут… нарочно хочет поставить его в неловкое положение.

Матросы курили у трюма № 4. Полужный размахивал руками, что-то возмущенно рассказывая товарищам. На берегу стоял злополучный ящик. Открытый трюм зиял в палубе глубоким провалом.

— Полужный! — крикнул Микешин. — Подите-ка сюда. Матрос неохотно подошел.

— Давайте попробуем взять ящик стрелами. Рискнем. А то действительно задержка получается.

Полужный посмотрел на Микешина и улыбнулся:

— Правильно, Игорь Петрович. Да вы не беспокойтесь, мы всегда так берем. Все будет в порядке.

Полужный отправился готовить стрелы, и Игорь видел, как весело начали работать матросы. Мир был восстановлен, и снова протянулись нити, связывающие его с командой. Теперь и о старпоме Микешин думал с признательностью, — иногда, оказывается, полезно отменить свое распоряжение. Он был благодарен старпому.

Тем временем ящик, застропили. Полужный скомандовал:

— Вира помалу, правая!

Загрохотали лебедки, и тяжеловес повис в воздухе. Стрела чуть заметно выгнулась, такелаж натянулся. У Микешина похолодело в груди. «А вдруг не выдержит!» — успел подумать он и тотчас услышал звук, похожий на выстрел из пистолета, крик: «Берегись, полундра!» Стрела стремительно пошла на левый борт.

В первый момент Микешину показалось, что груз сорвался.

Он бросился к Полужному.

Матрос спокойно взглянул на него:

— Все в порядке, Игорь Петрович. Лопнула оттяжка. А стрела выдержала. Через минуту оттяжку заделаем.

Теперь только Игорь увидел, что ничего страшного не случилось. Ящик покачивался на стреле.

— Хорошо, что так. Ну давай вирай, — успокаиваиясь, распорядился Микешин.

Полужный закричал:

— Вира оба! — И ящик медленно взяли обе стрелы. Теперь тревожиться было не о чем. Микешин постоял еще несколько минут, посмотрел, как ловко опустили ящик в трюм, и довольный пошел на носовую палубу.

«Кола» уходила из Одессы вечером. Воронцовский маяк уже зажег свой красный огонь. Порт вспыхнул множеством электрических лампочек, отражавшихся в потемневшей воде.

Дробыш поднялся на мостик. Он был в форме и белой летней фуражке. Микешин уже давно проверил руль, огни и теперь, стоя у телеграфа, ожидал распоряжений капитана.

Дробыш сделал знак рукой на бак и на корму, означавший: «Убрать все концы». Он спокойно ждал, пока ему не сообщили, что везде «чисто», и тогда дал ход. Затем капитан отошел на другое крыло, закурил и опять молча показал рулевому, куда надо положить руль. «Кола» медленно отходила от причала. Маневр был сделан красиво. Микешин оценил это. Он с уважением посмотрел на Дробыша. Тот с деланным безразличием стоял, опершись на планширь, и курил.

«Кола» миновала ворота, обогнула мол и вышла на рейд. Из трубы валил черный густой дым, машина работала полным ходом. Часы показывали 20.00. Началась вахта Микешина.

— Дойдете до маяка «Большой фонтан» и ляжете на другой курс, — сказал капитан, выходя из рубки. — На карте все указано.

— Вас вызывать в точке поворота?

— Не надо. — И Дробыш ушел с мостика.

Это было необычно. Прежний капитан требовал, чтобы его обязательно вызывали в месте поворота. Он проверял определения, сам давал курс и только после этого уходил.

«Ну что ж, справимся», — подумал Микешин.

Дойдя до траверза «Большого фонтана», Игорь тщательно определился и только хотел скомандовать рулевому поворот, как на мостике появился Дробыш. Он молча поднялся к компасу, прикинул пеленги и спустился в рубку.

— Неточно определяетесь, — послышался через минуту его недовольный голос.

Микешин подошел к карте. Неужели он ошибся и неправильно нанес местоположение судна? Нет, точка капитана находилась рядом с его отметкой. Такое расхождение практически не имело никакого значения.

— Мне кажется, что мои пеленги правильны, — тихо сказал Микешин.

— То, что вам кажется, меня не интересует. Определяйтесь точнее. Ложитесь на курс 202.

Это звучало грубо и несправедливо. Но не мог же Микешин на мостике пререкаться с капитаном. Он ничего не ответил и подал команду рулевому:

— Курс 202.

Дробыш стоял позади рулевого и смотрел на компас. Судно еще не успело устоять на курсе, как капитан сделал замечание:

— Что крутите? Держите ровнее.

Полужный, вращавший штурвал, спокойно ответил:

— Есть держать ровнее. Судно сейчас придет на курс.

— Очень долго приводите, — проворчал капитан и отошел в сторону.

Походив по мостику, Дробыш начал спускаться по трапу, на ходу бросив Микешину:

— Смотрите вперед лучше. Не спите.

Когда затихли шаги капитана, Полужный негромко сказал:

— Это вам не Логачев, Игорь Петрович…

Микешину тоже очень хотелось сказать про капитана что-нибудь обидное, пожаловаться на несправедливость, но он промолчал. Не положено обсуждать действия капитана, да еще на вахте.

Разноречивые чувства боролись в душе Игоря. С одной стороны, ему хотелось сейчас же сказать Дробышу, что тот несправедлив, некорректен, сказать резко, как равному, но, с другой стороны, он понимал, что ему, молодому, еще неопытному штурману, нельзя «лезть на рожон». Он решил посоветоваться с Иваном Александровичем.

За недолгое время совместного плавания Микешин успел искренне полюбить старпома. Иван Александрович Карташев был настоящим энтузиастом моря. Он хорошо знал свое дело и в тридцать лет считался опытным штурманом. С командой обращался строго, но справедливо, и потому пользовался большим ее уважением. К Микешину Иван Александрович относился по-дружески, охотно посвящал его в морские премудрости. Карташеву тоже нравился упрямый, вспыльчивый, но старательный и дисциплинированный помощник.

В Мраморном море стояла невероятная жара. Члены кают-компании, выходя к обеду и ужину в пиджаках, проклинали Дробыша.

Как-то за обедом старпом громко сказал:

— Чертовски жарит! Пожалуй, надо будет натянуть тент и поставить под ним стол. Команда уже обедает на палубе. Как вы смотрите, товарищи?

— Отлично, Иван Александрович. Давно надо было это провернуть, — обрадовался третий механик. Он, пожалуй, больше всех страдал от жары и не выпускал из рук носового платка, которым старательно тер то лоб, то шею.

Капитан холодно посмотрел на старпома, но ничего не сказал.

На следующий день в кают-компании Дробыш обедал в одиночестве… Нет, не клеилось что-то в отношениях капитана с командой. Он словно нарочно все делал так, чтобы отдалить ее от себя…

На «Коле» была одна ванна, которой пользовались все помощники и механики.

— Я попрошу, товарищи, капитанской ванной больше не пользоваться, — сказал как-то Дробыш. — А то сделали из нее не то прачечную, не то сушилку. Вечно развешано белье… Ключ, Иван Александрович, отдайте мне.