Одному посетителю Белого дома Линкольн нарисовал картину стратегии последних недель: «Грант схватил медведя за заднюю лапу, а Шерман тем временем снимает шкуру».
Шерман пересек Северную Каролину, прошел Фейетвилл, сделал бросок к Голдсборо; здесь он дал войскам передохнуть. Между ним и Саванной легло 425 миль опустошенной, лишенной продовольствия земли. Солдаты выглядели оборванцами; им приходилось продираться сквозь кустарники, у многих от брюк остались одни воспоминания. Большая часть солдат сбросила истерзанную обувь и шагала босиком; тысячи обернули ноги в тряпки и куски одеял. В Голдсборо, облачаясь в новые мундиры, шинели, обувь, они танцевали и вопили от радости.
Линкольн собирался навестить Гранта и несколько отдохнуть от вашингтонской кутерьмы. Еще в первых числах марта он через Стентона предписал Гранту вести переговоры с Ли только по чисто военным вопросам: «…вам надлежит воздержаться от совещаний по политическим делам, от их решения или обсуждения. Этим занимается президент…»
Линкольну предстояло совершить путешествие на быстроходном, комфортабельном, хорошо вооруженном посыльном судне «Бат». Когда все уже было договорено, капитана Бариса неожиданно пригласили в Белый дом, где «мистер Линкольн принял меня очень радушно, но вид у него был смущенный». Оказалось, что миссис Линкольн решила тоже поехать с ним в Сити-Пойнт.
Миссис Линкольн приняла капитана снисходительно, но со скрещенными на груди руками. «Я хочу, чтобы вы приготовили на своем корабле каюты для меня, для моей горничной и для охранника, не говоря уже о каюте для президента». В коице концов пришлось поместить семью Линкольнов на невооруженном, но более просторном корабле «Ривер куин», «Бат» выполнял функции конвоя.
За пристанью лежала местность, на которой в тот день на рассвете прошел бой; там и тут лежали скошенные крепостными орудиями люди, здесь дрались штыками и прикладами. Конфедераты под начальством генерала Джона Гордона захватили крепость Стедман и развивали наступление с целью разрушить железнодорожные пути и уничтожить армейские склады снабжения. Однако войска юнионистов сплотились, отогнали противника, отобрали у него крепость Стедман, и стороны снова заняли исходные к началу боя позиции.
Из Сити-Пойнта Линкольн поехал в тряском вагоне по военизированной железной дороге.
Тем временем миссис Линкольн и миссис Грант ехали в санитарной повозке по грязной, неудобной, вымощенной стволами деревьев дороге. Им предстояло принять участие в смотре дивизии Кроуфорда. Парад принимали президент и штаб генерала Мида. Вместе с женщинами ехал Адам Бадо, секретарь Гранта. Он в меру своих сил занимал дам и в беседе упомянул о том, что все жены офицеров, находившиеся на фронте, выехали согласно приказу в далекий тыл, а это верный признак того, что предстоят крупные операции. Не ведая, что он ступил на тропинку бедствий, Бадо сообщил, что только одна дама жена генерала Грифина — осталась в прифронтовой полосе, имея на то специальное разрешение президента.
Стремительно, как кошка в прыжке, миссис Линкольн вцепилась в него:
— Что вы имеете в виду, сэр? Не хотите ли вы этим сказать, что она встретилась с президентом наедине? А известно ли вам, что я не разрешаю президенту встречаться с женщинами с глазу на глаз?
Бадо увидел перед собой кипящую гневом женщину. Он попытался улыбнуться, просто чтобы показать, что в его словах не было зла. Но эта улыбка была плохо рассчитана.
— Сэр, у вас довольно-таки двусмысленная улыбка, — услышал он на сей раз. — Дайте мне сойти. Я узнаю у президента, виделся он с этой женщиной наедине или нет.
Бадо и миссис Грант пытались успокоить ее, но безуспешно. Жена президента приказала Бадо попросить кучера остановить повозку и, видя нерешительность Бадо, сама обеими руками схватила кучера. Все же миссис Грант удалось уговорить миссис Линкольн утихомириться, подождать. Когда они сошли на плац-параде, к ним подошел генерал Мид; он засвидетельствовал свое почтение миссис Линкольн, прошелся с ней и доставил ее обратно с чисто дипломатическим искусством. Миссис Линкольн «отбрила» Бадо:
— Генерал Мид — джентльмен, сэр. Он мне сказал, что разрешение миссис Грифин дал не президент, а военный министр.
На полях, где прошли контратаки юнионистов, Линкольн видел убитых в голубых, серых и желтых куртках. Кое-где стонали и тяжело дышали раненые. Он видел погрузку раненых в поезд. У президента был изможденный, осунувшийся вид. Крук записал события этого дня: «Он сказал, что с него ужасов войны хватит; он высказал надежду, что этот бой может быть началом конца. Он верхом объехал поля сражений у Питерсберга. Мы видели человека с пробитым пулей лбом и еще одного с отстреленными руками; этот лежал недвижимо и изрыгал обвинения в лицо Линкольну».
Бои продолжались. Войска юнионистов продвигались по всему правому флангу армии Ли и захватили передовые окопы. На следующий день Ли писал Дэвису: «Опасаюсь, что теперь уж невозможно будет предотвратить соединение Гранта с Шерманом».
Линкольн сидел у штабного костра и изредка рукой отгонял дым от лица. Окружившим его штабным офицерам и Гранту он рассказывал о трудностях управления, о финансовых затруднениях, о международных отношениях, о патриотизме народа. Затем он затронул более веселые темы и поведал им пространный анекдот о брадобрее и его беспокойном клиенте:
— Он покрыл мыльной пеной его щеки, нос, глаза, уши и направил бритву о голенище сапога. Брадобрей набросился на лицо клиента и действовал так, как будто косил траву. Одним взмахом он снес с правой щеки часть бороды, прыщик и две бородавки. Человек в кресле рискнул сделать замечание: «Вы как будто склонны снять все, что вам попадается под руку». — «Да, — ответил брадобрей, — и если ручка бритвы не сломается, я, пожалуй, вам ничего лишнего не оставлю». У клиента были очень запавшие щеки, и брадобрею трудно было забираться бритвой в глубокие складки. Вдруг ему пришла остроумная идея всунуть палец в рот клиента и выжимать складки. Все шло хорошо, пока он не прорезал щеку, а попутно и свой палец. Он вытащил палец изо рта мученика, слизнул с пальца кровь, вытаращил глаза на клиента и крикнул: «Из-за ваших проклятых впалых щек я порезал себе палец!» Так и Англия скоро поймет, что благодаря ее стараниям Юг попал в серьезную беду. И сколько бы она ни помогала Югу, все равно в конце концов она увидит, что только порезала себе палец.
Когда затих взрыв хохота, Грант спросил:
— Мистер президент, был ли хоть один такой момент, когда вы сомневались в конечном успехе нашего дела?
Линкольн наклонился вперед и решительно отрубил правой рукой:
— Никогда никаких сомнений у меня не было.
Через день пришли радостные вести о том, что Шеридан по пути из долины Шенандоа обошел армию Ли с севера и остановился у пристани Гаррисона, где ему надлежало соединиться с войсками Гранта.
«Ривер куин» двигался вниз по реке Джеймс. Линкольн сидел на палубе и смотрел на орущих, хохочущих, плавающих солдат — это люди Шеридана смывали с себя грязь и пыль долины Шенандоа. Они заметили президента и приветствовали его. Потом «Ривер куин» поднялся вверх по реке к пристани Эйкена.
Линкольн проследовал по очень тяжелой бревенчатой дороге к плац-параду. Его сопровождали с одной стороны генерал Орд, с другой — Грант. За ними следовала санитарная повозка с миссис Линкольн и миссис Грант, которых сопровождали полковник Портер и Адам Бадо.
Солдаты дивизии ждали начальство уже несколько часов. Наконец появился верховный главнокомандующий. Дивизия его приветствовала. Кончился парад, и тут же начался орудийный обстрел ясно видных передовых окопов противника; густые цепи пошли в наступление, захватили позиции конфедератов, взяли до 2 700 пленных, отбили две жестокие контратаки, и на этом день закончился.
Полковник Теодор Лайман, офицер штаба Мида, впервые увидел Линкольна на параде и о своих впечатлениях написал жене: «Мне думается, что президент самый безобразный из всех виденных мной людей; на лице его лежит печать неприятной плебейской вульгарности (узнаешь рассказчика грубых анекдотов). С другой стороны, он выглядит умницей и необычайно проницательным, а тяжелые веки говорят о том, что он почти гениален. Видимо, он глубоко честный и добрый человек. Несмотря на всю свою вульгарность, в нем нет даже следа низменных страстей… Он очень похож на интеллектуального и благожелательного Сатира. У меня нет желания видеть его снова, но по-человечески я рад, что он управляет нашими делами».