На деле, конечно, никаких салок не было, их прогулка выглядела очень чинно. Они брели вдоль замка, потом спустились в парк. В трех шагах от них неторопливо и важно, как баржа по тихой воде, шествовала Павла. Она была довольна собой и своей воспитанницей. Лизонька в епанче рытого бархата с соболиной опушкой у шеи выглядела прелестно. Жалуется только, бедный воробышек, что голова болит. Но это пройдет, свежий воздух ей целебен. Она спасла свою воспитанницу, спасла сундуки, и теперь они вкупе выглядят очень пристойно. Сурмилов непременно должен ее похвалить.

Вначале шли молча. Ксаверий первый начал разговор:

— Отчего вздыхает прекрасная пани?

— Я не вздыхаю, я просто дышу. Мне очень понравился ваш дом. Я и не предполагала, что попаду когда-нибудь в подобное место. Он напоминает мне Верону.

— Вы были в Вероне?

— Только в мечтах.

— О, мечты — это страна обетованная! Я тоже мечтаю попасть в Италию.

— Чтобы продолжить изучение Вергилия? — Поймав его удивленный взгляд, Лизонька поторопилась объяснить: — Ваша матушка уверяла меня, что для вас нет ничего любезнее, чем читать Вергилия и Цицерона. Она также говорила, что вы захотите ознакомить меня с этими авторами. Но я предупреждаю заранее, что ни слова не знаю по-латыни.

Ксаверий рассмеялся.

— О, милая пани, я не буду пугать вас латынью. И очень благодарен за то, что вы прощаете мне мой французский. Иезуиты учили меня этому языку очень прилежно, но, выйдя из школы, я понял, что сами французы из моих речей не понимают ни слова.

— Я понимаю вас отлично. Может быть, потому что я не француженка?

— Я знаю, вы русская. Мы с вами славяне. Видимо, славяне лучше воспринимают французский, чем сами французы.

Посмеялись… Потом Ксаверий посочувствовал Лизе, что в столь тревожное время она находится вдали от родины. Затем он расспрашивал ее про Париж. Необычайно приятно было беседовать с юным поляком. Он все время улыбался и спрашивал что-нибудь простое, например, любит ли она цветы? Лизонька отвечала утвердительно, и он немедленно отзывался таким восторгом, что она сразу вырастала в собственных глазах. А какие цветы предпочитает милая пани? Ах, розы? Восторгу его не было предела.

Краешком затронули дела политические. Об этом не принято говорить с девами, но, очевидно, Ксаверий решил просто подбодрить юную гостью.

— Сейчас все говорят о войне с Россией. Мне очень жаль, если это случится. Россия — великая страна.

— Вы не были в России?

— Никогда. Но о ней я тоже мечтаю.

— А как вы ее себе представляете?

— У нас говорят — русский медведь. А я думаю — медведица. С ней опасно воевать.

— Это очень большая медведица, — с улыбкой согласилась Лизонька.

— Вы знаете легенду об аркадийской нимфе Каллисто?

«Ну вот, он начал экзаменовать меня в знании латыни, — подумала девушка, — не утерпел».

— Нимфа Каллисто была спутницей Артемиды-охотницы. У нее случилась любовь… — скороговоркой проговорил Ксаверий, не принято говорить с девицей о несохранении девства, — и Зевс перенес ее на небо, Превратив в созвездие Большой Медведицы. Видите, иногда полезно знать латынь.

— Вы хотите сказать, что Россия это нимфа Каллисто?

— Россиянки. Некоторые. Скажем, ваша наставница. Она очень Большая Медведица.

Лизонька так и покатилась со смеху. Ее Павла — нимфа Каллисто…

Разговор журчал ручейком, перекатывался по разноцветным камушкам. Серебряные шпоры на сафьяновых сапогах Ксаверия музыкально позвякивали, сабля мужественно ударяла при каждом шаге о красные голенища, нет, право, он очень мил. Но, любезно улыбаясь кавалеру, Лизонька все время ломала себе голову над неразрешимым вопросом: видение в окне было реальностью или плодом ее воображения? Шапка на смотревшем в окно была та же, что и на Ксаверии, ее ни с чем не спутаешь: лихо надета набекрень, шнурок с султаном спущен к правому плечу. Но увиденное в окне лицо определенно принадлежало Матвею. Может ли быть такое? Откуда взяться здесь князю Козловскому? А может быть, князь Матвей очень похож на князя Ксаверия? Лизонька вдруг с ужасом поняла, что совершенно не помнит лица Козловского. Это что же получается? Для нее все молодые люди на одно лицо? Но это несправедливо! Она год, целый год любит князя Матвея, она обожает его. Вопрос только в том, насколько похож ее выдуманный избранник на живого человека.

А может быть, спросить у Ксаверия? Прямо так и брякнуть напрямую: не вы ли, милый пан, давеча таращились на меня в окно? Но тут же Лизонька поняла, что это совершенно невозможно. Как ни приятны они были друг другу, беседа их текла по законам светским, а в таких разговорах осведомляться о том, что тебя действительно интересует, есть прямое нарушение этикета. Князь Матвей — это другое дело. Когда он перед ней на колени упал, его душила подлинная страсть, здесь уж не до куртуазности. По этой страсти в глазах она и узнает его из тысячи, из миллиона прочих молодых людей.

Прогулка закончилась у парадного фасада дома, стена которого была украшена резьбой по камню столь искусно, что Лиза попросила задержаться, чтобы все осмотреть. Здесь были вырезанные из камня круглоголовые, бородатые мужчины, державшие в неестественно коротких руках разнообразные, нужные для жизни предметы, как-то: весы, книгу или циркуль с растопыренными ногами. Рядом на вольно расправленных крыльях лежали головки херувимов, у подножия стены шелестели листьями каменные пальмы, виноградные листья с цветами сплетались в прихотливый рисунок вокруг дельфинов с улыбающимися утиными носами, львами, стоящими и сидящими, а также грифонами и прекрасными девами в хитонах.

— Какое чудо! — воскликнула Лиза. — Кто это все ваял?

— Я не могу вам назвать имен этих ремесленников, и никто не может, но я рад, что вам все это понравилось.

В своей комнате от избытка чувств Лизонька легла отдохнуть, и сразу перед глазами ее предстала недавняя прогулка. Удивительно, что хоть Ксаверий, болтая без умолку, не сказал ничего важного, общее впечатление от их разговора было необычайно ярким.

К ужину она решила переменить платье. Павла предложила ей пунцовое с парчовой оборкой понизу.

— Ты с ума сошла! Красный цвет меня совсем сделает бледной. Достань лучше голубое, ну то, венецианского атласу с лентами у пояса. И цветы приготовь, чтоб волосы украсить. Жаль, папенька драгоценности не разрешил взять.

— Не доверяют. Говорят, сами привезут.

— А без ожерелья приличного как одеться? Не бархотку же на шею вешать. Выглядеть буду убого, ровно камеристка.

— Да для кого вы тут стараетесь? Я поняла бы, коли вы на бал ехали, а так мне упреки ваши, Лизавета Карповна, донельзя сомнительны.

Целый час они перетряхивали содержимое сундуков, а Лизонька все привередничала, то ленты узки, то кружева слишком пестры.

5

Пока двое новоявленных негоциантов — приобретателей породистых лошадей для двора ее величества оформляли заграничные паспорта, Бирон получил из Польши еще одну тайную депешу. Вышеозначенный агент Петров сообщал, что Шамбер благополучно прибыл в Данциг, где указанное время пребывать изволил, после чего тайно отбыл на юг. Конечный пункт путешествия Шамбера пока неизвестен, но Петров обнадежил адресата, что приложит все силы для его обнаружения. «Мы в совершенном уверении находимся, — оптимистически добавлял агент, — что означенная персона поспешает в Варшаву по секретным делам». На чем основывалось это «совершенное уверение», агент не сообщал, но, видимо, имел к тому основание.

Как следует понимать донесение агента Петрова? Кажется, Шамберу было сподручнее задержаться в Данциге подольше, потому что туда прибыл новоявленный король Станислав Лещинский со свитой. Франция уже дала понять, что будет поддерживать своего ставленника до конца и, если нужно, прибегнет и к военной силе.

Однако Шамбер не задерживался в Данциге для защиты польского короля. Можно предположить, что он отбыл в отечество. Но во Францию куда как разумнее добираться морем. Доплыл до Гамбурга, а там и в Париж. Это безопаснее, чем трястись в карете по враждебной территории, занятой русскими войсками. Вероятно также, что Шамбер получил в Данциге какое-то секретное задание и с ним отбыл в Варшаву. Ввиду разрыва с Францией дипломатических отношений, подобное задание следовало рассматривать как враждебное России и ее политике. Уже по одному этому следовало Шамбера найти. Но Бирон склонен был думать, что Шамбер не получал никакого задания, а в Варшаву отбыл по своим собственным делам.