Оставив свой домашний адрес, назвав место работы, я ушел. Но до утра не сомкнул глаз. Перед мысленным взором стоял Сергей — Кузьма Алексеевич Сараев. Один в двух лицах. Теряясь в догадках, я невольно возвращался к прошлому…

Кузьма Сараев и я родились в одном районе, так что земляками доводимся. Сараевы жили богато. В коллективизацию их раскулачили и выслали на восток. В село вернулись в тридцать девятом. Об этом Кузьма рассказывал мне, когда вместе учились в механическом техникуме.

Учеба Сараеву давалась легко, он с пренебрежением относился к сокурсникам, преподавателям. В январе 1943 года нас, третьекурсников, призвали в армию. Оба попали в пулеметное училище, которое находилось в одном из городов Средней Азии. Весной всех направили на фронт, под Воронеж. Служили в одной из рот 184-го стрелкового полка. В его составе участвовали во многих боях. В одной из жарких атак возле деревни Долиновки, что под Кременчугом, рядовой Сараев пропал без вести. А вскоре и меня ранило осколком снаряда в бедро. Ночью подобрали санитары, но не наши, а немецкие. Почти месяц лежал в лазарете на окраине Кривого Рога. После выздоровления меня перевели в общий лагерь. Здесь я вновь встретился с Кузьмой Сараевым. Он дружески похлопал меня по плечу, спросил:

— Что, Савелий, на фюрера будем работать?

Я удивился вопросу Кузьмы, был возмущен его поведением. Но, пересилив себя, сказал:

— Мы с тобой один хлеб ели, из одной кружки пили чай. Да как ты можешь?.. Бежать надо к своим или к партизанам, бороться против фашистов!

Кузьма усмехнулся, с упреком заметил:

— Знаешь, Савелий. Выбрось ты эту дурь из головы. Отсюда не убежишь, а под расстрел попадешь.

— Так что ж, по-твоему, мы должны делать?

— А ничего. Будем ждать лучших времен. С немцами надо жить в дружбе. Наше время впереди.

Позже военнопленные мне говорили, чтобы я не связывался с Кузьмой. Продажная, мол, он шкура.

Почти всех военнопленных выгоняли на рытье окопов, ремонт дорог и мостов. Сараев же, я заметил, отсиживался в лагере. Ему доверяли вывозить со станции грузы, отправлять ценности, награбленные захватчиками. Вначале я опасался, что Сараев донесет на меня. Но этого не произошло. Когда же обо всем сказал старшине Феоктисту Захарову, которого знал как советского патриота, он предупредил: «Прихвостень он немецкий, твой Кузьма. Будь с ним поосторожнее. Гитлеровцы ставят его в пример, говорят, Сараев добровольно перешел на их сторону».

В начале лета сорок четвертого большую группу военнопленных, среди которых был и я, погрузили в вагоны и под усиленной охраной отправили в Южную Германию. Так я потерял Сараева из виду.

— Остановимся пока на этом, — сказал Кудрявцев. — Вы, Савелий Иванович, можете пойти пообедать. Мы также сделаем перерыв, затем продолжим беседу. В вашем распоряжении полтора часа. Встретимся здесь же, в кабинете…

Горохов ушел. Чекисты, посмотрев друг на друга, улыбнулись. Кудрявцев позвонил дежурному, спросил 9 новостях. Их не было. Положив на рычаг трубку, Александр Никитич спросил:

— Василий Романович, что, по-вашему, скрывается под личностью Сергея? А?

— Кузьма Сараев и Сергей Федоров, — ответил Иванов, — пожалуй, это одно и то же лицо. Об этом говорят сообщения чекистов Молдавии. Только Савелию он не назвался Федоровым, побоялся. Версию о возвращении в СССР в 1949 году и Светлану придумал, чтобы морочить голову.

— С вашими доводами согласен, Василий Романович. Я доложу обо всем в Алма-Ату товарищу Васильеву, а вы срочно проверьте в военкомате. Надо узнать, когда Сараев был призван в Красную Армию. Да и милицию побеспокойте. Подготовьте письмо нашим соседям — омичам и кокчетавцам. Повторно ориентируйте нашу оперативную группу, посты милиции о тщательной проверке подозрительных лиц. Если Федоров не уехал поездом, то крутится где-то поблизости. Ну, а сейчас следует перекусить.

…К начальнику отдела Иванов пришел без пяти три. Горохов уже сидел на стуле у двери кабинета и читал книгу. Александр Никитич пригласил его к себе.

— Ну что же, Савелий Иванович. Продолжим нашу беседу.

Горохов сказал:

— Семь месяцев пробыл в Людвигсбурском лагере V-A Штутгартского промышленного района. На одежде носил номер 99912, работал в подземных рудниках и на соляных шахтах Хейльбронна, а также на химическом заводе в Халле. После болезни с группой советских военнопленных, насчитывающей более ста человек, был отправлен в шталаг VII-A Верхней Баварии. Числился в рабочей команде 2699, что находилась в районе Моосбурга. Примыкал к подпольной антифашистской организации БСВ[13], существовавшей в лагере.

Перед самым концом войны, во время налета авиации, мне и еще девяти узникам удалось бежать. К побегу готовились заранее. БСВ снабдило нас гражданской одеждой. Разделившись на две группы, стали пробиваться на восток. Шли ночью, днем прятались на болотах, в скирдах прошлогодней соломы. У крестьян, работавших на полях, выпрашивали корки хлеба. Весна была холодная, дождливая, и мы с трудом проходили за ночь 7—10 километров.

На четвертый день обессиленные, голодные наткнулись в лесу на власовцев, которые сказали, что пробиться к Красной Армии нам не удастся: впереди немецкие войска. Кто-то заметил: «Попадете в руки СС или гестапо, вас расстреляют. Надо сдаваться союзникам». У нас не было выбора и мы остались у власовцев.

Первого мая советские войска взяли Берлин, а четвертого мы сдались на милость передовым частям американской армии. Около месяца жили в палатках, затем перебрались в лагерь Фольцгофен. Здесь я встретился с Сараевым. Он был в гражданской одежде, а я в форме, выданной власовцами.

— Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил Кузьма. — Ты что, воевал против своих?

— Нет, — говорю, — не воевал.

И рассказал все, как было. Он ухмыльнулся в ответ.

— Судить нас будут, если попадем к нашим.

Я понял: не поверил он мне.

Был Кузьма со мной вежлив. Подарил костюм, давал на мелкие расходы немецкие марки. А однажды предложил поехать на заработки в Мюнхен. Я отказался. Вскоре Кузьма и его друг Кузнецов из лагеря уехали. Вернулся Сараев в лагерь Пассау в начале осени. Один.

Шло время. Западные пропагандисты были щедры на посулы, стремились отговорить нас от встреч с представителями командования советских войск. В своих лекциях они называли нас не иначе, как «перемещенные лица», клеветали на Советский Союз, с предубеждением отзывались о послевоенном переустройстве Европы и, в частности, немецкого государства.

С Кузьмой Сараевым мы виделись ежедневно, ибо жили в одном большом трехэтажном корпусе. Он уговаривал меня не возвращаться в Советский Союз. На родине нас якобы ожидают тюрьма, пытки в НКВД.

— Ты отказываешься, — как то сказал мне Сараев. — Смотри, чтобы потом не пожалел. А я уже заполнил анкету и фотокарточки сдал. Уеду на запад.

Я дал Кузьме адрес моих родителей.

Почти год жили мы в лагере для перемещенных лиц, а в мае сорок шестого я уехал домой. Здесь меня ждала печальная весть: отец мой, гвардии сержант Иван Анисимович Горохов, водитель танка, погиб под Кенигсбергом незадолго до окончания Великой Отечественной войны.

Вы спросите, почему Сараев остановился в нашем городе, зашел ко мне? Во-первых, Кузьма знал меня много лет. Считал, что я, как и он, побывал в плену, совершил преступление перед Советской властью. Кроме того, Сараев, очевидно, полагал, что я скомпрометировал себя связью с власовцами. Во-вторых, у него здесь живут старушка-мать, сестры. Приехав в наши края, он в последний момент раздумал навестить родственников. Желание же дать матери знать о себе привело Кузьму ко мне. Это, конечно, мое личное мнение. Может, в чем ошибаюсь…

Савелий Иванович умолк. Было видно, он глубоко переживает неудачи в своей жизни. Спохватившись, Горохов спросил:

— Товарищ майор, что я должен делать с деньгами Сараева?

— Вы не беспокойтесь об этом, — сказал Кудрявцев. — Как с ними поступить, мы подумаем. Для начала сдайте деньги нашему кассиру и получите от него приходную квитанцию.