— Хорошо.

Мой отец. Не то чтоб очень хорошо в последнее время. Он постарел. Здоровье от этого не улучшилось. Изумительную ткацкую фабрику, на которую он тратил много времени и сил, некому было передать, так как в семье желающих не нашлось. Сперва он нашел управляющих. Но новые директора, лишенные его фантазии и таланта, с делом не справились, и через полгода отец решил фабрику продать. Продажа отняла гораздо больше времени и сил, чем он рассчитывал, но в конце концов прошла успешно. Он долго еще не мог свыкнуться с мыслью, что бизнес больше ему не принадлежит. А я, проезжая мимо его фабрики, всякий раз испытывал чувство вины. Но, освободившись, отец стал таким веселым, каким я не видел его никогда.

Он снова начал играть на пианино, звонил мне по три раза в неделю, а недавно занялся живописью.

Родителей моя поездка в Лос-Анджелес не обрадовала. Я, как почтительный сын, не мог скрыть от них появление Сабины в моей жизни. Они жутко напугались и пытались по очереди объяснить мне, как неразумно снова с ней связываться и какие ужасные последствия меня ожидают. Кроме того, они считали, что летать самолетом опасно, и были недовольны моим отсутствием на Рождество. Они махали мне на прощанье, стоя на дорожке перед домом, и это внушило мне некое чувство ответственности: я должен стать счастливым. Ради них.

— Он жалуется на здоровье, но на самом деле все не так плохо. Он больше не работает, рисует для себя. Мама абсолютно счастлива: он теперь все время дома и утихомирился.

— Боже… Я так боялась… Твой отец такой милый человек…

— Да… — ответил я и, помолчав, спросил: — Сэм часто здесь бывает?

Она удивилась:

— Нет. Никогда. Впрочем, кажется, был один раз. Я вижусь с ним в основном в его студии. У него замечательная студия, уютная квартира с видом на море, он проводит там целые дни. Он снял ее четыре года назад, когда удалился от дел.

— А почему он не работает дома?

— Он хочет покоя и уединения, и Анне, его жене, нравится, что он не мозолит ей глаза. Он зануда, а она… Она ему ничего не разрешает. Когда он дома, они сводят друг друга с ума.

— А дети? Сын и дочь? Где они?

— Бог знает где, далеко. Во Флориде и Нью-Йорке, кажется. Я их никогда не видела. Кажется, и Сэм нечасто с ними общается.

— А ты у них дома часто бываешь?

— Нет. Никогда. — Она удивленно рассмеялась. — Я у них ни разу не была.

— Как? Ты не знакома с Анной?

— Конечно, знакома. Мы обедали несколько раз вместе, в большой компании. Нет, Анна — это совсем другая история.

— Да что ты?

Но Сабина уже рассказывала о том, как она долгие годы кочевала по съемным квартирам, а в этом доме живет только шесть лет.

— Здесь легко почувствовать себя бродягой, без корней и связей. Мне это перестало нравиться. И я купила дом.

Это было сильно.

— Купила? Ты хочешь остаться здесь навсегда?

— Не знаю. Откуда мне знать? Всегда — это что?

— А дети?

Она перевернулась на спину.

— Нету их у меня, — сказала она коротко.

В первые же дни прошлое отодвинулось так далеко, что иногда казалось, его вовсе не было.

Зато было слишком много настоящего. Был Сэм со своей книгой, был я, Макс Липшиц, издатель. Было Рождество и ожидание Нового года. Были Сабина и я, охваченные любовным безумием. Мы валились в постель при любой возможности, у нее дома или у меня в гостинице. Но это было тайной. Теперь мы с ней составляли новую возбуждающую комбинацию: я — независимый издатель, она — успешный независимый фотограф. Все было новым.

Безумный темп наших отношений был вызван отсутствием будущего. Нас словно вынесло на утес в реке времени, и мы бросились друг другу в объятия, не глядя вокруг. Но хотя никто из нас об этом не говорил, это неслучившееся будущее было страшно важным. По крайней мере, чтобы не вспоминать о прошлом. Обе темы терпеливо ждали момента, когда один из нас решится наконец об этом заговорить.

Не то чтобы мы совсем исчезли из мира — мы не целые дни проводили в постели. Позабыв обо всем на свете, мы праздновали то, что необходимо было отпраздновать, — попытку эмоционального возрождения, полный страсти разрыв с воздержанием (интересный способ избегать длинных разговоров).

Каждый надеялся, что и другой воспринимает эту временную беззаботность как каникулы — пока не придется вернуться в обычную жизнь.

Мы оба были торопливы и при этом рациональны — вспоминая об этом позже, я очень удивлялся.

Пока что Сэм ничего не замечал. Утром мы встретились в его студии, просторной квартире с видом на море. Я сразу начал искать Оскаров в книжных шкафах и нашел пять золотых статуэток: подтверждение заслуженного успеха. Найти их, если не знать, что они существуют, было бы трудно: он не выставил их напоказ.

Если бы у меня и появились сомнения в том, как будет принята книга Сэма, само присутствие этих пяти человечков подтверждало и гарантировало успех.

Сэм был в превосходном настроении. Он принял меня, как отец — блудного сына, открыто и сердечно. Я не мог понять, почему мне это так приятно. Отец у меня уже был, и я не искал себе другого.

В первый раз я пришел без Сабины, но, казалось, она была с нами, так часто упоминалось ее имя в разговоре. Чем дольше мы беседовали, тем яснее мне становилось, что Сэм просто сходил с ума от нетерпения. Мечтал показать книгу Сабине и боялся, что ей она не понравится. Кажется, ему стало легче оттого, что у него появился союзник.

В тот день мы долго, оживленно обсуждали, как представить книгу — Сэм хотел выпустить ее сразу на двух языках, голландском и английском. Этого тоже нельзя было рассказывать Сабине.

Он пригласил меня на рождественский ужин. Сабина тоже приглашена, сообщил он. Строго говоря, они не праздновали Рождество: просто устраивали обед для друзей.

Я был удивлен. Ведь Сабина сказала мне, что ни разу не была у Сэма и Анны.

Кажется, Сабина была удивлена не меньше меня.

— Ты пойдешь? — спросил я.

— Конечно. Там будет много знакомых.

— О Господи, Сабина, почему?..

Я замолчал. Почему бы тебе не объяснить все толком, хотел я спросить, но не успел. Она уже размышляла вслух:

— Я думаю, Анна будет рада тебе. Она давно хочет засадить его дома. У нее собака, она каждый день звонит детям, посещает солидный клуб, занимается благотворительностью и хочет приобщить ко всему этому Сэма. Хочет, чтобы Сэм ходил с ней на обеды в клуб. Чтобы он больше бывал дома: он вечно где-то разъезжал. Меня она не любит, я давно это знаю. Я ее раздражаю, потому что работала с Сэмом над фильмами, потому что у нас с ним всегда было о чем поговорить. Она к нему придирается по мелочам, а я — ну, по-другому с ним общаюсь, и поэтому она злится на меня. Она всегда обращалась со мной, как с существом второго сорта, — видимо, для собственного успокоения.

«Кем же ты была ему?» — хотел я спросить, но промолчал.

— Зато теперь мне можно прийти — благодаря тебе.

Она задумчиво затянулась, выпустила дым и сказала:

— Анна не разрешает ему курить… Американка.

— Зачем нам тогда идти туда? Только расстраиваться.

— Но ведь ты его издатель и наш общий друг из Голландии. А я пойду ради Сэма. Я знаю — ему будет приятно. Если ты только не покажешь, что мы вместе.

— Как я понял, она скорее обрадуется.

— Я ей не позволю. Чтобы не усложнять ситуацию с Сэмом.

Это прозвучало неожиданно резко.

— Вот это да! — сказал я, когда увидел, как оделась Сабина. Очень короткое черное платье с глубоким вырезом. И красные сапожки. Это было красиво, но немного смущало меня.

— Боже мой, — сказал она. — Разве сегодня не Рождество?

— Ну, знаешь, я подумал об Анне. Я… мне нравится Рождество.

— Анна? Она всегда выглядит безупречно, можешь не сомневаться. И каждый год молодеет на два года.

Я надел свой лучший костюм и, когда мы вышли из дому, почувствовал себя так, словно мы прожили вместе долго-долго.