В конце ноября 1917 года в Коканде состоялся съезд мусульман, о котором говорил дамулла Сабит. Крупные торговцы, буржуазно-националистическая интеллигенция, представители мусульманского духовенства провозгласили буржуазную автономию Туркестанского края, образовали контрреволюционное правительство, возглавившее так называемую «Кокандскую автономию». Членом этого правительства был избран и шейх Асадулла. В правительство вошли также главари клерикальных организаций «Улема», «Шурои Исламия», южного отделения партии «Алаш», Мустафа Чокаев, Тынышпаев и другие. Не надеясь на поддержку широких масс, кокандские «автономисты» заключили союз с русской белогвардейщиной, их подпольной «Туркестанской военной организацией», а также с атаманом Дутовым, хивинским ханом и бухарским эмиром, за спиной которых стояли английские, французские и американские империалисты. Они стремились к захвату Средней Азии, к превращению ее в свою колонию. Большие надежды возлагали они и на семиреченских казаков, возвращавшихся домой из Персии. Но в районе Самарканда казаки сложили оружие и сдались бойцам Красной гвардии. Подпольный контрреволюционный штаб в Ташкенте принял решение: от общего выступления отказаться, приурочив его к более благоприятному моменту. Тогда правительство «Кокандской автономии» решило действовать самостоятельно. Опираясь на банду Иргаша, насчитывающую несколько сотен всадников, оно подняло восстание, арестовало Кокандский Совет. Однако малочисленные красногвардейские отряды при активной поддержке трудящихся оказали мятежникам упорное сопротивление и с помощью подошедших из Самарканда отрядов Красной гвардии 19 февраля 1918 года разбили «Кокандскую автономию». Оставшиеся в живых члены самозваного правительства бежали за границу.

Поспешил скрыться и шейх. На лошади, которую ему привел курбаши из конюшни, принадлежавшей видному лидеру «Кокандской автономии» Мамедову, он, после двухчасовой скачки, забрызганный грязью, влетел на двор караван-сарая, что во втором Беговате. Старик-хозяин, увидев продрогшего шейха, предложил ему горячего чая. Асадулла жадно, большими глотками отпивал из пиалы ароматный напиток и мысленно проклинал февральскую погоду, тяжелые события в Коканде, которые он перенес. Хозяин понимал, что перед ним сидит важная персона и догадывался, что этого человека к нему привело какое-то неотложное дело. Почувствовав на себе вопросительный взгляд, шейх первый нарушил молчание.

— Я, — сказал он, — член правительства Коканда, временно распущенного. Мы еще вернемся с большим войском под знаменами ислама. А сейчас, отец, замени мою уставшую лошадь на хорошего скакуна. Вот тебе деньги. Прикажи немедленно седлать.

— Слушаюсь!

Не прошло и часа, как шейху была подана отличная беговая лошадь. Асадулла вскочил в седло, поскакал по грязной, размытой первыми февральскими дождями, дороге в сторону Гульчи. Вскоре погруженный в темноту древний Коканд остался далеко позади.

Шейх скакал в Кашгар по знакомым ему дорогам, по тайным тропам, проложенным контрабандистами. Асадулла был удручен. Он не мог понять, почему так мгновенно рассыпалась «Кокандская автономия», на которую возлагал большие надежды.

Прибыв к Оразу, шейх рассказал о постигшей неудаче в Коканде и попросил вечером переправить его через границу. Ораз, ссылаясь на трудности, ответил, что не сможет сразу выполнить просьбу.

— Конные отряды, — сказал он, — разъезжают вдоль границы, ловят беглецов.

Через сутки хитрый Ораз, хорошо знающий приграничную зону, провел шейха в сторону Южного Синьцзяна. Только здесь, вдали от Коканда, занятого большевиками, Асадулла несколько успокоился.

Через два дня пути перед шейхом открылись окрестности Кашгара. Скоро он будет в родном кишлаке Буруктай. Асадулла взглянул на весенний караван облаков, медленно плывущих по небу, стал поторапливать лошадь. А вот и кишлак. Легкий ветерок доносил из чайханы шашлычный запах. Около домика, греясь на солнце, расположились старики. Они сидели на корточках, вели неторопливую беседу.

Асадулла, боясь расспросов, стороной объехал чайхану и направился к своему дому. Старый Касым при появлении сына не на шутку растерялся, но, поборов минутное замешательство, спросил:

— Почему так скоро вернулся? Что случилось в Коканде? Садись, рассказывай.

Шейх не замедлил выполнить просьбу отца. Он рассказал ему о полном крахе «Кокандской автономии», о том, как проходил съезд контрреволюционных сил Туркестана. Асадулла отметил, что трудящиеся массы города, особенно бедняки, отнеслись к «Кокандской автономии» враждебно, были на стороне Советской власти.

Шейх волновался. Заметив это, отец сказал:

— Сын мой! Все, что ты рассказал, поистине страшно. Но об этом не надо всем знать. Мы должны воздать благодарение аллаху за то, что он спас тебя от смерти и ты стоишь сейчас передо мной. А сил у нас хватит!

— О, если бы слова твои, отец, дошли до аллаха! — воскликнул шейх, вскакивая с места. — Я готов к борьбе за наше дело.

Старый Касым, обняв сына, сказал:

— Значит, я не ошибся в тебе. А теперь иди, отдыхай. Впереди много работы.

Несколько дней подряд Асадулла не выходил из дома. Через близких людей собирал сведения о настроениях мусульман в связи с просочившимися слухами о разгроме «Кокандской автономии». После этого сперва в окрестных кишлаках, а затем и в Кашгаре стал выступать с речами, выдавая себя за «кокандского мученика». Шейх открыто заявлял, что, опасаясь репрессий со стороны большевиков, был вынужден оставить Коканд и выехать в Кашгар.

Через некоторое время Асадулла поступил учителем, в Кашгарскую религиозную школу, стал слушателем в медресе дамуллы Абдукадыра, окончившего высшее духовное медресе в Египте. В 1920 году шейх по рекомендации Абдукадыра вступил в организацию панисламистского и пантюркского толка.

Хитрый и дальновидный Касым, связанный множеством нитей со всеми прослойками мусульман в Синьцзяне и далеко за его пределами, узнал, что китайское правительство считает деятельность пантюркистских и панисламистских организаций противозаконной и намеревается репрессировать всех, кто сеет смуту среди дунган, уйгуров, казахов, киргизов и узбеков.

Опасаясь ареста, шейх поспешил заручиться рекомендательными письмами знатных людей и в июне 1920 года выехал в Кульджу, где устроился учителем в духовно-мусульманскую школу. Он быстро нашел знакомых среди духовенства, русских белоэмигрантов, в официальных кругах китайской администрации познакомился с офицерами-анненковцами, дутовцами. Это было как раз то общество, которое искал Асадулла и которое устраивало его во всех отношениях.

Однажды шейх был приглашен на весьма важное и секретное совещание у кульджинского генерал-губернатора Дао Иня, где присутствовали высшие гоминдановские чиновники, китайские купцы, русское белогвардейское командование и английские представители. Обсуждались вопросы об организации на территории Западного Китая больших белогвардейских отрядов, их вооружение и снабжение, разрабатывался план нападения на советское Семиречье.

Асадулла Хафизов был осторожен. Мусульмане в Кульдже еще не знали, что под личиной смиренного служителя ислама скрывается авантюрист, готовый во имя восстановления в Туркестане прежних порядков поддерживать любые антисоветские акции. Именно на этом совещании у шейха возникла мысль: взять на себя обязанность организатора всей работы, направленной против Советской власти в Туркестане и Семиречье. Губернатор знал о той роли, которую играл шейх, будучи в составе правительства «Кокандской автономии», и в своих высказываниях по обсуждаемым вопросам не раз ссылался на Хафизова, как человека, хорошо знавшего сложившуюся в Семиречье и Туркестане обстановку.

В конце совещания было принято решение: шейх поедет в советский Туркестан и будет там жить до особого распоряжения. По легенде, Асадулла должен появиться на земле большевиков как поборник революционных идей.

— Сложная задача, — говорил шейх. — Ведь я повсюду известен как панисламист.