Ты теперь актер – Вот твои конь и шпага, Все, что было, — вздор! И назад — ни шагу, Но смотри: Затерт до дыр, И мал в плечах мундир.

Встанешь во весь рост — Зал замрет за рампой, Над тобой нет звезд, В небе сцены – лампы, И суфлер забыть не даст Набор великих фраз:

«Всякий Рубикон Будет перейден. Будет побежден, Кто рабом рожден,

И пускай потоп Смоет все потом!». Из великих фраз Сочинен приказ:

«Всякий Рубикон Будет перейден, И пускай потоп Грянет после нас!».

С добром ты в спешке спутал зло Все говорят: «Не повезло!». Но мутных вод С тех бурных пор Так много утекло.

Тебя встречал льстецов поклон, Ты был для них Наполеон, Ты был кумир, И шаткий мир Из славы сотворил.

Но оступился и упал, Никто тебя спасать не стая — Ведь каждый знал, что из песка Не вечны города.

С тобой играл тот в поддавки, Кто не подал потом руки, Ведь есть закон:

Наполеон Теряет власть и трон!

Но другой актер Примеряет шпагу, В прошлом видит вздор, И назад — ни шагу. Эй, смотри! Затерт до дыр Парадный твой мундир… Встанет во весь рост — Зал замрет за рампой. И не будет звезд — В небе только лампы, И суфлер забыть не даст Набор великих фраз…

УЖАС И СТРАХ

Песня для дежурного психоаналитика, вроде неподражаемого американского актера Микки Рурка, в красных ботинках, зеленом пиджаке и синих брюках. Он лечит души людей, но не может разобраться в себе самом, закрутив романы почти со всеми своими богатыми пациентками.

Я уйду под утро, Но уйду не на совсем, След от слез припудри, Отдохни в объятьях белых стен. Я качал тебя еще в колыбели, Ты ангел, ты ангел во плоти, Годы вдаль летели, но Спутника вернее не найти…

Я с тобой наяву и во снах, Я в твоих отражаюсь глазах, Я сильнее любви И хитрее судьбы, Поцелуй мой, как лед, на губах, Я твой ужас и страх!

Я твоей душой владею, Тело мне подчинено, Мне не надоело пить За тебя тягучее вино. Ты боишься даже собственной тени, Боже мой, боже мой, это экстаз! Жаль, что смерть изменит все, Разлучив коварно нас!

Я с тобой наяву и во снах, Я в твоих отражаюсь глазах, Я сильнее любви Я хитрее судьбы, Поцелуй мои, как лед, на губах, Я твой ужас и страх!

Виталика долго смущало присутствие в песне слова «экстаз», и мне пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить его, что оно придаст тексту необходимую пикантность. «Особенно если произнести всю эту фразу с акцентом бедного еврея-портного из сериала «Адъютант его превосходительства», — юродствовала я по телефону, исчерпав все серьезные аргументы типа необходимости расширения лексического запаса музыканта, — помнишь, у него еще жена Соня была? Боже ж мой, боже ж мой! Так это ж экстаз!»…

Человека всю жизнь преследуют страхи: огромные, просто большие, маленькие, совсем крохотные. Причем, это преследование происходит с первых секунд жизни: вдруг мама сиську не даст, а засунет тебе в беззубый рот бутылочку с молочной смесью, и вырастешь ты абсолютным рахитиком, с выпуклым лбом и кривыми ногами, вдруг лопнет надувной крокодил, а бабушка решит, что началась третья мировая война, вдруг из-под кровати вылезет дядя, у которого вместо рук стальные ножницы – щелк-щелк! — и отрежет дядя ножницами какую-нибудь важную часть тела или проткнет глазик. Короче, комплексуя по любому, самому ничтожному, поводу, человек живет отнюдь не в окружении счастья, надежд и света, а разнокалиберных ужасов и нехороших предчувствий. Отсюда и такое нервное развитие мировой истории. Любовь, как аппетит, приходит и уходит, верность созревает и отмирает, привычки и пристрастия могут меняться, постоянен лишь страх. И только смерть способна покончить с этим кошмаром. Умершим бояться нечего. Боюсь ли я смерти? Да, боюсь…

ТАКАЯ ВОТ ПЕЧАЛЬ

Такая вот печаль, Никого и ничего не жаль — Не жаль бродяг в пыли И отчаянной моей любви… Я устал от слез, От затертых ясных звезд, Так устал кричать

И лезть в драку сгоряча!

Мне снится много лет, Как плыву на древнем корабле, А моря нет давно — Только камни и сухое дно, Все друзья ушли В направлении земли, Ночь меняет день, И мне душно в пустоте. Это серьезно и несерьезно, Каждому свое — Мерзнуть под солнцем, Греться под дождем. Время — к закату, И настроенье ход меняет свой,

И я рад, что я живой!

Такая вот печаль — Я с души своей сорвал печать, Тревога на душе Мне рисует белую мишень.

Эй, судьба моя, Чем порадуешь меня?

Дай мне новый шанс — И пошли мне ураган!

Накарканный в песне ураган был послан позже, и не персонально Дубинину, а всем москвичам. В 2001 году самого Виталика накрыл «Штиль» — буря наоборот, наизнанку.

Нереализованный сюжет на музыку «Такая вот…»

Чего греха таить? Задумка для песни была совсем другая, по сравнению с которой окончательный вариант «Печали» казался слишком простым. За исключением сна: когда огромный корвет плывет по давно не существующему морю, а все друзья героя уходят по рассыпающимся в прах костям мертвых рыб, по окаменевшим медузам и острым сухим кораллам в сторону Большой Земли. Возможно, на появление этих строк повлияло впечатление от картины художника Константина Симакова «Деревянное море», написанной в его излюбленной коричневой гамме. Картина выставлялась в середине 80-х в скандально известном зале на Большой Грузинской, куда попасть в те времена можно было, лишь отстояв длиннющую очередь: изыски московских сюрреалистов были в моде. Меня обычно проводил на выставку «Двадцатки» художник Александр Гидулянов, любивший рисовать своего родного дедушку в облике египетского фараона. Властителей Египта было нарисовано несколько штук — маленьких и больших. И, вместо положенной по фараоньему рангу бородки косичкой, на подбородке деда Сашка вырисовывал шокируюший внимательных любителей живописи внушительный мужской член (cock). В самом начале «арийской» деятельности Гидулянов, по моей рекомендации, встречался с Векштейном и музыкантами — мне очень хотелось, чтобы Александр оформил их первый альбом. Но, увы, альянса не получилось, художника тянуло совсем в другую сторону– к шедеврам искусства тоталитарного государства, а специфика «металлического» кладбища оказалась чуждой. Наверное, у моего приятеля неплохо получились бы кавера к альбомам РАММШТАЙНА.

В основе первого сюжета «Печали…» лежала одна из версий гибели «Титаника» (без участия актера-красавчика Леонардо ди Каприо). «Я плыл на корабле/ Было мне тогда семнадцать лет» (а может, только шестнадцать) – должен был начать выводить Дубинин своим неповторимым голосом. Сияющий огнями «Титаник» двигался навстречу своей верной гибели — айсбергу. О чем, собственно, и сообщалось народу в другой песне на эту тему, спетой некогда группой НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС. На самом деле причины катастрофы представлялись гораздо увлекательнее и мистичнее.

Глубоко-глубоко, стало быть в темном трюме корабля, покоился «нехороший» груз — египетский саркофаг с мумией фараона. Уже само присутствие такого древнего молчаливого путешественника на борту судна подразумевало неминуемость катаклизма. Цари и царицы Египта не любят, когда тревожат их сон, а уж тем более они недовольны, если их отвозят за тридевять земель. Достаточно вспомнить различные истории о неизлечимых неизвестных самой продвинутой медицине болезнях, которые поражали ученых-исследователей пирамид или просто грабителей, позарившихся на несметные сокровища, сопровождающие фараонов в царство мертвых. Первый раз я столкнулась с вероятностью существования проклятия правителей Египта, когда написала песню «Клеопатра» о великой царице из династии Птолемеев. КЛЕОПАТРА

Народ не любит царей и цариц, В нем зависть сильней, чем голод, Жрецы делят власть и любовь юных жриц, В их душах тоскливо и голо…

Мой Цезарь убит… Он был слишком хорош Для жизни, где все продается.

Мои символ — змея, яд вернее, нем нож, Если мастер за дело возьмется, Мои символ змея — яд надежней, чем ложь, Он сильным всегда достается.