— Спасибо, Феденька! — притворно обиженным тоном вторила ему девушка.

— Заговор! За моей спиной. И у меня на даче! — начал возмущаться Славка.

Я все-таки решил выяснить, о чем спор:

— Ташенька, если серьезно, ты знаешь, как я уважаю твои знания и способности. Так что твое мнение очень важно для меня.

— Вот тебе! — Таша показала Славке язык и, демонстративно повернувшись ко мне, стала рассказывать:

— Понимаешь, ты, наверное, читал доктора Моуди?

— Кто ж его не читал! — согласился я.

— Так вот, это просто популярная книжка, на самом деле есть еще много описаний пограничных состояний сознания. Например, у Грофа, или Юнга, или Монро… ну, в общем, почти все, побывавшие «там» после клинической смерти, испытывают чувство счастья и умиротворения. Причем это не может всегда быть объяснено действием эндоморфинов, вырабатываемых мозгом в критических ситуациях. Твои собачки, похоже, тоже где-то в астрале вкусную косточку нашли. И что важно: как я поняла, никакого наркотического эффекта препарат не дает.

— А почему такой ажиотаж? — удивленно спросил я.

— А потому! Если этот препарат действительно так действует, то отделение сознания от тела можно проделывать без всяких галлюциногенов. Понимаешь? Все внешние признаки клинической смерти мозга налицо, и вдруг бац — животинка живехонька и счастлива! Можно сказать, типичный случай пограничного состояния.

— Ты, кажется, уже и меня убедила, — поспешил реабилитироваться Славка.

— Ну и что нам с этим явлением делать? — спросил я.

— Надо перебазироваться к Славе, у него есть больше возможностей: и ЭКГ, и ЭЭГ, и МЭГ, и никто подсматривать не будет, — наседала Таша.

— Какие-то опыты и я сумею по ночам ставить, но ты права: меня легко подловить смогут. И потом у нас максимум только макак-резусов можно протестировать, и то разок-другой — больше не дадут. А у вас в мединституте даже на шимпанзе можно попробовать.

— М-м-м… — неопределенно мычал Славка, что-то просчитывая про себя.

— Есть только две проблемы, — вспомнил я и тут же решил одну из них. — Где мы возьмем препарат? Его же еще нет в продаже. Но это поправимо, я «случайно» испорчу десятиграммовую банку порошка. Все равно мы пользуемся инъекциями, а оральное введение будет хорошо отработать на обезьянах. — Тяжело вздохнув, я подумал, что иду на должностное преступление, и спросил у Славы: — А вот что мы будем делать с прибором? Такого гроба с музыкой, как у нас, у тебя наверняка нет?

— С такими функциями нет, — ответил наш медик.

— Ну и все, делать нечего, — констатировал я.

— Как это нечего? — вдруг возмутился Федор. — А я на что? Забываете, господа медики-биологи, что я физик-полевик. Да я вам любую электромагнитную пушку в нашей мастерской склепаю, дайте только параметры сигнала.

— И действительно, забыли, с кем рядом сидим! — Федька был одарен счастливым и восхищенным взглядом Таши. — Ура! Ребята, вы просто не представляете, какой подарок сегодня мне сделали.

— Да мы как-то и себя не обошли, — рассмеялся в ответ физик.

— Кстати, мы даже не выпили в честь события, из-за которого здесь собрались… — вспомнил я и, кивнув Таше со Славой, крикнул: — За вас!

— Горько! — подхватил идею Федька и, облизываясь, как кот на сметану, развил мысль: — Самому нельзя, так хоть полюбоваться…

Славке с Ташей не удалось отвертеться, и они слились в долгом поцелуе.

— Ой! — расчувствовался Федька. — Как красиво! А у меня опять вино горчить стало…

— Обойдешься! Мы и без тебя потом продолжим, — возмутился Славка.

— Мальчики, а вы знаете, что год назад, в этот день, я, чуть не плача от досады, выскочила из его кабинета. Вот такая теплая у нас была первая официальная встреча.

— Да, пути Господни неисповедимы, — продекламировал Федька.

Я решил закончить обсуждение научной проблемы и резюмировал план действий:

— Итак, подведем итоги. Я пробую минимальную действующую концентрацию на собаках — это раз. Нащупываю диапазон частот и силу излучения — это два. Даю Феде параметры для изготовления излучателя — это три. Кстати, пушки не надо, всего лишь шесть электродов на голову. Так, что еще? Да, «порчу» препарат — это четыре… и пробую оральную дозу на резусах — это пять.

— А я с тебя не слезу — это шесть! — выпалила Таша, сопровождаемая Федькиным ржанием и, против воли, моей счастливой улыбкой. Тут же она попыталась поправиться, только усугубив Федькино веселье: — Ну… я имела в виду… буду помогать чем только можно.

— Извини, Ташенька, прожженного холостяка! — чуть не плача от смеха, попросил прощения физик. — Это я Женьке позавидовал.

— Охальники! Все бы вам посмеяться — невинную девушку в краску вгоняете, — наконец перешла в наступление Таша.

— Ну хватит, — решил прервать двусмысленный разговор Слава. — О делах закончили. Теперь будем на ток собираться.

Охота на глухаря издревле считалась барской привилегией. Этого большущего лесного петуха, достигающего четырех-пяти килограммов, вполне можно назвать королем северных лесов. Весь смысл охоты заключается в том, что охотник должен как можно ближе подойти к птице, перебегая во время шипения и замирая за каким-нибудь укрытием во время щелканья. Эта игра глухарь — охотник далеко не всегда оканчивается в пользу человека.

Мы выехали вечером на ближний ток — до него было десять километров на машине и еще полкилометра пешком. Правда, если машина как минимум «Нива», а еще лучше — «козлик». На простых легковушках в весеннем лесу делать нечего. Добрались мы без сюрпризов и сразу разбили бивак: напилили сухой сосны и сырой березы. А еще нам удалось найти комель давно упавшей сосны — самое жаркое и долгоиграющее топливо на ночь. Натянули стенку из брезента, чтобы отражала тепло от костра, — при постоянно горящем пламени это гораздо лучше палатки. Потом мы разошлись в начинающихся сумерках на подслухи. Слава, ведя Ташу к исходной точке, объяснял шепотом:

— Говорят, ток сохраняется на одном месте столетиями, если только не подвергнется вырубке или пожару. Тогда птицы сдвигают его к ближайшему сосняку на болоте. Заросшее соснами болото и песчаные пригорки — обязательное условие для такого места.

— А почему мы идем по дороге? — поинтересовалась девушка.

— Как ни странно, почти все лесные жители пользуются дорогами с не меньшим удовольствием, чем люди. Глухари, например, постоянно склевывают нужные для них камешки и купаются в песке. Смотри! Как раз участок колеи, где они устраивают песчаные купальни. — Слава показал Таше разрытый птицами песчаный откос, усеянный сухими бананчиками глухариного помета.

Потом они долго стояли посреди просеки в полной тишине, нарушаемой только пересвистом пичуг. Таша встала на пенек, а Слава стоял чуть пониже и шепотом консультировал:

— Видишь, солнце коснулось горизонта. Сейчас должны прилететь. Не шуми и не двигайся, если глухарь сядет близко.

Они простояли еще несколько минут, и вдруг Таша услышала сзади и немного справа звук легкого шелестящего свиста, как будто от рассекающих воздух крыльев. Она успела обернуться и увидела огромную темную птицу, летящую с большой скоростью на них и отливающую золотом в лучах заходящего солнца. Онемев от восторга, она наблюдала, как эта птица, без единого взмаха, промчалась в паре метров над головой и по инерции взмыла на верхушку высокой сосны прямо напротив них. Притормозив перед посадкой, глухарь громко хлопнул несколько раз крыльями и уселся точно на макушку, при этом кашлянув, как профессор перед докладом. Слава только успел восторженно прошептать:

— Ура! Есть! Теперь замри и не двигайся, пока солнце не сядет.

Это было одновременно и трудно, и прекрасно, стоять неподвижно и наблюдать за погружающимся в сон весенним лесом. Глухарь с вечера не затоковал, только пощелкивал да вертел головой. Вдали еще раздалось хлопанье крыльев — это был второй прилет. Вскоре начало темнеть, и вдоль просеки потянули вальдшнепы. Слава объяснял шепотом, какие птицы поют вокруг. Совсем в сумерках, делая очень медленные движения, они потихонечку покинули пункт наблюдения. В темноте болото кипело жизнью. Низкими голосами урчали лягушки, где-то вдали гомонили тетерева. Почти в черном небе продолжали тянуть вальдшнепы. Вдруг над головой что-то загудело «уррр-уррр».