И я в очередной раз пошел у него на поводу. Сделал то, что он велел мне сделать. То, что делал он сам. Я резко вдохнул одной ноздрей, а затем другой. Мне тут же вспомнилось, как в детстве мама давала мне лекарство от насморка. «Вдыхай», — командовала она, и по горлу растекался соленый лекарственный привкус капель. Воспоминание вспыхнуло не только в мыслях, но и в чувствах и потрясло меня своей реалистичностью.

А потом пропало, взорвалось, рассыпав искры, как в мультике. Я ощутил легкое онемение в носу. Неужели это и есть знаменитый кокаиновый кайф, недоумевал я. Франческо сидел, прикрыв глаза, безвольно уронив руки на стол ладонями кверху.

На какое-то время — минуты? секунды? — я замер в неподвижности, уткнувшись лицом в ладонь. Это походило на медитацию, хотя я в тот момент вообще ни о чем не думал. Кроме одного: что пресловутый кокаин — просто надувательство.

А потом меня вдруг пронзило сладостное возбуждение. Это волнующее ощущение разливалось по всему моему телу, по каждой его клетке, и в ту же минуту зазвучали первые непристойные слова песни «Sweet Virginia». Я почувствовал легкое покалывание в глазах. Как будто в зрачок мне тыкали — совсем не больно, а даже приятно — тысячей мелких иголочек. Мне почудилось, что я превращаюсь в супергероя комиксов.

Мне казалось, что, не будь тут стен, я мог бы видеть на километры и километры вокруг.

Не помню точно, когда Франческо заговорил о насилии. Разумеется, в его устах это откровение звучало совершенно естественно. Для него естественно. Он насыпал еще несколько дорожек, сменил диск, глотнул граппы — я тоже — и сказал, что надо трахнуть какую-нибудь девку. Одну на двоих. Против ее воли.

— Какой интерес трахаться с девкой, если она сама прыгает к тебе в койку? Все всегда одно и то же. Трепотня, тонкие намеки, и ради чего? Чтобы получить то, чего вы оба хотите. Вернее, то, чего хочет она, когда бегает за тобой, как течная сука.

От этого выражения у меня свело живот. Я даже наклонился вперед, как от подступающей рвоты. Но сдержался и продолжал слушать Франческо. Он говорил, не сводя с меня глаз, хотя на самом деле смотрел куда-то вдаль. В одному ему ведомую кошмарную даль.

Он трещал без умолку, без пауз и перерывов. Ты даже не представляешь себе, твердил он, насколько это потрясающе — брать женщину силой. Возврат к первобытным корням. Похищение сабинянок. В душе каждая из них только об этом и мечтает. Но понимание этого приходит к ней только вместе с болью и унижением, причиненным мужчиной-хищником. Мужчинами-хищниками. Потому что подлинно мужская дружба заключается в том, чтобы сообща насиловать одну женщину. Обладать ею вместе, как в ритуальном жертвоприношении.

Губная гармошка в «Turd on the run» раздирала воздух. Предметы, составлявшие обстановку той безликой комнаты, плыли у меня перед глазами, как в горячечном бреду. Мы оба бредили. Кожей я чувствовал вибрацию каждого своего волоска, оголенными нервами воспринимал мир в его новом ужасающем обличье. Полная свобода от абсолютно всех правил. Это был кошмар. Прекрасный кошмар. Он это знал.

Потом он сказал, что изучил привычки одной девушки. Она училась на заочном, жила в квартале Каррасси и работала в пабе, чтобы платить за квартиру и учебу. С работы возвращалась одна, около часа ночи.

Совсем скоро.

Франческо шевелил губами, но их движение не совпадало с производимыми им звуками. Слова долетали до меня откуда-то еще, из другого угла комнаты. Не оттуда, где сидел Франческо. Из какого-то места, которое невозможно определить.

Мы вышли из дома, оставив проигрыватель надрываться. Призрачный голос Джаггера из другого мира пел: I just want to see his face. Барабаны, далекий хор, туман.

Я шел навстречу своей судьбе. Я в этом не сомневался.

Глава 8

Они сразу узнали его, несмотря на то, что он отпустил бороду.

Днем он почти все время сидел дома. Выходил под вечер, совсем поздно, почти ночью. Почти всегда возвращался нескоро, иногда под утро.

Они сразу начали за ним следить.

Иногда он долго и бесцельно бродил по городу пешком.

В другие дни садился в свой неправдоподобно старый «ситроен ДС» — странная фантазия — и кружил по улицам. Нередко выезжал за город. Порой добирался до моря и надолго останавливался на берегу. Издалека вспыхивал огонек его сигареты. Иногда его силуэт вдруг пропадал, не оставляя даже тени. Один раз Кити подумал, что он спит.

Время от времени, опасаясь, что он их засечет, они слезали у него с хвоста. И теряли его из виду, надеясь, что в эту ночь он ничего не предпримет.

Так продолжалось две недели. И Кити, и всех остальных преследовала тревожная мысль: а за тем ли они следят? А вдруг они тратят дни, таскаясь за парнем, вся вина которого лишь в том, что у него глубокая депрессия? Вдруг, пока они безрезультатно кружат по городу и пригородам за развалюхой «ДС», рация сообщит им о новой жертве насильника?

Однажды он наведался в дом своей матери. Оставался там довольно долго и вышел только ночью. И снова, как неприкаянный, отправился слоняться по городу.

Кити повторял себе: это не может быть не он. Он идеально подходит. Главное — терпение. В следующий раз мы поймаем его на месте преступления.

Иногда Кити ловил себя на том, что хотел бы познакомиться с парнем. Зайти к нему, предложить выпить по кружке пива, выкурить по сигарете, поговорить.

Он думал об этом, сидя в пропитанной запахами машине. Сырость, кожаные куртки, табачный дым, оружейная смазка, пицца и бутерброды, банки с пивом, термос с кофе.

Молча, рука об руку с товарищами по засаде, имен многих из которых он не помнил.

Интересно, они догадывались, что за мысли роятся в его голове?

Глава 9

В ту ночь он дежурил с Пеллегрини. Как всегда, чуть позже полуночи они увидели, как он выходит из дома.

Трогаясь с места, они заметили, что он был не один.

— Их двое, — произнес Пеллегрини.

Кити не ответил. С тех пор как они следили за ним, он в первый раз вышел не один. Лейтенанту это не понравилось и в то же время привело его в возбуждение. Наверное, он не смог бы внятно объяснить, почему пришел к такому выводу, но, наблюдая за тем, как та парочка двигалась по улице, он решил: они не просто гуляют, они что-то задумали.

Ни одна из пострадавших не упоминала второго насильника. Но могли ли они исключить такую вероятность?

Они дали парням уйти вперед, а потом вылезли из машины и начали слежку — в такое время суток, когда невозможно смешаться с толпой, это далеко не просто. Кити еще раз прокрутил в голове показания жертв. Допускал ли рассказ хотя бы одной из них вероятность гипотезы о двух насильниках? Он и его люди все время исходили из того, что речь идет о маньяке-одиночке. В серийных преступлениях обычно подозревают одного извращенца. Может, всему виной этот стереотип? Так, но что говорили девушки? Выбираясь из машины, он пожалел, что у него под рукой нет их показаний. Все заявили, что удар им нанесли сзади. А это, разумеется, не противоречило предположению о том, что насильник действовал не один.

Каждую девушку в бессознательном состоянии перетащили в подъезд ближайшего дома. Это тоже не исключало наличия помощника. Больше того, в этом случае версия о двух преступниках казалась даже логичнее: вдвоем тащить тело легче и быстрей.

Острая боль пронзила ему висок, лоб и глаз. Он еще раз попробовал привести мысли в порядок. Что говорили девушки относительно сексуального насилия? Было в их словах что-нибудь такое, что позволяло со стопроцентной уверенностью отказаться от гипотезы о соучастнике? Ему казалось, что нет. Но голова начинала болеть все сильней, а перед мысленным взором вставал портрет преступника.

Портреты.

Голос Пеллегрини прозвучал рядом и произвел эффект камня, брошенного в стекло. Между прочим, говорил он шепотом.