Я поворачиваю голову в другую сторону. Мне слишком жарко, такое ощущение, что с каждым выдохом изо рта валит пар. Все мои движения медленные и тяжелые. Несколько камешков гравия, врезавшихся в лицо, осыпаются, когда я мучительно медленно поворачиваюсь. На этой стороне я вижу какую-то стену. Невысокую стену, высотой не больше метра. Я знаю, что по другую сторону этой стены стоит «Небоскреб Ротерхит». А там — открытое окно моей спальни, из которого я выпрыгнул, как последний псих, когда позади меня оказался этот второй правительственный шпион, собиравшийся влепить в меня самонаводящуюся пулю.

Пора мне попробовать подняться. Поэтому я опираюсь на руки и сажусь. Вряд ли у меня серьезные повреждения, если я все-таки могу двигаться. И еще вся эта боль. Я хочу сказать, она означает, что я не парализован. Я чувствую все мои боли и болячки, будто меня, блин, пропускают через мясорубку. Я наконец умудряюсь сесть, облокотившись спиной о стену. Я выглядываю через ее край.

Там наверху я вижу окно своей спальни — широко раскрытое. Легкий ветерок шевелит шторы. Я даже могу различить на стене колонки от своей шикарной аудиосистемы. И никаких агентов.

Вот, значит, что. Я вернулся. Может, немного исцарапанный и в синяках, но, черт возьми, живой! Должно быть, пистолет агента все-таки выплюнул свою самонаводящуюся технопулю; она, вероятно, вылетела в окно, когда я падал, но найти меня не смогла. Не имея перед собой человеческой плоти на высоте девяносто метров над землей, она решила бросить это дело и просто упала на землю. Я же, торопясь удрать из квартиры, долетел до крыши «Старого банка». Я не остановил свой бег, добравшись до окна, я просто вылетел в него и упал туда, где этот второй агент не мог меня видеть, — за эту стену.

Голова болит не только снаружи, где мою кожу до крови ободрал гравий, она болит и глубоко внутри. Это, наверное, тот крошечный электронный камешек или слиток, который мне туда впихнули. Он торчит там, холодный и темный, раздражая мозг и причиняя боль, как камешек в ботинке, но слишком глубоко, чтобы его вытряхнуть. И из-за этого холодного куска железа в голове я ни фига не знаю — вижу ли я просто призрак Мартина Мартина или настоящего Мартина Мартина. Мартин Мартин говорил мне, чтобы я не верил в идею о нем. Но как, черт возьми, я должен это различать — самого Мартина Мартина и идею о нем?! И в любом случае тот Мартин Мартин, который мне это говорил, был, так сказать, сам полон чертовым Эмилем Гендерсоном, так ведь? Вот и подумайте сами…

Да хрен бы с этим со всем! Просто — ХРЕН С НИМ!

Я встаю. Все у меня начинает болеть еще больше. Моя одежда вся изодрана и прилипла к порезам и ссадинам на коленях из-за запекшейся крови. Шаркая ногами, как немощный старик, я бреду к пальме, потому что рядом с ней вижу маленький фонтанчик для питья. Я мочу свое пышущее жаром лицо и потрескавшиеся губы, потом пью и пью, пока мне не начинает казаться, что мой живот вот-вот лопнет. Я набираю воду в ладони и поливаю свою больную голову, смывая с себя налипшую пыль. Мне сразу становится лучше. Теперь я вижу все намного отчетливее. Я вижу дверь, через которую я смогу убраться с этой крыши, спасшей меня от смертельного падения. Скоро я буду на улице, откуда смогу добраться до квартиры Рега и до Клэр. Меня тянет туда, тянет как будто огромным магнитом.

— Боже мой, Норфолк, что, черт возьми, с тобой случилось? Заходи, заходи. О, Норфолк, что случилось?

Это Рег, он заводит меня в свою квартиру, обняв за плечи, будто мы с ним братья. Когда я добрался до района, где живет Рег, я не смог найти дорогу до дома Клэр. Поэтому я оказался перед дверью Рега — весь в крови, больной и почти без сознания.

— Не волнуйся, теперь ты в безопасности. Все будет в порядке, — приговаривает он.

Я сажусь за стол в его гостиной.

— Что они с тобой сделали, Норфолк? — спрашивает он, разглядывая меня.

Я задумываюсь над его вопросом, но ответить на него не могу. Я открываю рот, но слов не нахожу. Веки у меня будто налиты свинцом.

Рег идет к буфету и достает оттуда какую-то коробку с красным крестом на крышке. Он сажает меня у окна и внимательно осматривает мое исцарапанное лицо и несчастную голову.

— О боже, Норфолк. Здорово тебе досталось. Давай-ка, старик, тебя подлатаем.

— Да, Рег, неплохо бы, спасибо, — говорю я.

Из аптечки Рега появляется бутылочка темного стекла. Потом здоровенный ком пушистой ваты. Он наливает немного жидкости из бутылочки на вату и начинает промокать царапины на моем лице. Жжется так, будто он прикладывает к коже раскаленный нож.

— О-о-ой! — кричу я.

— Потерпи, Норфолк, — говорит Рег, — скоро мы тебя почистим, и тебе сразу станет лучше.

Жидкость, которой он промывает мои раны, пахнет больницей. Скоро ватные тампоны пропитываются кровью, и Рег выбрасывает их в мусорное ведро, достает свежую вату и начинает все сначала.

Пока он занимается моим лечением, он не переставая болтает: о Клэр, о том, что он видит, как я ей нравлюсь, и тому подобное. Он рассказывает о своей молодости, о том, как один раз его избили и как запах жидкости из этой бутылочки напоминает ему об этом, потому что кто-то тоже промывал его раны. Он посмеивается себе под нос, пожимает плечами и качает головой.

— Это было очень-очень давно, — объясняет он.

— Угу, — говорю я. — Когда ты был чертовым студентом, и случилось это в пивной.

Рег перестает чистить мое разбитое лицо и что-то говорит. Но мысли в моей голове заглушают звуки. Я смотрю на пол, но на самом деле не вижу ни деревянных досок, ни старого ковра. Я вижу совершенно другие вещи. Я смотрю на книгу. Старую, потрепанную книгу с потемневшей, покрытой пятнами, мятой обложкой. Эта книга — как призрак. Книга, которая не лежит тут, передо мной, но я все равно ее вижу. Я не могу прочитать ее название. Книгу столько раз читали и перечитывали, что ее корешок весь испещрен белыми трещинами и полосами, и буквы на нем уже полностью исчезли. Я приглядываюсь внимательнее и наконец вижу название на обложке: «Мартин Мартин. По ту сторону». Автор — Реджинальд Грин.

Вдруг на меня опять находит знакомое ощущение. Не то царапающее, болезненное ощущение из-за того насилия, которые претерпело мое тело в результате смертельного прыжка на крышу «Старого банка», хотя и это ощущение никуда не ушло. И не то отвратительно-блевотное ощущение, хотя и его во мне предостаточно. Нет. Это то самое ощущение головокружения, которое наступает, когда, как по мановению волшебной палочки, меняется окружающая обстановка, или когда какой-нибудь покойник вот-вот собирается объявиться у меня в мозгу и начать со мной болтать. Такое ощущение было у меня, когда я разговаривал с официанткой и Видел историю ее жизни. Вот это самое ощущение.

Этот твердый маленький камешек, запрятанный в мой мозг, снова разгорается. Болтовня Рега совершенно растворяется, как кусок липкого желе на солнце, комната начинает вертеться вокруг меня, становится темной и наконец полностью исчезает. Камешек в моем мозгу светится красным цветом, нагревается и начинает рассказывать мне историю. Историю жизни Рега. Жизни задолго до того, как я встретился с ним во время опроса ФГ по поводу продуктов и тому подобного.

Вот он — Рег. Молодой, без бороды, кожа на лице упругая и свежая и не похожа на старый пергамент, как сейчас. Он в какой-то классной комнате. Вокруг куча других молодых людей в смешной старинной одежде. Почти все они одеты в майки с короткими рукавами — и юноши, и девушки, и у всех на груди или какой-нибудь рисунок, или надпись, или то и другое. Они все внимательно слушают какого-то мужика, который вроде как читает лекцию. Ну, в общем, не все… но Рег слушает. И слушает очень внимательно, будто это какая-то очень важная информация. Этот мужик, их преподаватель, он талдычит по поводу государства — про самые разные виды государства, упоминая такие, о которых я вообще никогда не слышал, как, например, «анаркхия», фашизм и «алигаркхия».[4]