— Собирались в доме Севастьянова?

— Нет. В здании Рабкрина, в кабинете Рогальского. Там же и список коммунистов печатают. Адреса уточняет какой-то Фатеев. Он же и о методах казни речь вел. Ох, какие это бессердечные люди! — воскликнула Порецкая и от негодования передернула плечами.

— Может быть, вам, Таисия Николаевна, не следует больше возвращаться к ним? Вдруг нервы сдадут?

— Да, нет. Чувствую, что приношу людям пользу. И это прибавляет мне силы.

Дьяконов немедленно подписал ордера на арест всех активистов шантуровской организации, после чего провел короткий инструктаж выделенных на операцию людей.

— Нам товарищи, приходится торопиться. Времени остается в обрез. По последним сведениям мятежники сосредоточили для захвата города крупные силы. Ходят слухи, что во главе казачьих отрядов стоит генерал Белов. Не открывайте без надобности стрельбу. Руководит операцией Порфирьев. Начало в три часа ночи. Все!

В доме Рогальского захватили несколько человек, подлежащих аресту:

— Ну, Петр Петрович, облегчил ты нам работу, собрав у себя ястребков, — сказал хозяину чекист Шаповалов. — Жаль только, не вся ваша компания в сборе. А то бы совсем было приятно.

— Не рано ли торжествуете, господа-товарищи? — надменно процедил сквозь зубы Черемисинов.

— Ты, ваше благородие, Владимир Иванович, помолчи! — заметил Поплевко. — Как был, так и остался кадетом. Первейший супротивник Советской власти. Тебе и рта раскрывать-то не следует. Раз в эту компанию попал, все ясно.

В течение часа тридцать человек были доставлены в тюрьму. Из намеченных к аресту успел скрыться лишь младший брат Севастьянова, завхоз 253-го полка. Как ни старался Порфирьев провести операцию тихо-мирно, без пальбы не обошлось. В доме Княжичевых старший из братьев успел выхватить из-под подушки маузер. Одна пуля слегка ранила красноармейца, вторая обожгла ухо Шаповалову, третья, попав в стоявшую на столе семилинейную лампу, разбила ее. В наступившей темноте ответные выстрелы Шаповалова и Порфирьева оказались для Княжичевых смертельными.

Светало медленно. Ночь как бы нехотя уступала свое место новому дню. Ее союзником стал буран, внезапно налетевший откуда-то с севера. Но вот вьюга утихла, и на востоке из-за облаков показалось солнце. Сразу стало светло. Дьяконов, приказав никому не расходиться, пошел докладывать членам пятерки о ликвидации части контрреволюционного подполья. Улицы города ожили. У здания театра строился отряд особого назначения. Коммунисты и комсомольцы по команде Владимира Гозака равняли ряды. Обладавший могучим басом Гозак, щадя утреннюю тишину, командовал вполголоса. Лица чоновцев были серьезными. Не улыбался даже весельчак Купершмидт, секретарь комсомольской организации.

В штабе было людно. Срочные дела привели сюда заведующую здравотделом Чернышову, члена укома Якова Стронгина и многих других. Секретарь укома Соколов и председатель пятерки Виктор Германович Барлебен чуть слышно переговаривались между собой. Увидев Дьяконова, Соколов кивнул ему на стоявший рядом стул и несколько раз стукнул ребром ладони по столу, требуя от собравшихся тишины. Потом сказал:

— Товарищи! Ждать больше некого, все в сборе. Предлагаю начать объединенное заседание укома партии и оперативной пятерки. Прежде всего, заслушаем информацию военкома и руководителя ЧК. Давай, товарищ Омельянович, говори первым.

Омельянович с трудом поднялся из-за стола. За последние дни военком сильно изменился. Лицо его потускнело, под глазами появились темные мешки, плечи опустились. Тихим голосом он сообщил, что положение снова ухудшилось. Город окружен со всех сторон. У мятежников большое превосходство в силах. Батальон 253-го полка, который стоял в Архангельском, командиры сдали бандитам без выстрела. Вот-вот падет Ново-Павловка. К селу двинут последний резерв ЧК — коммунистический отряд особого назначения. Необходимо продержаться двое суток до прихода подкрепления из Омска и Кокчетава.

— Сколько у мятежников штыков и сабель? — спросил член укома Федоров.

— По нашим подсчетам на город наступают до семи тысяч, из них вооружены тысячи три. Примерно с тысячу конных.

— А чем располагаем мы?

— В городе осталось около двухсот красноармейцев, и вот ушел к Ново-Павловке коммунистический отряд в сто пятьдесят штыков. Это все.

— Товарищ Омельянович, почему так плохо вооружен коммунистический отряд? — вступил в разговор Дьяконов. — У многих бойцов старые охотничьи берданки.

— Я приказал командиру пулеметного батальона выдать коммунистам винтовки и три пулемета, — ответил военком.

— Ни одного пулемета Гозак не получил, — подал реплику член укома Кузьма Казаков.

— А где командир 21-й дивизии Быков? Разве…

Но Барлебен перебил Дьяконова.

— Быков, — сказал он, — приказом помглавкома, как не обеспечивший руководство войсками, отзывается в Омск. Предлагаю пополнить состав оперативной пятерки по борьбе с мятежом.

— Уком рекомендует Якова Стронгина, — предложил Соколов и после минутного молчания, убедившись, что других кандидатур участники заседания не выдвигают, сказал: — Решено! Послушаем теперь Виктора Ивановича.

— Сегодня ночью ликвидирована часть антисоветской организации, которая готовила в городе мятеж, — стал докладывать Дьяконов, но в это время в комнату, где шло заседание, вошли двое: железнодорожник в замасленном ватнике с винтовкой в левой руке и чекист Шаповалов. Извинившись за столь неожиданное вторжение, они прошли к президиуму. Железнодорожник негромко, но четко сказал, обращаясь к Барлебену:

— Перехитрили нас бандиты, Виктор Германыч. Пропал коммунистический отряд! Человек тридцать прорвалось к вокзалу, остальные окружены.

— А Гозак? — спросил кто-то из присутствующих.

— С отрядом он.

Шаповалов наклонился к Дьяконову, сказал, что по приказу Порфирьева чекисты эвакуируются на вокзал. Туда же везут арестованных заговорщиков. Виктор Иванович, выслушав Шаповалова, доложил обо всем Барлебену и Соколову. Последовала команда:

— Заседание окончено. Всем отходить к вокзалу. Будем обороняться. У кого нет оружия, получит на вокзале…

НА ПОЧТЕ

Когда Дьяконов ушел в уком, Порфирьев решил еще немного полежать: что-то разболелась раненая нога. Но поворочавшись минут пятнадцать на старом ободранном диване, из которого торчали клочья ваты и концы стальных пружин, встал и вышел на улицу.

Уже совсем рассвело. Ночной буран наметал большие сугробы. Снег под валенками скрипел, мороз хватал за щеки, щипал уши. Прислонившись к калитке, Порфирьев задумался. Какая-то неясная тревога охватила его. Мысли одна мрачнее другой.

«А все этот… Севастьянов виноват», — решил про себя Порфирьев.

Когда чекисты пришли в дом Севастьянова, хозяин побледнел, но быстро оправился от испуга. Уже на первом допросе в ЧК он заявил: «Не трудитесь, господин чекист. Я не из тех, кто предает своих. Для вас лично намыленная веревка и фонарный столб уже приготовлены. Захватив меня, вы лишь на время отсрочили собственную казнь. Но я надеюсь увидеть, как из-под ваших ног выбьют табуретку…»

«Интересно, — думал Порфирьев. — На что Севастьянов намекал? Неужели арестована только незначительная часть заговорщиков?»

Из задумчивости его вывел шорох чьих-то шагов. Порфирьев обернулся и увидел свою хозяйку. Помогая себе большой суковатой палкой, старуха с трудом пробиралась через образовавшиеся ночью сугробы.

— А я ведь к тебе, Спиридонович, — едва отдышавшись, проговорила Лукинична. — С оказией!

Старуха достала из-за пазухи сложенный конвертом платочек и, бормоча что-то себе под нос, развернула его, подала Порфирьеву два листа бумаги.

— Ночью прибегла та голубушка. Тревожная такая. Я уж успокаивала, успокаивала ее, а она все никак с дрожью не могла совладать. Потом дала один листочек, а на другом штось написала. Беспременно, говорит, бабуся, до утра надобно отдать. А ты, соколик, все никак не шел. Вот я и собралась.