О, это благая мысль — явиться в дом ночью! Полное ощущение, что он пуст… нет в нем чужих людей, беда только, что ноги стали ватными и не хотят идти дальше. По ночам матушку беспокоил каждый звук, карета на улице протарахтит, она уже не спит, поэтому ухо она закрывала маленькой подушкой-думкой с вышитым на ней белым пуделем. Интересно, куда дела мадам Миних эту думку. Наверное, отдала дворне.

Родион вдруг почувствовал, что начал дрожать. Это вовсе не безобидное занятие — соскальзывать в прошлое. Каким длинным кажется коридор ночью, окно в его торце совсем голубое. Ну, давай, давай… Он скорым шагом прошел по коридору и толкнул дверь в кабинет.

Окна, занавешенные плотной материей, нигде не пропускали даже проблеска света. Темнота казалась вязкой, забивалась в ноздри и уши, мешала двигаться. Он слишком долго смотрел на голубое окно.

Не дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте, Родион нащупал в кармане огниво и огарок свечи. Три шага вперед — стол, теперь можно и свет запалить. Маленький огонек осветил кабинет, который вдруг стал необычайно высоким, казалось, в комнате нет потолка и стены с книжными полками подпирают небо. Только тут Родион понял, как нелегка его задача — отыскать в чужой библиотеке книги отца.

Стол Миниха был в идеальном порядке, миляга Смехов хлеб зря не ел. Родион запалил от своего огарка свечи в шандале, взял его в руки и пошел вдоль полок.

Миних проснулся среди ночи, потому что жена начала стонать во сне.

— Тише, мой друг, тише…

— Что? — Она вдруг пробудилась, посмотрела на мужа в испуге. — Я видела ужасный сон…

— Ты видела чужой сон, — ласково прошептал он в ухо жене, — не тебе предназначенный. А подсматривать грешно…

Жена шумно вздохнула, и через минуту он услышал ее ровное дыхание. Однако с него самого сон слетел окончательно. Бессонница была для него редкостью, но уж если он просыпался среди ночи, это было сущим наказанием. Нет, он не встанет, не потащится в буфетную за рюмкой водки. Завтра трудный день, а потому нужно заставить себя уснуть. Надо считать… Он прилежно принялся за счет, заставляя зримо представить каждую цифру. Сто шестьдесят четыре, сто шестьдесят пять, сто шестьдесят шесть… Сущее мучение! Он бросил это занятие, как совершенно бесполезное.

Другие картины, куда более приятные, уже маячили перед его взором. Вчера он совершил с дамами из посольств прогулку верхом в Стрельню, где Петр Великий двадцать лет назад начал строительство дворца. Планы императора были грандиозны. Он решил построить дворец по типу Версальского, а к нему прорезать канал, чтобы большие корабли, минуя мелководье залива, могли проплывать мимо нового дворца и следовать дальше — в Петербург. Строительство развернулось огромное, Леблон возвел каменные стены дома, садовники разбили террасы и насадили парк, уже подведены были трубы для фонтанов, а потом сразу вдруг все встало. Война отняла все силы и деньги.

А вчера, осматривая это брошенное богатство, уже тронутый тленом остов дворца и заросшие бурьяном аллеи, Миних увидел себя не зрителем, а хозяином… В самом деле, фельдмаршалу государства российского пристало иметь достойную загородную резиденцию. Если сделать все скромно, просто, то понадобится не так уж много денег. А канал он будет строить сам. Узнав о таком полезном деянии, государыня может расщедриться и наградить его землями вокруг дворца. Мысль хороша, что и говорить. Надо бы посмотреть ландкарты в кабинете, в них есть и Стрельня.

Миних накинул шлафор, всунул ноги в теплые туфли и, не зажигая света, пошел в кабинет. Он так был занят прекрасной мечтой о дворце на море, что попросту не заметил тончайшей полоски света, пробивающейся из-под двери. Зевая во весь рот, он вошел в кабинет и обмер. Некто со свечой сидел на стремянке под самым потолком и читал книгу. Как в общественной библиотеке, черт подери! На Миниха незнакомец посмотрел не испуганно, а задумчиво. Что здесь делает этот наглец?

Надо отдать Миниху должное. Ни минуты не думая, вооружен ли его неожиданный гость или нет, он кинулся к стремянке, чтобы схватить негодяя. Тот тоже оказался прытким, успел скатиться вниз и встретиться с фельдмаршалом лицом к лицу. Миних плотно обхватил его руками и почувствовал, что незнакомец — совсем мальчишка! — и не думает сопротивляться. Одной рукой он держал шандал, другая с книгой под мышкой бессильно висела вдоль тела. Миних был выше своего противника на голову.

— Да поставь ты свечу, каналья! — гаркнул Миних, и, когда его приказание было исполнено, он, не выпуская из рук жертвы, двинулся к двери. По дороге он зажал вора под мышкой, другой свободной рукой схватил колокольчик, который по его размерам уместнее было бы назвать колоколом, и, гремя как в набат, зычно крикнул:

— Смехов! Люди! Сюда!

Раздались бухающие шаги по парадной лестнице, кто-то закричал, как на плацу. Первым в кабинете появился Смехов. Он таращился со сна, но одет был по всей форме, словно так и спал, не раздеваясь. Миних перестал бить в колокол, бросил Родиона в кресло и прошипел в лицо адъютанту:

— Что-то вы не больно торопитесь на крик. Если зовут, надо в дезабилье лететь, а не пуговички на камзоле застегивать. Смотри сюда! Кто это? Давешний поручик?

Вряд ли Смехов так быстро узнал Родиона в полутьме и в цивильном платье, но подсказка фельдмаршала сделала свое дело.

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Он!

Миних с удовольствием потер руки.

— Садись за стол, Смехов. Будем допрос снимать.

Дом меж тем уже проснулся. В дверях торчал драгун с саблей наголо, судя по голосам, в коридоре собралась порядочная толпа.

Смехов достал чистый лист бумаги, макнул перо в чернила и замер — весь готовность и деловое послушание. Миних ходил мимо понуро сидящего Родиона, как кот перед полупридушенной мышью, он явно медлил, предвкушая пиршество.

— Тебя Бирон послал? — спросил он быстро. — Ты на меня смотри.

Родион поднял к фельдмаршалу лицо, оно было спокойно, почти бесстрастно, однако вопрос Миниха привел его в явное замешательство.

— Почему Бирон?

— Та-ак, значит, будем отрицать. Тебя когда плетью отходить — до допроса или после? Может быть, до, чтоб сговорчивей был? Илья!

Отодвинув драгуна, как мешающий предмет, в комнату вступил мужик исполинского роста с флегматичным выражением лица. На роже этой, с низким лбом и большими синими губами, судьба-негодница, словно мало ей было природного уродства, нарисовала еще шрам, идущий от переносья к уху. Увидев Родиона, он заморгал, причмокнул странно губами — узнал. Миних посмотрел на Илью, потом на мальчишку: кость тонкая, аристократическая…

— Ладно, я не зверь. Вначале допрос. Закройте двери! — Толпящаяся дворня отступила, шаркая босыми пятками по паркету. — Имя?

Попав у подножия стремянки в железные объятия Миниха, Родион решил твердо — имени своего не называть. Будь что будет, хоть в каторгу. Не страх руководил им, вполне понятный в его положении, а стыд. Было непередаваемо унизительно чувствовать себя вором в собственном доме. Пойман, как мальчишка, который залез в банку с вареньем. А может статься, Миних решит, что он разжалобить его хочет своим признанием? Непереносимо!

Но дурашливо вылупленные глаза Ильи сразу сказали, что все его ухищрения бесполезны. Илья только потому не бухнул, мол, это молодой барин, что соображал туго. Этот могучий детина у батюшки служил на конюшне, но была у него и побочная обязанность — наказывать провинившуюся дворню. Работа эта в доме случалась чрезвычайно редко, и делал он ее добросовестно, но не из-за лютости, а по глупости. Раз Илья здесь, то, может быть, и еще кто-то из прежней дворни остался.

— Ну, что же ты молчишь? И почему ты сегодня не в форме, поручик?

Родион встал, только сейчас все заметили, что он в нарушение всяких правил сидел в присутствии фельдмаршала.

— Мое имя Родион Люберов.

— Люберов? — удивленно переспросил Миних, где-то он слышал эту фамилию…

— Я сын человека, осужденного и сосланного. Это — бывший дом моих родителей.