Он снова мучился в своем кошмарном сне и проснулся весь в поту. Часы показывали половину седьмого утра. Нет смысла пытаться уснуть снова, все равно через полчаса зазвенит будильник и придется вставать, готовить себе завтрак и тащиться на ненавистную, давно опостылевшую работу. Ничего, он еще помучается несколько месяцев, а потом рванет когти в свободную богатую жизнь.

Виталий уже вышел из душа и жарил на кухне яичницу, когда раздался звонок в дверь. Кого принесло в такую рань?

— Кто там? — осторожно спросил он.

— Шкарбуль Виталий Юрьевич? Откройте, пожалуйста, милиция.

Опять небось вопросы задавать будут. Все никак преступника не найдут, который мать с отчимом грохнул. Ну пусть ищут, это их обязанность.

Он щелкнул замком, открыл дверь и сразу понял, что на этот раз вопросов задавать ему не будут.

Миновали новогодние праздники и Рождество, все приказы были подписаны, и майор Образцова приступила к работе в следственном комитете в Москве. В конце января кто-то из новых коллег остановил ее в коридоре.

— Татьяна Григорьевна, вы ведь раньше в Петербурге работали?

— Да.

— Новость знаете? У вас там против группы сотрудников дело возбудили. Там, оказывается, целая организация была с участием работников милиции и судмедэкспертов. Втирались в доверие к одиноким старикам, убивали их, эксперты давали заключение о естественной смерти, а соучастники из нотариата делали генеральные доверенности с поддельными подписями владельцев квартир. Лихо, да?

— Да, — согласилась Татьяна, — лихо.

Действительно, лихо. Не зря слушок был, что эту банду никому не поймать. Как тут поймаешь, когда свои же милиционеры прикрывают. И не вскрылось бы, если бы жадность не одолела, если бы не позарились на легкую добычу. Был бы Суриков похитрее, не путался в показаниях — и все сошло бы гладко.

От такой банды ноги не унесешь. И Суриков не уберегся бы, если бы она оставила его в Питере. Так что же все-таки важнее, интересы правосудия и справедливости или человеческая жизнь?

Нет ответа…

Декабрь 1996 г.

Юрий Маслов

БУНТ БЕЛОГО МАВРА

Дверь сухо щелкнула, и в денник вошли двое: тренер, плотный, среднего роста человек с отвислыми склеротическими щеками, и доктор. Мавр узнал его сразу — по белому халату и небольшому чемоданчику с красным крестом.

— Ну что, Мавруша, — ласково проговорил доктор, доставая блестящую костяную трубочку стетоскопа, — лихо тебе приходится?.. Молчишь? Эх ты, бунтарь-одиночка!

— Гордая скотина! — подтвердил тренер. — Четвертые сутки не жрет.

— А пьет?

— Пьет, но втихую… Что с ним случилось — ума не приложу.

— А ты подумай, Сергей Петрович, подумай, одному мне его не вылечить. — Доктор улыбнулся и замер. — Так, мотор отличный… Легкие. Даже хрипоты не слышно. А как у него стул?

— А какой бы у тебя был, если бы ты четыре дня не ел? — ехидно переспросил тренер.

— Да-а! — Доктор почесал затылок. — Температуру, что ль ему смерить?

— Мерили. Нормальная.

— Может, голова у него болит?

— Может, и болит, — согласился тренер и вдруг неожиданно оживился. — Слушай, а потрясения у лошадей бывают?

— Какие потрясения? — не понял доктор.

— Ну, нервные… Как у людей?

— Отчего же не бывают, бывают. Редко только. А что? С ним что-нибудь случилось?

— Да как тебе сказать, — тренер задумчиво потер переносицу, — обидели его, по-моему…

Оставшись один, Мавр закрыл глаза, уткнулся лбом в щербатую стену конюшни и погрузился в размышления. Размышлял он по-своему, по-лошадиному, без всякой связи и логики. Но в этом была своя прелесть. Услужливая память выхватывала из прошлого самое яркое, интересное, впечатляющее, а будничность оставалась за бортом. Ее можно было и не вспоминать.

Первое, что Мавр вспомнил, — это луг, солнце и свою мать — добрую рыжую кобылу Агату. Что было перед этим, Мавр, как ни силился, вспомнить не мог. Если бы он соображал, то понял бы, что в этом вопросе бессилен и гений. Кто может рассказать о своих впечатлениях в утробе матери?

Родился Мавр ночью, а к обеду своего первого в жизни дня уже бодро пошатывался на высоких, тонких, обутых в белые полусапожки ногах. Мавр был чистокровным «англичанином». Его генеалогическая ветвь тянулась от знаменитого Херри-Она, но даже он — основатель рода и великий скакун — лопнул бы от зависти, увидев, во что обут его далекий наследник.

Первым ахнул старший конюх завода, носивший странную, но очень подходившую к нему фамилию — Филин.

— Мать честная!.. Борис, — крикнул он своему приятелю-жокею, — ты посмотри на этого аристократа. Чулки-то какие нацепил!

— Да-а, — протянул тот и добавил многозначительно: — Из белых ворон надо полагать. Как назвали-то?

— Мавр.

Белый Мавр… Звучит. — Приятель рассмеялся и, очень довольный собой, пошел дальше. — Добрый конь должен быть, добрый.

В этом он был прав. Конь действительно обещал быть добрым.

Дни летели за днями — полнокровные, упругие, напоенные зноем и ароматом. Небо заволакивалось дрожащей дымкой, ветер приносил щекотавшие ноздри запахи, а где-то наверху неумолчно звенели жаворонки.

В такие дни Мавр сатанел. Не было для него большей радости, чем птицей летать по буйно цветущему лугу. Таинственный, прекрасный мир открывался перед ним. Вот из-под самого носа выпорхнула птичка. Мавр шарахнулся и — сломя голову — к матери. Мать дико всхрапывала, била копытом землю и гневными глазами обводила луг, ища обидчика. Успокоившись, Мавр снова начинал беситься. Шаля весело подпрыгивая, кувыркался, то вдруг, чем-нибудь заинтересованный, внезапно замирал. Устав, Мавр бросался в густую пахучую траву, закрывал глаза и жадно втягивал неизвестные, манящие запахи земли. Лежал он долго и неподвижно. Пролетавшие мимо вороны считали его уже своей добычей, каркая, засекали место, облизывались, предчувствуя великую трапезу.

Отдышавшись, Мавр быстро приподнимал свою легкую сухую голову и внимательно оглядывался. Надо было срочно узнать: все ли на месте и здесь ли мать? Все было на месте, мать гуляла рядом, и Мавр, удовлетворенный — хорошо устроен мир, — словно погружался в нежную дремоту.

А еще Мавр любил купаться. Купался Мавр обычно два раза в день, утром и вечером. Но иногда ухитрялся и три. Случалось это тогда, когда ему удавалось удрать из-под ока матери и усыпить бдительность Укола. Уколом звали огромного рыжего пса, вечно околачивающегося рядом с пастухами. Обычно он сворачивался где-нибудь под кустом, устало клал свою лохматую голову на передние лапы и дремал. Но стоило какой-ни-будь кобыле отбиться от табуна, как этот дьявол раскручивался с треском шальной пружины, взвивался и как оголтелый несся за провинившейся лошадью. Мавр приходил в ужас от одного его визга, стрелки ушей его испуганно ложились, и он опрометью мчался к матери. Но Мавр был наблюдательным жеребенком и скоро понял, что рыжий — создание шумливое, но в общем-то безобидное. Мавр стал заигрывать с ним. Увидит, что пес прикорнул в тени под деревом, и — галопом в степь. Рыжий вскакивал и, хрипя, бросался за ослушником. Но не так-то просто было догнать Мавра. Его ноги мелькали, как барабанные палочки, легко и стремительно, а копытца выбивали четкую, уверенную дробь профессионального скакуна. Мавр бежал красиво, непринужденно, озорно кося синеватым белком горячих желто-карих глаз. Вдоволь набегавшись, он круто менял направление и мгновенно оказывался под защитой матери. Рыжий рычал, метался, но подойти ближе чем на пять шагов не осмеливался. Знал, по-видимому, что такое копыта рассвирепевшей лошади.

Поначалу эти игры забавляли Мавра, но вскоре он почувствовал, что они ему необходимы. В нем заговорил скакун, проснулась кровь предков — диких и беспокойных варварийских лошадей. Азарт скачки захлестывал, туманил голову, заставлял в непостижимо стремительном карьере оставлять позади круг за кругом.