Палатин подошел к Алжбете Батори как раз в ту минуту, когда она пришла в себя и устало обвела глазами слуг и Анну Цобор, хлопотавшую над ней не из особой любви, а по обязанности хозяйки дома. Когда Алжбета увидела палатина, она снова упала в обморок.

— Я хочу остаться с ней наедине, — сказал Дёрдь Турзо и решительным жестом велел жене вместе с прислугой покинуть помещение.

Когда за ними закрылась дверь, палатин заговорил так дерзко, как обычно никогда не разговаривал с дамами:

— Итак, довольно! Или я прикажу бросить вас в колодец, если будете продолжать изображать обмороки!

Смертельно бледная, графиня открыла глаза и села.

— Отравительница! Убийца! — закричал он на нее. — Убирайся из моего дома. Если через час ты не будешь за пределами Бытчи, я заточу тебя в самом темном подвале!

Он повернулся и пошел прочь.

Гнев буквально сотрясал палатина. Близость чахтицкой госпожи настолько бесила Дёрдя Турзо, что останься он в комнате еще немного, определенно забыл бы о достоинстве и своем положении и бросился бы душить ее, как самого лютого врага, посягнувшего на его жизнь.

Как только он вышел, кровно оскорбленная Алжбета Батори выбежала из залы и как безумная бросилась в свои покои. В дальних коридорах она ничего не замечала.

— Запрягайте! — отдала она приказ гайдукам и даже сама принялась помогать служанкам укладывать вещи в сундуки.

Среди гостей мигом распространился слух, что она уезжает. Всем стало легче: свадьба обойдется без ненужных неприятных сцен. В этом заключался, как им думалось, единственный способ удовлетворить оскорбленную гордость князя.

Дочери и зятья Алжбеты чувствовали себя прескверно. Один за другим незаметно покидали они зал и, мучимые множеством вопросов, входили в апартаменты матери. Но вид ее приводил их в трепет.

— Прочь с глаз моих! Не хочу вас видеть! — кричала она на них так бешено, что они оставили ее покои в полном отчаянии.

У дочерей слезы навертывались на глаза, у зятьев в бессильном гневе сжимались кулаки. Недолгое время спустя они оказались в кабинете палатина, где по его приказу их всех собрал Юрай Заводский.

Палатин был буквально разъярен.

— Алжбета Батори совершает неслыханные вещи, — сдерживая себя, говорил он, — они уже перестали быть тайной для общества. О них знает уже и король и требует наказания виновников. Сегодня она превзошла все свои злодейства: попыталась отравить меня и графа Няри. Я сообщаю вам этого с настоятельным требованием — призвать ее к порядку. Если этого не произойдет, придется вмешаться мне, и я не смогу защитить от позора и ваши семьи.

Тем временем чахтицкая госпожа выезжала из турзовского замка так стремительно, словно крыша горела над головой. В коридоре она столкнулась с Юраем Заводским. Он хотел было избежать встречи, исчезнуть, но она отгадала его умысел. Он остановился.

— Юрай Заводский, — вперила она в него свой взгляд, — в последний день года я жду тебя в чахтицком граде. Жду непременно. Не забудь!

И она вышла во двор, где уже стоял наготове экипаж.

Минуту спустя кортеж выехал из ворот и растворился в ночной мгле.

Князь-разбойник

Граф Няри искал возможности поговорить с князем Яном Христианом наедине. Наконец это ему удалось. Они вместе наблюдали отъезд Алжбеты Батори, укрывшись в нише.

— Хотя ты и не выполняешь наше условие, — сказал граф Няри, — и пускаешься в опасную авантюру на свой страх и риск, все равно я восхищен тобой, мой молодой друг! Сперва я не понимал, зачем тебе сей княжеский маскарад, но вскоре догадался!

— Да затем, чтобы о чахтицких делах, о чахтицкой госпоже и ее злодействах узнали и наверху, хотелось открыть глаза палатину.

— Это тебе на славу удалось, искренне тебя поздравляю.

— А разве вас не следует поздравлять и благодарить?

— Однако нам нельзя терять ни часа, — сказал граф Няри шепотом, когда у ниши появилась пара влюбленных. — Теперь объясни, как ты хочешь выбраться из этого опасного положения. В самом скором времени обнаружится, что никаких разбойников сюда из Нового Места не привозят. Твоего пандурского капитана схватят, под пытками он все выложит. И ты плохо кончишь.

— Со мной ничего не может произойти. Пандурский капитан — один из самых ловких моих товарищей: он появился здесь в форме Имриха Кендерешши. Ловкий малый, его не поймаешь. А если и случится такое, у меня хватит сообразительности, чтобы его освободить.

— В твоей сообразительности я не сомневаюсь. А теперь расскажи, как ты обошелся с князем?

— Не хотелось бы об этом говорить, хотя вы великодушно и предоставили нам свой охотничий замок.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что князь оказался моим гостем?

— Примерно так, мой господин: он ждет моего возвращения в вашем замке. Я отвел его туда, как только остановил его кортеж. Он негодовал, что несколько дней ему придется жить в столь роскошном замке. Однако понял, что другого выхода нет. Я преспокойно переоделся в его платье, сел в его экипаж — и вот я здесь.

— И никто из многочисленного княжеского кортежа не выдаст тебя?

— Князь строго-настрого приказал своим провожатым молчать. Он понимал, что не удержи кто-нибудь из них язык за зубами и попади я даже в небольшую переделку, он уже не будет наслаждаться красотой звезд, слушать стихи бродячих поэтов и черпать мудрость из старых фолиантов.

— Ты что — пригрозил ему смертью?

— Пришлось. И не только в этом случае, но даже если бы я ненароком выдал себя. Как бы, по-вашему, повел себя палатин, если бы обнаружилось, кто я?

— Он тут же бросил бы тебя в темницу.

— А что бы он сделал при сообщении, что князь Ян Христиан погибнет, если он не выпустит меня на свободу?

— Он сразу же выпустил бы тебя.

— Вот видите, мой господин, мне нечего опасаться. Поэтому я решил принародно обвинить Алжбету Батори и открыть свое инкогнито.

— Не советую этого делать, — возразил граф. — Уже и без того ты добился большего, чем можно было ожидать. Если ты назовешь себя, палатин никогда не простит, что ты обманул его и его гостей, что ты остановил силезского князя, задержал его и заключил в замок. И если отсюда выйдешь живой, ты не представляешь, какую охоту на тебя и на твоих товарищей устроит Дёрдь Турзо. Вас достанут и из-под земли, и я уверен: разбойников никогда еще не судили так сурово, как это сделают с вами.

— Вы правы, господин, — ответил Ян Калина. — И все же я не могу так уйти. Я должен открыться и объяснить свое переодевание. Иначе меня и вправду сочтут мошенником.

— Сделать это смог бы и кто-нибудь другой.

— Вы бы это сделали?

— А почему бы нет?

— Хорошо, тогда я исчезну не простившись.

Так все и произошло.

Гости удивлялись, куда подевался князь, пока наконец граф Няри не сообщил, что он уехал два часа назад, — возвращается в Силезию.

— А возможно, и не туда, — добавил он с таинственной улыбкой. — Возможно, сердце влечет его в иные края.

Гости посмеялись и быстро смирились с отъездом графа. Настроение было отменным, кувшины — неисчерпаемыми, музыка — неистощимой.

— Меня удивляет, — завел разговор с графом Няри палатин, — что ты столь осведомлен о его отъезде, тогда как я и понятия не имел об этом.

— Несмотря на то что князь человек со странностями, — улыбнулся граф, — он вряд ли покинул бы хозяина не простившись, если бы не имел для этого основания. А также если бы князь был в самом деле князем…

— Что ты хочешь этим сказать?

— Лишь то, о чем меня гость твоей ясновельможной милости попросил сказать: это был не князь, а разбойник Ян Калина.

— Быть того не может!

— Там, где вероятны такие невероятности, как в Чахтицах, откуда родом переодетый князем вольный рыцарь, это не такая уж великая неожиданность.

Дёрдь Турзо панически оглядел гостей.

— Все опасения твоей палатинской милости, — успокоил его граф, — совершенно излишни. Ян Калина явился сюда, чтобы отнять у тебя и у твоих гостей не драгоценности, а лишь веру…