Вдвоем с X. мы рассеянно и праздно проводили день за днем, как первобытные мужчина и женщина. X. была весьма жизнерадостна. Два-три раза в день осыпала меня грязной бранью, а потом, как ни в чем не бывало, бралась за английский. Я составил для нее расписание и заставлял ее заниматься. Но, вообще-то, запоминала она плохо. Кое-как научившись читать латинские буквы, в какой-то момент это дело забросила.
Писать письма она не умела. Да и не любила. Черновики для нее писал я. Ей нравилось изображать из себя старшую сестру. Даже когда меня забирали в полицию, это ее не слишком расстраивало. Иногда она даже радовалась, считая, что я терплю за правое дело. Доботё, Идзумитё, Касиваги — тогда мне было 24.
Поздней весной того же года мне опять пришлось менять место жительства. Почувствовав, что вскоре меня вновь вызовут в полицию, я сбежал. На этот раз мое положение было достаточно серьезным. Наврав что-то несусветное старшему брату, я получил от него разом двухмесячное денежное содержание и удрал из Касиваги. Домашний скарб, разделив понемногу, оставил у разных друзей и, взяв с собой лишь самое необходимое, переехал в район Нихонбаси, сняв довольно большую комнату на втором этаже у лесоторговца на улице Хатёбори.
Я стал уроженцем Хоккайдо по имени Отиаи Кадзуо. Разумеется, тосковал. Я берег деньги, которые у меня были. «Как-нибудь образуется» — такими беспомощными мыслями я отмахивался от своей тревоги. Я не думал о будущем. Я ничего не мог. Изредка шел в университет и долго молча валялся на лужайке перед аудиторией. В один прекрасный день я услышал очень неприятную новость от одного студента экономического факультета — моего однокашника по лицею. Было такое чувство, будто я ошпарился. Не может быть! Студента, который мне об этом рассказал, я возненавидел. Надо спросить у X., и все разъяснится, решил я. Поспешно вернулся к себе на второй этаж в Хатёбори, но никак не мог заговорить о том, что меня волновало. Был вечер, начало лета. Западное солнце светило в комнату, и было жарко. Я попросил X. купить мне бутылку пива «Орага». Бутылка пива «Орага» тогда стоила 25 сэнов. Выпив ее, я попросил еще одну, но X. накричала на меня. Это помогло мне решиться. И нарочито безразличным тоном я рассказал X. о том, что сегодня услышал от студента. «Вот дурья башка!»— сказала X., как говорят у нас в деревне, и сердито нахмурилась. Потом тихо продолжила свое шитье. Тяжелый осадок, оставшийся в душе после того разговора, развеялся. Я верил X.
В тот вечер я прочитал одну дурную книгу. «Исповедь» Руссо. Когда я дошел до описания того, сколько горя хлебнул Руссо из-за прошлого своей жены, мне стало невыносимо. Я перестал верить X. Тем вечером я вынудил ее все рассказать. Студент сказал мне правду. На деле оказалось еще ужаснее. У меня возникло ощущение, что если докапываться до истины, конца и края этому не будет. И я остановился.
Я не имею права кого-либо осуждать в подобной ситуации. Сам хорош. Достаточно вспомнить хотя бы о той истории в Камакура. Но в тот вечер я был вне себя. Спохватился, что до того дня берег X., если можно так выразиться, как зеницу ока, и гордился ею. Жил для нее. Я все время думал, что спас ее, помог ей сохранить чистоту. Я простодушно соглашался со всем, что она мне говорила, отважно верил ей на слово. Я и друзьям с гордостью об этом рассказывал. Мол, X. такая стойкая, ей удалось сохранить себя до того, как она попала ко мне. Меня просто распирало от радости. Глупый мальчишка! Я не знал, что такое женщины. Я и не подумал возненавидеть ее за обман. Признавшись, она показалась мне еще более привлекательной. Хотелось погладить ее по спине. Мне было просто досадно. Потом стало противно. Взял бы дубину и обрушил ее на свою жизнь. Короче говоря, мне стало невыносимо. И я явился с повинной.
Прокурорская проверка уже почти закончилась, и я, оставшись живым, снова шагал по улицам Токио. Возвращаться мне было некуда, кроме комнаты X. И я поспешил к ней. Грустное воссоединение. Криво улыбаясь, мы пожали друг другу руки. Уехав из Хатёбори, перебрались в район Сиба, на улицу Сиро-ганэ. Мы снимали комнату во флигеле пустующего дома. Старшие братья хоть и возмущались, но потихоньку присылали мне из дома деньги. X. была бодра, как ни в чем не бывало. Но я стал понемногу прозревать и осознал, каким был дураком. Я написал предсмертное произведение. «Воспоминания» — на сто страниц. Оно стало моей первой пробой пера. Я хотел записать, ничего не приукрашивая, все дурное, что сделал, начиная с детских лет. Была осень двадцать четвертого года моей жизни. Сидя в своей комнате и разглядывая густо заросший травой большой заброшенный сад, я заметно утрачивал веселье. Я опять хотел умереть. Вы скажете, это все аффектация. Пусть аффектация. Я был тщеславен. Я все-таки считал человеческую жизнь драмой. Или нет, драму — человеческой жизнью. А сейчас я уже никому не нужен. И моя единственная X. тоже запачкана чужими руками. Нет ничего, что бы вдохновляло жить дальше. И я, последний из вымирающею племени глупцов, решил умереть. Я твердо намеревался добросовестно сыграть роль, которую уготовило мне время. Такую тягостную, низкую роль — всегда оказываться неудачником.
Но человеческая жизнь — не драма. Никто не знает, что будет во втором акте. Есть, правда, люди, которые выходят на сцену в роли «умирающего», но так до конца и не сходят со сцены. Я полагал написать совсем короткое предсмертное послание и чистосердечно рассказал о своем детстве — мол, жил на свете такой вот испорченный ребенок, — о своем отрочестве, но написанное мною неожиданно сильне1шшм образом захватило меня, и во тьме, меня окружавшей, забрезжил слабый свет. Я не смог умереть. Одних «Воспоминаний» мне показалось недостаточно. В самом деле, я ведь описал только часть. А я хочу описать все. Хочу выложить всю правду о своей жизни до сегодняшнего дня. Рассказать и о том, и об этом. Оказалось, существует очень много такого, о чем хочется написать. Начал с тот, что случилось в Камакура. Никуда не годится. Что-то где-то не так. Написав одно произведение, не почувствовал себя удовлетворенным. Перевел дух и взялся за другое. Никак не мог поставить точку, все писал и писал, соединяя написанное запятыми. Этот демон, манящий в бессмертие, мало-помалу начинал мною овладевать. Вот я и размахивал своим комариным топориком.
Мне исполнилось 25. 1933 год. В марте мне предстояло закончить университет. Куда там закончить, я и на экзаменах даже ни разу не был. Дома этого не знают. Они, видимо, считают, что я, по крайней мере, отучусь в университете и тем самым искуплю свои прежние выходки. Надеялись, что у меня хватит совести хотя бы на это.
А я их надежд совсем не оправдывал. У меня нет никакого желания заканчивать университет. Обманывать тех, кто тебе верит, это — ад, с ума можно сойти. Я жил в этом аду в течение двух лет. «В следующем году обязательно закончу, пожалуйста, прости меня, ну, еще один год…» — умолял я со слезами старшего брата, а потом предавал его. И в тот год было то же самое. И на следующий. Одолеваемый мыслями о собственной неполноценности, терзаемый чувством самоуничижения, страхом, желая, но не умея умереть, я увлеченно, повинуясь лишь собственному настроению, писал произведения, которые считал своим предсмертным посланием. Если бы только они получились… Возможно, они отдают напыщенной юношеской сентиментальностью. Но мне было не жалко отдать жизнь ради этой сентиментальности. Когда были готовы три-четыре рассказа, я стал складывать их в большой бумажный пакет. Постепенно количество вещей увеличивалось. На пакете я вывел кистью: «На закате дней». Так я решил назвать эту серию. В смысле, все, конец.
На пустующий дом в Сиба нашелся покупатель, и ранней весной того года мы вынуждены были оттуда съехать. Поскольку я не окончил университет, сумма денег, присылаемых из дома, соответственно уменьшилась. Придется еще больше экономить. Район Сугинами, третий квартал улицы Аманума. Мы сняли комнату в доме у своего знакомого и жили там. Хозяин дома работал в газете и был достойным гражданином. Мы жили у него два года и, по правде говоря, причинили ему много беспокойства. У меня по-прежнему не было желания заканчивать университет. Как дурак, я был полностью поглощен работой над завершением своего сборника произведений. Опасаясь попреков, я, ради хотя бы временного спокойствия, наврал и этому своему приятелю, и даже X., что в будущем году закончу университет. Примерно раз в неделю я надевал студенческую форму и выходил из дома. В университетской библиотеке наобум брал книги, разом их проглатывал, йотом то дремал, то набрасывал черновики для своих рассказов, а вечером, выйдя из библиотеки, возвращался в Аманума. Ни X., ни мой приятель никогда ни в чем меня не заподозрили. С виду я выглядел как обычно, но втайне нервничал. С каждым часом я все больше торопился. Хотелось закончить работу над рукописью, пока не прекратились денежные посылки из лома. Но я совсем выдохся. Мон демон был беспощаден, он готов был высосать из меня все соки.