Нет, не пахло так в Германии! Не пахли так ни зеленые баварские поля, ни аккуратно подстриженные леса, похожие на парки, ни немецкие фруктовые сады.

Сердце Игоря дрогнуло. Он бросился в траву, прижался щекой к земле, жадно вдохнул этот запах.

Неизведанное, незнакомое ранее чувство овладело Игорем. Ему хотелось обнять эту израненную, но такую могучую землю, крепче прижаться к ней и благодарить за то, что она приняла его снова, не склонила голову перед фашистами, не оставила его навсегда рабом…

Мелькали вокзалы, теплушки, асфальтированные и проселочные дороги. Где пешком, где на машинах и в товарных поездах моряки продвигались к Москве.

На какой-то маленькой станции, недалеко от Львова, товарный поезд, в котором ехали моряки, остановился. Машинист сказал, что стоянка ожидается долгая, несколько часов: надо подремонтировать паровоз. Все повыскакивали из вагонов и тут же на путях начали разводить костры, разогревать консервы, варить картошку.

Горностаев, сидя на корточках, подкладывал в костер лучинки, кипятил закоптелый чайник.

Мощно вздыхая и подавая оглушительно громкие гудки, к станции подкатил паровоз, таща за собою несколько новеньких пассажирских вагонов. В чисто вымытых окнах виднелись фигуры военных.

— Возвращаются с парада Победы! — с уважением сказал стоявший около Микешина путевой обходчик. — Самые заслуженные. Герои.

Из вагонов на землю стали спрыгивать пассажиры этого почетного поезда, в парадной форме с золотыми блестящими погонами, увешанные орденами и медалями.

К Горностаеву подошел лейтенант с двумя орденами и несколькими медалями. Он с интересом спросил:

— Откуда?

— Оттуда, — коротко ответил капитан и махнул рукой на запад.

— Как же туда попали?

— Интернированные моряки.

Путевой обходчик услужливо наклонился к лейтенанту, подмигнул и с насмешкой сказал:

— Понятно, товарищ лейтенант. Они оружие сдали. Отсиделись у немцев в тылу, а теперь на готовенькое едут.

— Что? — вскочил Горностаев. — Не понимаешь ничего, так молчал бы! «Оружие!» У нас его вовек не было. Мы — с торгового флота.

— Ладно, говори, — обернулся к лейтенанту путевой обходчик, ища поддержки.

Но глаза офицера смотрели холодно и сурово.

— А ты кто такой, что сразу ярлыки клеишь? — резко спросил он железнодорожника. — Не рано ли? Ничего, ребята. Валите в Москву.

Микешин хотел схватиться с железнодорожником, объяснить ему, как они очутились в Германии, но тот уже исчез под вагонами.

Новенький поезд тронулся. Лейтенант вскочил на подножку и ободряюще улыбнулся.

От этой улыбки у Игоря потеплело на душе. Он долго смотрел вслед поезду, пока не скрылся из виду последний вагон…

Протяжно свистнул паровоз, толкнул состав. Моряки, побросав свои костры, начали прыгать в вагоны. Поезд сдвинулся с места и медленно покатился на восток…

Во Львове, куда прибыли моряки на своем товарном поезде, распоряжение генерала Голикова оказало действие. Начальник управления железной дороги, седой, важный человек, прочел бумагу, нахмурил брови, покряхтел и ворчливо сказал, не поднимая глаз от стола:

— «Моряки, моряки!» Много у меня тут всяких моряков. Не знаешь, кому вагоны давать.

Но вагоны все же дал. Дал два пассажирских вагона, следовавших с прямым поездом на Москву. Это была победа. Потому, может быть, Львов, еще не оправившийся после войны, но зеленый и залитый солнцем, показался Микешину чудесным городом. Все радовало его.

Мимо проходили женщины в старых выцветших платьях, некоторые в спецовках с пятнами мела или извести. Они казались Игорю красавицами. Шли озабоченные мужчины с усталыми и серьезными лицами, топали по мостовой солдаты, носились по тротуарам мальчишки. Микешину хотелось обнять всех, — это были советские люди, они перенесли войну и приступали уже к работе, восстанавливали город, хозяйство, транспорт…

Приближалось время отхода поезда. Последний перегон и… Москва. Все пело внутри у Микешина, но вместе с этой радостью поднималась тревога. Живы ли?..

В Москву поезд пришел вечером. Начальник вокзала, человек восточного типа, увидев вылезавшую из вагонов пеструю толпу, совершенно растерялся. Это было понятно: моряки, одетые в потертые старые морские тужурки, в форму французских солдат, в нелепые, напоминавшие форму павловских солдат, зеленые кители, в серые эсэсовские плащи, представляли собой довольно экзотическую группу. Начальник вокзала растопырил руки, как будто бы хотел загнать гусей, и смог выговорить только одну фразу:

— Как вы сюда попали?..

Горностаев миролюбиво показал ему распоряжение генерала Голикова.

— Я никакого Голикова не знаю, — выдавил из себя начальник вокзала.

— Да вы здоровы, в самом деле? — рассердился Горностаев. — Звоните в Министерство морского флота. Звоните еще куда-нибудь, где вам объяснят, кто такой Голиков.

Начальник ушел и скоро вернулся, широко улыбаясь:

— Все в порядке, товарищи. Я созвонился с кем следует. Сейчас сюда приедет представитель Министерства морского флота и займется вами. Просил не расходиться.

Решили ожидать представителя на привокзальной площади. Свалили свои мешки в кучу и стали ждать. Двадцать минут тянулись долго. Наконец на площади остановилась машина. Из нее выскочил маленький, кругленький человек с огромным портфелем в руках. Его узнали. Это был хорошо знакомый многим старый работник кадров Пуртов. Он торжественно пожимал всем руки и говорил:

— Поздравляю с благополучным возвращением.

— Ты, Сергей Сергеевич, сначала скажи, как наши семьи, что с ними, где они?

— Все скажу, товарищи. Все. Правда, у нас неполные сведения, не обо всех семьях мы все знаем… Давайте лучше по порядку.

Пуртова окружили. Он достал из портфеля списки и стал по алфавиту давать справки. Микешин слышал, как он говорил: «Все живы… Были в эвакуации… Вернулись в Ленинград… Отец погиб в блокаду…»

Чем ближе подходили к букве «М», тем страшнее делалось Микешину. Но вот Пуртов выкликнул:

— Микешин! Иди сюда, Игорь Петрович.

Микешин раздвинул окружавших и подошел.

— Вот какое дело с твоими, Игорь Петрович… — осторожно начал Пуртов, но, увидев глаза Игоря, вдруг заторопился: — Да ты не волнуйся, не волнуйся. Мы от твоей семьи до сорок четвертого года имели сведения. Все были живы. Пенсию регулярно получали…

— Какую пенсию? — облизнув сухие губы, глухо спросил Микешин.

— Как какую? За вас всем семьям выплачивали хорошую пенсию. А с сорок четвертого пенсию прекратили платить: с этого времени связь с твоей семьей прервалась. Знаем, что эвакуировались из Ленинграда.

— Значит, помогало правительство семьям, не забыло? — спросил Линьков.

— Как можно? Помогали во всем. И эвакуироваться, и деньгами, и работой, и жильем… Всем, чем могли, помогали, — с гордостью ответил Пуртов.

Микешину захотелось обнять старика, но он лишь беспомощно махнул рукой и отошел в сторону. Теперь он думал только о том, что ни от Жени с Юркой, ни от Веры Михайловны нет известий целый год. Что случилось с ними? Тысячи различных предположений роились в его голове. Неужели с ними что-нибудь случилось? Он старался отогнать эту мысль, но она упорно возвращалась. Надо взять себя в руки, надеяться на лучшее… и быть готовым к худшему.

Тем временем Пуртов распоряжался:

— Сейчас, товарищи, я вам выдам по сто рублей и талоны на обед. Поезжайте пообедайте, потом отдыхайте. Вам приготовлены места на речном вокзале. А завтра с первым поездом — в Ленинград. Нечего вас тут томить. Пароходство мы уже предупредили.

К Микешину подошел Горностаев, обнял за плечи:

— Игорь… Игорь Петрович, не расстраивайся, родной. Ведь пока еще ничего не известно. Все будет хорошо.

— А я не расстраиваюсь, Павел Дмитриевич. Поедем обедать.

Ленинград… Поезд подошел к перрону. В окна вагонов заглядывали люди в морских фуражках, женщины, дети. Кто-то вскрикнул: «Валя!» — и рванулся к выходу.