По журавлиному задирая ноги, перебрался сквозь завал в прихожей, протиснулся в комнату. Гильзы, гильзы, гильзы. Всюду гильзы. В углах комнаты задрали вверх черные рыльца дул пулеметы, маленькие язычки разгорающегося пожара начинали лизать оборванные обои, излохмаченные пулями остатки мебели. Тяжелые пласты порохового дыма серыми полотнами обнимали голенища сапог, лезли в горло, выедали глаза. В этой мгле возились неясные силуэты, что-то несли, ворочали, плескали водой на разгорающееся пламя. Стараясь никого не задевать, прошел во вторую комнату. Поглядел на дыру в потолке, на лицо что-то капнуло. Рядом кто-то откашлялся и, чуть глотая окончания слов, негромко произнес:

  -Товарищ Уншлихт будет очень недоволен.

  -А почему он, почему не Станислав Адамович?

  -Операция проводится под кураторством товарища Розенберга согласно поручению от товарища Уншлихта. Станислав Адамович в курсе, но это дело на контроле у бюро НКИД и международного отдела ЦК.

  -Под контролем ЦК?!

  Эсллер резко обернулся к стоящему за спиной худощавому человеку с тихим голосом. Какой-то он весь вытянутый, с резкими чертами лица. Словно.... Словно стилет. Острый, тонкий, хищный. Опасный.

  -Да. Может, поднимемся наверх? Очень уж тут дыма много у вас.

  -Хорошо, пойдемте.

  Вышли из квартиры на лестничную площадку, поднялись. Дверные створки квартиры на верхнем этаже, выломанные бойцами Окунева, прогнулись под подошвами сапог. Под ноги сунулись какие-то тряпки, осколки разбитых тарелок, закопченная кастрюля, посреди комнаты лужа с нарезанными на ломтики картофелинами и свеклой. На кровати сидят напуганные хозяева разгромленной квартиры. Мелкий мужичонка с испитым лицом раскачивается, прижав ладони к ушам, неопрятная грузная баба сидит без движения, пусто смотрит перед собой и без остановки икает, рядом с ними боец с винтовкой. Тухлый запах гнили, застарелого пота и махорки перебивает острую горечь сгоревшего тротила.

  -Интересно, очень интересно! Значит так, а потом тут.... Ловко, не сталкивался.... Хотя есть что-то похожее, есть.... Но тут все рассчитано, с умом делали.

  Эсллер кашлянул, привлекая к себе внимание худощавого:

  -Товарищ, не знаю вашей фамилии, вы не могли объяснить, что значат ваши слова и - он указал рукой на рваную дыру в полу - это?

  -Что значит? - худощавый оглянулся, недоуменно посмотрел на спрашивающего - а разве вы не поняли? Тут ведь все очень просто! Гениально просто. Они установили тротиловые шашки под потолком, подперли их шкафом и ящиками набитыми в них обмундированием. Пока кто-то отвлекал вас неприцельной стрельбой и киданием гранат, взорвали шашки и поднялись в дыру по стремянке. Затем выбили окно и ....

  Эсллер грубо перебил говорившего:

  -Неприцельной? Два человека убиты в голову, вот сюда - Эсллер с силой ткнул пальцем себе в лоб - шестеро буквально разрезаны пулеметной очередью напополам! Вы это называете неприцельной стрельбой?! А еще ловушка в прихожей!

  -Даже так? Это еще интереснее! Сколько их было? Точно две женщины и один мужчина - азиат?

  Эсллер несколько замялся с ответом:

  -Эта, Елена Доможирская, сказала что их здесь легион. Полного состава. И еще упоминала о каком-то Горбатом. Знаете, мне показалась, что она пьяна или под воздействием некоторых э... препаратов.

  -Сказала о Горбатом? Его видели люди с наружных постов? Вы сами? Как выглядит? Такой невысокий, плечи широкие, сильно сутулится?

  -Нет. Его никто не видел.

  -Это плохо.

  Худощавый заложил руки за спину, прошелся по комнате. Покачался на носках перед жильцами разгромленной квартиры:

  -Этих людей опросили?

  -Нет.

  -Так чего вы ждете? Опрашивайте! И еще! Все материалы передадите товарищу Буренке.

  -Кому?!

  -Вы не ослышались. Фамилия такая у товарища.

  -Гм... - Эсллер снял очки, протер вытащенным из кармана платком - а как ваша фамилия, товарищ? И на каком основании я должен кому-то что-то отдавать?

  Оглянулся. За спиной никого. Строго воззрился на бойца с винтовкой - боец пожал плечами, вытянулся по стойке смирно. Эсллер дернулся к выходу, поскользнулся на картофелине, в полголоса выругался: - Ах синд! (чтоб тебя) - прошел в другую комнату, к выбитому окну, выглянул вниз, стараясь не задевать острых краев осколков. Свисающая веревка, цепочка следов, пустая улица. Да уж, гениально просто. А он полный лолл (дурак)!

  Опять узкие улочки, тупички, пустые темные дворы. Хриплый возглас вырывается из легких:

  -Ли! Стой! Агафья отстала!

  Остановился, подождал, но Агафья не вставала, темным ворохом одежд привалилась к стене, голова опущена вниз, лица не видно.

  Трогаю за плечо:

  -Агафья! Нужно идти!

  Она подняла голову, посмотрела, а я опустил руку - видел я уже такие взгляды, видел. Так смотрят, когда видят что-то обычно недоступное, когда одной ногой стоят уже там, в пустоте.

  -Куда тебя?

  -В живот меня, Леночка. В самую требуху. Вы идите, мне недолго уже осталось, я чувствую.... Скоро все кончится.....

  Присел рядом на корточки, привалился затылком к стылому камню стены. Нелепо, боже мой, как нелепо! На мне с Ли ни единой царапины и всего одна шальная пуля....

  -Леночка, скажешь старухе, перед смертью, как тебя кличут на самом-то деле?

  -Прости, Агафья Ивановна, не скажу. Да и рано тебе умирать, найдем доктора, пулю вытащим, отлежишься....

  Я беззастенчиво лгал, а она слушала и молчала. Потом с усилием повернула голову ко мне, взглянуло пронзительно прояснившимися от того света глазами:

  -Вот все вы, мужики, такие.... Ничего никогда не говорите, слово из вас не вытянешь....

  Я вздрогнул, а она вытянулась, подбородок безжизненно упал на грудь. Скончалась. Земля тебе пухом, Агафья Ивановна. Прости, если что не так. Ли тенью навис надо мной:

  -Госпожа, надо идти.

  -Идем Ли, идем.... Сейчас вот отдохну минутку и сразу пойдем.

  -Госпожа?

  -Да, Ли?

  -А куда мы пойдем?

  -Куда? В Москву, Ли, в Москву.

  Глава третья.

  'С крахом СССР в 1991 году Москва потеряла положение как столица империи, но она осталась столицей России и одним из главных городов мира'.

  Из реферата ученицы 9 'б' класса школы ? 274 Дегтяревой Екатерины.

  'Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось....'. Слилось, сбродилось и вылилось на многострадальную землю. Прямо на голову ничего не подозревающему русскому народу. А спать не надо, не надо медитировать посреди поля над колоском пшеницы, не видя ничего дальше подола собственной жены, нарезанной 'обчеством' межи и тына с глиняными крынками на кольях. Смотреть надо внимательно по сторонам и с опаской принимать все исходящее из больших городов. Сколько раз говорили - лучше меньше, да лучше. И ни разу никто не сказал - лучше больше, да похуже. Не нашлось таких, гм, изрекателей.

  А что могло изойти из колоссального мегаполиса, многомилионного города, в который за годом за годом, век за веком шли, плыли, ехали, несли свои надежды, прожекты, свою радость и горе, зло и добро люди, количество которых просто не поддается исчислению? Страшно представить, да и не хочется. Я практик, а не теоретик, поэтому свою и Ли лепту, привнесенную в этот титанический бродильный чан, я предоставлю высчитывать тем, у кого много времени и нет никаких других дел. И за которым не гонятся.

  За нами, пока, тоже не гнались. Я был уверен, что мы смогли сбить со следа, заставить нас потерять злых двуногих гончих. Не навсегда, на время, но все-таки нас упустили! И в этом основная заслуга Ли. Не знаю, как он договаривался, что говорил, что обещал, чем платил - обещанием, клятвами? - но нас спрятали у себя невысокие желтокожие люди, очень похожие на моего верного самурайчика. Молчаливые, прячущие глаза, они не задавали нам вопросов, кормили, предупреждали об милицейских облавах, уводили в тесные, душные или сырые и холодные норы, а потом безмолвно отодвигали щиты, лари и терпеливо дожидались, пока мы вытащим свои скрюченные тела из узких тайников и привыкнем к тусклому свету, после беспросветной темноты. Сухой, сморщенный старик с жидкой бороденкой не принял от меня ни золота, ни бумажек с водяными знаками, только долго смотрел, а потом кивнул. Не мне, Ли. И нас увели в глубину подвала, указали на топчаны в углу. Так прошло более двух недель. Март забрал с собой снег, апрель принес грязь и тепло. В один из дней в наш угол пришел один из молчаливых, жестом поманил за собой и на улице ткнул рукой на запряженную лохматым битюгом телегу, бесцветно произнес: