– А шея, – обязательно подхватывает второй старый головорез. Тот, в отличие от первого, иногда еще даже прыгает по рингу в стареньком спортивном костюме с четырьмя ностальгическими буквами на спине. – Нет, ты глянь, какая у него шея, – кладет на нее хилую ручонку и слегка сдавливает, перекрывая кислород.

– Может, хватит? – жалобно ною я. – Честное слово, достали.

– Не рыдай, – сурово отвечают мне. – Стал красавцем, так терпи.

Три года тому назад вертолет, в котором я находился, вдруг взял да навернулся о землю. Меня как следует поломало, настолько, что врачебная комиссия без колебаний признала майора Ильина Н. К. абсолютно негодным к дальнейшей службе в рядах непобедимой российской армии. Полгода я отвалялся по госпиталям да больницам, потом выписался оттуда и заковылял по жизни, приволакивая обе ноги сразу и мучаясь бессонницей от болей в спине. Меня тогда здорово выручил один знакомый, друг Володи Лопатина, Саня Котов. Этот пройдоха каким-то образом умудрился, минуя все очереди, протолкнуть меня к известному на Москве доктору Львову. После второго сеанса боль стала отступать, после четвертого я заснул в десять вечера в субботу и проснулся в пять утра в понедельник. Еще через месяц боли прекратились. Совсем.

– Неплохо, признаться, даже и не ожидал – сказал Сергей Иванович в нашу тогда последнюю встречу и вдруг ткнул меня пальцем в живот.

– Ой.

– То-то и оно, что «ой»... – сурово молвил доктор, – вам надо хорошенько закачать пресс, – и добавил: – а заодно и спину.

– Сделаем, доктор.

– Ну, так идите и делайте, – как любой выздоровевший любому врачу, я был ему уже совершенно не интересен. – Котову привет.

Свободного времени тогда у меня было навалом, поэтому я целый год не вылезал из спортзала. Как следует отработал собственный живот, спину, а заодно и все остальное: руки, ноги, шею, крылья и хвост. Через год я стал передвигаться по жизни походкой пингвина и протискиваться в дверь исключительно боком. Потом опомнился и принялся сушиться. В итоге здорово похудел и заделался рельефным как уши у культуриста, но все равно раза в полтора шире, чем был раньше. С тех самых пор ловлю на себе восхищенные взгляды бальзаковского возраста дам, когда гордо шествую по пляжу в сторону водоема и обратно.

Только ерунда все это. Тот самый трехлетней давности я, совершенно обычный с виду, сухощавый мужичок, если что, без проблем уделал бы того качка, в которого я превратился. Ни секунды в этом не сомневаюсь и вам не советую.

Глава 5. МЕНТ

Я отворил дверь в кабинет, тихонько по стеночке добрался до своего стола, рухнул на стул, скособочился и застыл.

– Ты как, Сергуня?.. – весело спросил распивавший чаи с девочками из следственного отдела Миша. – Живой?

– Порядок, – неубедительно соврал я, – не дождешься.

Действительно соврал, в моем многострадальном желудке полыхал самый настоящий пожар, кружилась голова, постоянно накатывала тошнота. Раз за разом приходилось через силу поднимать себя на вялые, дрожащие ноги и посещать сортир в конце коридора, где меня буквально выворачивало наизнанку.

– Больно? – снова спросил он, с надеждой в голосе. Ему так хотелось, чтобы я страдал, а еще лучше, взял да и помер.

Накануне моего перевода в убойный отдел в нем освободилась должность старшего опера, единственным, по мнению начальника отдела и всего остального руководства, достойным кандидатом на нее был Миша. На него написали представление и, как поговаривают, Лоскутов даже успел договориться в кафе за углом насчет организации скромного банкета на двадцать персон по этому поводу. А тут, незнамо откуда и зачем, нарисовался я и перебежал, сам того не желая, ему дорогу. Вот этого он никак не мог мне простить. Только кажется, что обычного и старшего опера разделяет всего-навсего одна должностная ступенька и пара сотен рублей должностного оклада. На самом деле старший опер – должность серьезная и абы кому с улицы на нее не пробиться. А еще это трамплин. Старшой из управы при случае очень даже может занять хлебную должность начальника службы криминальной милиции районного отдела. Карать и миловать, определять судьбы, решать вопросы, регулярно принимать законную дань в мозолистую руку. А еще с нее можно очень хорошо уйти в вышестоящую организацию и уже оттуда руководить и направлять.

Мишаня только-только собрался вступить на эту лестницу, ведущую к счастью и процветанию, как заявился я.

– Представьте, – он радостно рассмеялся. – Картина маслом: лежит наш Сергуня как последний лох, под забором, ножки поджал. Хорошо еще, что ксиву со стволом не сперли, а могли.

Аллочка, пухлая аппетитная блондинка звонко рассмеялась, она, видимо, представила себе эту самую картину, и девушке тоже стало весело. Заложила ногу за ногу и сделала вид, что поправляет куцую форменную юбочку.

– А пока он там валялся, – тряхнув челкой, вступила в разговор еще одна юная следачка, – ты, Мишаня, небось, крутил злодею руки и бил мордой об забор? Какой же ты все-таки орел, – поднялась со стула, в несколько длиннющих шагов пересекла кабинет и включила чайник. – Серега, чайку выпьешь?

– Попробую, – поколебавшись, ответил я. – Покрепче и без сахара.

Лоскутов обиженно засопел, но смолчал. Наташа, почти двухметрового роста, лошадиной внешности девица, всегда говорит исключительно то, что думает, причем всем, невзирая на чины и должности. И без каких-либо для себя последствий: папа у девушки числится не последним человеком в Следственном комитете страны, а сама она дорабатывает в управе последние месяцы, перед тем как с песнями перейти туда же под крылышко к родителю или кому-нибудь из друзей родителя.

Забросила в большую синюю кружку пакетик с заваркой, залила его кипятком и поставила на стол. Тяжко вздохнула.

– Уходил бы ты отсюда, Серега, – придвинула ко мне емкость. – Съедят ведь.

– Подавятся, – хмуро ответил я и посмотрел на Мишаню. Тот криво усмехнулся и покачал головой. Видимо, он так не думал.

Сделал глоток из кружки и тут же из глубины желудка рванулся к горлу соленый ком. Несколько раз сглотнул и все-таки удержал его внутри себя, чем не доставил товарищу по службе ожидаемого удовольствия. Посидел немного и сделал еще глоток, потом еще один и еще. Чай прижился, стало легче настолько, что даже захотелось курить. Я достал из ящика стола сигареты, встал на ноги и двинулся из кабинета.

– Пожалуй, схожу, подымлю за компанию, – заявила наша правдорубка.

– Ну, тогда и я, – вскинулась было Аллочка.

– А ты побудешь здесь, – отрезала та, Аллочка нахмурилась, но осталась на месте.

Я угостил даму огоньком и прикурил сам. От первой же затяжки меня повело, пришлось опереться на стену.

– Круто он тебя, – заметила девушка, глядя на меня очень сверху и сразу вниз.

– Да уж, – честно признал я.

– Чем ударил-то, оглоблей?

– Пальцем.

– Это как?

– Да, так... – тот самый ряженый просто ткнул меня куда надо своим железным пальчиком. Спасибо, что не пришиб насмерть. Хотя он этого делать, уверен, вовсе не собирался. Просто весело и непринужденно показал мне, кто есть кто отныне и навсегда.

– Слышь, Серега, а ведь я серьезно, – Наташа нахмурилась. – Переводись отсюда к чертовой матери и поскорее. Ты здесь совсем чужой.

– Сам об этом думаю, – признался я. – Вот только...

Договорить нам не дали, дверь нашего кабинета растворилась и в проеме появилась озабоченная физиономия Мишани.

– Луценко, к шефу, – и важно добавил: – Срочно.

– Уже в пути, – видимо, Гена только что вернулся от начальства и горел желанием поделиться со мной обретенной там лаской и ценными подарками.

Я забросил окурок в урну, кивнул Наташе (та меня перекрестила) и походкой обреченного направился через коридор в кабинет Мякишева. На суд и расправу. От грядущей встречи с дорогим начальником ничего хорошего ждать не следовало, наоборот, стоило готовиться к худшему, например, к назначению персонально ответственным за срыв операции или еще чего-нибудь в этом роде.