— Сейчас открою! — сказал солдат и ушел.

— Не хочет выпускать, черт. Стучите.

Моряки стали колотить в двери. Но через минуту послышались шаги и голоса разговаривавших между собою немцев. Заскрипел засов, и дверь открыли. У сарая стояли два солдата и офицер комендатуры, по прозвищу Чайник.

Чайник мало общался с интернированными, занимаясь финансами лагеря, редко заходил в замок, а когда дежурил, то относился к морякам хорошо. Он никогда не бил их, не кричал и, видимо, не одобрял того, что творилось в Риксбурге. Сейчас вид у него был торжественный и строгий.

— Выходите пять человек, — скомандовал он.

«Штаб» вышел на улицу. Двери закрыли.

— Господа, — начал Чайник, — я уполномочен командованием лагеря передать интернированных американцам. Все ваши документы у меня. Ваше освобождение — это вопрос нескольких часов. Американцы в деревне рядом. Но пока они сюда не прибудут, вы находитесь под охраной. Со мной гарнизон, — офицер показал на солдат.

Все это было настолько невероятно, настолько неожиданно и радостно, что в первую минуту никто не мог сказать слова. Только подумать, вместо расстрела, пылающего сарая — свобода! Можно ли верить этому?

— А где же комендант и все остальные? — придя наконец в себя, спросил Горностаев.

— Они ушли туда, — Чайник показал рукой на запад. — Ушли сдаваться в плен к американцам. — Война проиграна…

— Немножко поздно сообразили, — счастливо засмеялся Линьков.

— В ваших интересах быть всем вместе и никуда не разбегаться. Получите документы, и вас отправят домой.

Радость, ни с чем не сравнимая бурная радость охватила моряков. Неужели через несколько часов они будут совсем свободны? Неужели конец всем мучениям, тревогам, опасениям? И они будут полноправными людьми? Попадут домой! Невозможно!

— Господин офицер, выпустите нас на улицу. Я отвечаю за всех людей. Без документов никто не уйдет. Все будут находиться здесь, у сарая, — сказал Горностаев.

Немец минуту подумал.

— Хорошо. Я полагаю, вы сами понимаете, что это для вас лучше. Откройте дверь!

Солдаты вытащили засов и распахнули дверь.

— Ребята, выходи! Свобода! Ура! — закричал Игорь и бросился в объятия первого попавшегося моряка. Все высыпали на улицу. Моряки обнимались, целовались, хлопали друг друга по спинам, кричали что-то нечленораздельное, некоторые плакали. Группа молодых матросов, взявшись за руки, танцевала какой-то дикий танец.

«Ловко сориентировался комендант, — подумал Микешин, когда прошел первый приступ радости. — Официально передают интернированных! Нет, это сделано не из чувства гуманности. Это страх. Страх перед ответственностью».

С каким бы удовольствием комендант, «Маннергейм» и их приспешники уничтожили бы моряков! Но проклятое слово «интернированные» не позволило этого сделать: о каждом человеке придется дать отчет. «Маннергейм» везет с собою разломанные бляшки умерших — для того чтобы сошелся счет. Нет замполитов, но о них вряд ли будут очень сожалеть союзники. Да, международный закон об интернированных «соблюден». Гитлеровцы предстанут перед победителями с «чистыми руками», с благородной миной людей, выполнивших свой долг, а может быть, даже спасших лагерь. Этим они купят индульгенцию у американцев. Вот если бы пришлось сдавать лагерь советским войскам, тогда, пожалуй, не отделаться бы так легко. С нацистов спросили бы построже. Спросили бы за все. За умерших, убитых, за режим, за питание… За все спросили бы русские.

Комендант знал, кому поручить передачу интернированных. Он оставил в деревне скромного, безобидного офицера и несколько таких же солдат. Им нечего бояться мести со стороны интернированных; а сам он уже в безопасности, на занятой американцами территории…

Моряки считали минуты, когда в деревне появится первый американец. В конце концов Горностаев не выдержал, подошел к Чайнику и предложил:

— Давайте я с одним солдатом схожу в соседнюю деревню и приведу американцев?

Офицер согласился. Видно, и ему надоело ожидание.

Через два часа к сараю на «джипе», вооруженном большим зенитным пулеметом, торжественно подъехал Горностаев. В машине сидел американский офицер и два солдата с автоматами.

Офицер-канадец, которого звали Джеф ле Флер, роздал интернированным все свои сигареты и перешел к делу:

— Ну а где этот фриц с документами?

Чайник, ожидавший, когда на него обратят внимание, козырнул и протянул американцу стопку мореходных книжек, карточки и списки. Офицер скучающе посмотрел на них, полистал «мореходку», почитал текст на английском языке, одобрительно кивнул головой и передал документы Горностаеву:

— Мне они не нужны. Предъявите там, где спросят. Вы теперь здесь хозяева. Деревня ваша. Знакомьтесь с бабами, делайте с фрицами все что хотите.

— Могу я задать ему несколько вопросов? — спросил Горностаев, показывая на Чайника.

Американец разрешил.

— Вы знаете о том, что шесть наших товарищей были увезены из лагеря в январе этого года? Где они? Живы ли?

Чайник побледнел. На тонкой шее запрыгал кадык. Немец боялся этого вопроса.

— Да, господин капитан. Их отправили в концентрационный лагерь Маутхаузен. О их дальнейшей судьбе мне ничего не известно. Вы же знаете… Я… я не имел к этому никакого отношения.

Голос Горностаева снизился до шепота:

— Вам известно, кто выдал их?

Чайник пошевелил губами и отрицательно покачал головой:

— Франкстоф никого не посвящал в свои дела. Но… — он выжидающе посмотрел на Горностаева.

— Говорите все, что знаете.

— Хорошо. Мне не жаль этого человека. Я случайно присутствовал при разговоре хауптмана с Вюртцелем. Тогда Франкстоф назвал фамилию того, кто выдал ваших товарищей…

Горностаев подался вперед:

— Чью?

Немец наклонился к уху капитана, четко выговорил:

— Сакотин.

— Напишите все, что вы слышали.

Чайник достал из папки лист бумаги, положил на крыло «джипа» и принялся торопливо писать. Американец нетерпеливо поглядывал на часы.

К машине подошел Сахотгш.

— Что это он пишет, Павел Дмитриевич? — настороженно спросил он.

— Справку о содержании наших людей в Риксбурге, — спокойно посмотрел на Сахотина Горностаев. — Помоги мне пересчитать мореходные книжки.

Через десять минут Чайник протянул капитану сложенный листок.

Американец приказал своим солдатам разоружить немцев, сорвал с Чайника погоны, посадил пленных в машину и хотел уже уехать, но его остановил Горностаев:

— Одну минуточку. Как мы будем отсюда выбираться? Нам нужно попасть к своим.

Американец пожал плечами:

— Не знаю. Это меня не касается.

— При штабе вашей армии, вероятно, есть кто-нибудь из советских военных лиц. Мы попросим вас передать ему письмо. Вы не помните, как фамилия этого представителя?

— Не помню. Но сейчас у Паттона[40] ваш генерал Голиков.

— Вот это хорошо! — обрадовался Горностаев. — Тогда мы напишем прямо ему. Попрошу вас задержаться на десять минут.

Быстро написали письмо генералу Голикову с просьбой помочь как можно скорее выбраться в советскую зону, написали о замполитах, указали свое местонахождение и просили сообщить через кого-нибудь о получении письма.

— О’кэй, мальчики. Передам. Я буду в штабе через два-три дня.

Канадец уехал. К Горностаеву подошел бургомистр. Он умоляюще посмотрел на капитана и дрожащим от волнения и страха голосом проговорил:

— Господин капитан, мы вам дадим все. Будем резать свиней, кур, коров, готовить пищу… Освободим жилье. Только попросите своих людей не бесчинствовать. Это было бы ужасно. Здесь живут добрые крестьяне, труженики. Остались почти одни женщины…

Он сжал руки, по его красному лицу текли слезы. Видно было; что он очень перепуган.

— Приготовьте квартиры и еду. А насчет бесчинств не беспокойтесь. Мы не эсэсовцы.

Бургомистр, многократно кланяясь, ушел.