Примерно через минуту крупный снаряд разорвался у основания грот-мачты, разрушив рядом стоящие гребные катера, и вызвав небольшой пожар. Трюмно-пожарный дивизион под руководством трюмного механика Успенского бросился тушить этот пожар. Однако через пару минут еще один снаряд разорвался как раз среди матросов пожарного дивизиона, разметав их по палубе, пробив навесную палубу и окончательно разрушив катера. Трюмный механик Успенский погиб на месте, уцелевшие матросы унесли раненых на перевязку. А пожар тем временем набирал силу, питаясь деревянными обломками катеров и палубы. Я бросился к рострам и организовал тушение этого пожара силами уцелевшей прислуги малокалиберных орудий. Тушение осложнялось периодическими взрывами малокалиберных снарядов, поданных к орудиям и раскиданных по палубе и теперь находящихся в огне. Но матросы работали молодецки, и пожар стал постепенно стихать.

       Тут меня вызвали в боевую рубку сообщением, что командир тяжело ранен и нужно принимать командование броненосцем. Добежав до третьей дымовой трубы, я внезапно воздушной волной в спину был брошен вперед и, упав на палубу, разбил лицо, однако сознание не потерял и, оглянувшись, увидел, что там где я стоял до этого, командуя тушением пожара, в палубе зияет дыра, а матросов раскидало во все стороны. А еще говорят, что снаряд два раза в одно место не попадает.

       Как позже я узнал, осколки этого снаряда через вентиляционную шахту проникли к средней машине и повредили ее. Осколок снаряда попал в подшипник, и этот подшипник теперь сильно грелся. Нужно было остановить машину, чтоб выковырять осколок. Но так как на машинном телеграфе стоял "Самый полный вперед", а боевая рубка на вызовы не отвечала, мехи наши решили до последней возможности не останавливать машину, а подшипник охлаждать, поливая маслом.

       Прибыв к боевой рубке, я увидел, что левое крыло мостика превращено в руины прямым попаданием, в рубке все было забрызгано кровью и искорежено, внутри лежали мертвые и отдельно раненые, командир корабля был смертельно ранен в голову и бредил. Весь бледный, адмирал наш без сознанья сидел, прислонившись к броне в луже крови, и зажимал руками рану на животе. Два санитара пытались разжать его руки, чтоб наложить повязку.

       Раненый младший артиллерист лейтенант Колокольцов и тоже раненый старший боцман у штурвала удерживали корабль на курсе. Штурвал каким-то чудом действовал. Почти одновременно со мной, в рубку прибыли с перевязки старший минный офицер лейтенант Саблин и рулевой кондуктор Прокюс. Кондуктор сменил на руле Колокольцова, который, однако, отказался уходить на перевязку. Правда, управлять огнем из боевой рубки он уже не мог, аппарат Гейслера был разбит окончательно, переговорные трубы пробиты и скручены какими-то узлами, на месте, где раньше висел телефонный аппарат, теперь торчали только пучки проводов. Стали выносить раненых. Сначала пораженного несколькими осколками в спину Палецкого. Он был уже без сознания и, очевидно, потерял много крови...

       В это время в броненосец попал очередной восьмидюймовый снаряд - в нос под левым клюзом, вскрыв своим взрывом изрядный кусок обшивки борта. И хотя пробоина была надводная, но буруном от хода ее весьма активно заливало. Корабль стал садиться носом, но огня не прекращал.

       Тут "Ослябя" опять содрогнулся - это было парное (возможно одиночное) попадание крупным снарядом в переднюю броню верхнего носового каземата левого борта. Броня не была пробита, однако часть крепежных болтов была сорвана и бронеплита сдвинулась. Я был контужен воздушной волной, однако быстро пришел в себя. Начался пожар в находившейся рядом с местом взрыва малярной кладовой, но его быстро потушили. Лейтенант Колокольцов отправился в носовой каземат узнать про повреждения.

       Дифферент между тем медленно, но ощутимо нарастал, и из носовых отсеков поступали не радостные доклады. Все устанавливаемые для предотвращения растекания воды щиты и подпоры вылетали от сотрясений при стрельбе нашей же 10" башни, остановились носовые водоотливные насосы, в отсеках ниже бронепалубы остались отрезанные водой люди.

       Необходимо было срочно заводить пластырь на пробоину, но сделать это можно было только застопорив ход. К тому же через уцелевшую переговорную трубу передали о необходимости остановки средней машины из-за поломки.

       Да, "Адзуме", так и не сбавившей ход, повезло, но дистанция еще была 35 кабельтовых - далековато, но вполне в пределах дальнобойности наших пушек. И я отдал приказ довернуть влево на 45 градусов, чтоб ввести в действие 3 шестидюймовки правого борта и кормовую 10" башню. По расчету выходило, что "Адзума" будет на дальности нашего огня еще 10 или 15 минут и стрельбой всех четырех десятидюймовок есть еще шансы повредить ее.

       В 12-42 "Ослябя" снизил скорость до 10 узлов, чтоб уменьшить напор воды в носу, и начал медленно ворочать влево. Тут мы опять получили попадание, на этот раз 8" снаряд навылет пробил носовую трубу и разорвался около средней трубы, повредив ее. Но это был последний японский снаряд, попавший в броненосец.

       Кормовая башня "Адзумы" внезапно прекратила огонь. Вероятно, мы ее все-таки повредили, хотя, возможно, сама сломалась или кончились снаряды.

       Канонада всем бортом по удаляющимся японцам не дала видимых результатов, за исключением сбитой стеньги грот-мачты. На дистанции 49 кабельтовых наши 6'' снаряды уже не долетали, и пришлось прекратить огонь, так как стрелять на такой дистанции только лишь главным калибром с его малой скорострельностью - это напрасное выбрасывание снарядов.

       К этому времени "Аврора", выполняя сигнал адмирала, встала в кильватер "Осляби". "Алмаз" благоразумно сопровождал отошедший на безопасное расстояние "Смоленск". А "Лена" напротив - обогнав "Ослябю", и не реагируя на флажные сигналы вернуться, погналась за "Адзумой". На что рассчитывал командир "Лены", я так и не понял, шансов у вооруженного парохода в бою с броненосным крейсером никаких.

       Когда японец был еще виден на горизонте, "Ослябя" застопорил ход и занялся заведением пластыря и ремонтом машины, "Аврора" дрейфовала неподалеку. Так как у нас осколками перебило антенну радиотелеграфа, то семафором приказали "Авроре" по радио вернуть "Лену". Она вернулась через 2 часа и сообщила, что "Адзума" снизила ход до 7-8 узлов, имела дифферент на корму и крен на правый борт. Все-таки мы ее хорошенько достали!

       К вечеру пластырь, наконец, был заведен, подгружен уголь, и мы потихоньку, 8 узловым ходом, пошли к Владивостоку. Пришедший в себя после операции адмирал Вирениус одобрил это решение. Всю ночь откачивали воду из носовых отсеков, и к утру удалось поднять носовую пробоину над ватерлинией, после чего ее изнутри заделали деревянными щитами. Погода благоприятствовала, и наш отряд через двое суток благополучно добрался до базы.

       - Пошли мы как то с Ржевским на рыбалку. И, как обычно, поручику повезло. Вытаскивает он золотую рыбку...

       По рядам слушателей, сгрудившихся вокруг горящего на дне окопа костра, пронесся первый еще не смелый смешок (все же солдатам и офицерам новоприбывшего пополнения было еще не совсем привычно, что над поручиком столь откровенно потешается его же непосредственный командир), а лейтенант Балк продолжил:

       - Ну, тот естественно к ней с тремя желаниями. Первое - хочу, говорит, лучше всех в полку фехтовать. Пожалуйста, готово. Второе - стрелять тоже хочу, лучше всех в полку. И снова - нет проблем. Ну, тут поручика совесть заела - что это я все о себе да о себе, хочу, говорит, чтобы война с Японией закончилась победой русского оружия! Ну, тут уже рыбка ему - поручик, вы представляете, сколько людей в это вовлечено? Я же не господь Бог, я всего лишь владычица морская... Давайте поскромнее, а? Ну, что поделать... Поручик вспоминает о своей последней пассии, княгине Н, с хорошим приданым, но... своеобразной внешностью. Хочу, говорит, чтобы Н. стала красавицей, и протягивает рыбке карточку. Та посмотрела на фото раз. Посмотрела два, и говорит человеческим голосом, - так что вы там, мой дорогой поручик, про войну с Японией говорили?