О, он урод, властолюбец, хам, самодур — кто угодно, но не болван, нет.

— Ваш водитель, — говорю я. — Меня попросили — я вас вожу.

Бывший вице-мэр некоторое время молчит. Потом шумно отваливается на спинку сиденья:

— Ох ты! Не простой фрукт. — И тут же пригибается к моей шее вновь: — Откуда тебя Дуська знает?

Реагировать нужно немедленно, без задержек. На свой страх и риск. Почему-то мы с Евдокией не обсудили, как отвечать на этот вопрос, если вдруг он возникнет.

— Дочери наши дружат. — Ничего другого в голову мне не приходит.

— Тоже на журфаке учится? — помедлив, интересуется бывший вице-мэр.

— Нет, не на журфаке, — отвечаю я. Что на этот раз истинная правда.

По тому, что мой седок все не откидывается обратно на спинку, все дышит и дышит мне в затылок, я понимаю, что ему хочется продолжить свои расспросы. Но в конце концов он решает, что лучшим вариантом будет прекратить любопытствовать, и снова отваливается там сзади на спинку сиденья.

Когда мы останавливаемся у нужного офиса на Большой Ордынке, на гранитном крыльце которого, вызванный звонком бывшего вице-мэра, ждет его, набросив на плечи длинное кожаное пальто, некий господин холеного топ-менеджерского вида, я, напрочь забыв о просьбе Евдокии, остаюсь спокойно сидеть на своем месте, дожидаясь, когда ее папаша оставит машину, но он тоже сидит — молчит — и лишь со свирепой выжидательностью смотрит на меня в зеркало заднего вида. Я недоуменно оборачиваюсь к нему — и тут вспоминаю. «Твою мать!», — звучит во мне восклицанием. Я открываю дверцу, выбираюсь наружу, огибаю свое корыто сзади и открываю дверцу со стороны бывшего вице-мэра.

— Что, раньше людей не возил? — бросает мне бывший вице-мэр, ступив на асфальт. — Чтоб с задницы машину больше не обходил! Только с передка! — И, пока я перевариваю сказанное, добавляет: — Не отлучаться никуда! Жди меня здесь, сколько бы ни задержался!

Твою мать, снова звучит во мне, твою мать! Но внутренне, только внутренне. Крепись, Лёнчик, говорю я себе, держись!

Сидеть в машине, дожидаясь патрона, — о Боже, да как этими извозчиками еще не забиты все желтые дома! Помаявшись минут десять, я извлекаю из кармана мобильный и звоню Евдокии. В отличие от вчерашнего дня телефон ее отзывается мгновенно.

— Чтоб ты знала, ты подруга моей дочери, — говорю я.

— Что-о? — вопрошает она, естественно, ничего не поняв.

Я объясняю, что и как вышло, ожидая от нее реакции веселья. Но Евдокия неожиданно для меня слушает мой рассказ с требовательной серьезностью.

— Хорошо, что предупредил, — говорит она. — На всякий случай, как ее зовут?

Я называю имя своей дочери.

— А кто она? — следует новый вопрос. — Ну чем занимается: работает, учится?

Кто она? Чем занимается? А вот об этом мне уже не хочется говорить. Мне не хочется пускать Евдокию в мою жизнь так глубоко.

— Да хоть кто, — отвечаю я. — Сочиняй, что хочешь. Главное, не забудь потом сообщить мне, что сочинила. Будем сочинять вдвоем одну сказку.

Тут наконец моя радость услаждает мой слух смешком:

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Из сказки возгорится пламя!

Вот такой, с этой ее ироничностью, с этой ее кислинкой, я ее обожаю, вот такая она — моя, и я тотчас вспоминаю, о чем было напрочь забыл.

— Я же книгу вчера получил из издательства, — говорю я. — Собирался, как встретимся, подарить. А ты меня огорошила — у меня это дело из головы выскочило.

— Книгу?! Получил?! — вырывается у моей радости. — Ой, хочу-хочу-хочу! Приготовь! Как увидимся, даже если пробегать будем мимо друг друга — все равно, прямо на бегу отдай!

Закончив разговор с нею, я тут же достаю из бардачка экземпляр книги, раскрываю и, вооружившись ручкой, погружаюсь в сладкую муку сочинения дарственной надписи. Мне нужно подписать книгу так, чтобы бывший вице-мэр, если она окажется у него в руках, ничего бы не заподозрил. Не знай он меня вживе — и Бог с ним, а теперь — отец подруги и вдруг с нежной надписью?!

На муки сочинения надписи у меня уходит едва не четверть часа. И когда бывший вице-мэр звонит мне с коротким сообщением: «Выхожу!» — я только-только собираюсь убрать подписанную книгу обратно в бардачок.

Убирая книгу, я извожусь насмешливым недоумением: что за нужда была ему сообщать, что выходит? Понимание того, из-за чего звонил, приходит ко мне лишь после того, как я вижу его возникшим на крыльце. Ах же ты, Боже мой! Я рву ручку замка, вываливаюсь наружу и торопливо обогнув свое корыто (с передка, с передка!), открываю заднюю дверцу.

Быший вице-мэр, ни слова не произнеся, садится в машину и раскрывает рот, только когда оказываюсь на своем месте за рулем и я:

— Ну вот что, Лёник! На срани твоей ездить нельзя. Позор. Дуська как раз собралась машину покупать, давай-ка подмогнем с покупкой, на ней меня по доверенности и повозишь. Знаешь приличные салоны, чтоб все тихо-спокойно?

Хорошо еще, стучит во мне, что ты не додумался назвать меня Лёнчиком!

Вслух, однако же, я, конечно, ничего подобного не произношу.

— Найдем, чтоб все тихо-спокойно, — отвечаю я бывшему вице-мэру.

Что за комиссия, Создатель: сколько мы обсуждали с Евдокией, какую машину ей и где покупать, я и не сомневался, что покупка ее машины ляжет на меня, но я не мог и помыслить, что придется заниматься этим в таких обстоятельствах!

Мы намечали с моей радостью купить ей «Форд Фиесту», его мы и покупаем. Странно быть с нею рядом, да много часов подряд, и при этом изображать отношения людей, никогда не видевших друг друга в облачении Адама и Евы. Впрочем, бывшему вице-мэру и в голову не приходит следить за нами, чтобы подловить на моментах близости, что с неизбежностью то и дело высоковольтной искрой проскакивают между нею и мной.

— Давай, выкатывай, покажи, чему научилась, — говорит он Евдокии, когда машина из собственности салона становится наконец ее собственностью.

Евдокия с гордо-небрежным видом размещается на переднем сиденье, бывший вице-мэр рядом с ней, я забираюсь назад. Евдокия трогает так лихо, что мы вылетаем из разъехавшихся стеклянных дверей, будто собираемся набрать сто километров скорости за указанные в характеристике модели девять с половиной секунд, но у дороги перед потоком машин она благополучно тормозит и, обернувшись ко мне, просит:

— Ой, нет, давай ты… Извините, Леонид Михайлович! — тут же поправляется она. — Я не решаюсь… давайте вы.

Бывший вице-мэр не придает ее мнимой оговорке при обращении ко мне значения. Мало ли что отец подруги. Раз крутит баранку у твоего собственного отца, как к нему обращаться еще, как не на ты?

Я опробовал машину в салоне и знаю, что за удовольствие сидеть за ее рулем, но я не мог и представить, что за наслаждение получу, выкатив на дорогу и встроившись в поток. Как этот напоминающий мне конька-горбунка хетчбэк со вскидывающейся вверх задней дверцей послушен любому шевелению руки на рулевом колесе, как отзывчив на любое движение педалей, как упоительно мягко ходит под рукой переключатель скоростей.

— Замечательная машина! — не удержав в себе захлестнувшего меня восторга, восклицаю я в пространство перед собой.

— Да уж, это, Лёник, машина, — отзывается бывший вице-мэр, оказавшийся теперь рядом со мной. — Не то что твоя «срань».

Я натурально прикусываю язык, заставляя себя снести его тычок. Присутствие Евдокии так и понуждает встать на дыбы. Впрочем, оно же и утихомиривает. Я лишь невольно вдавливаю педаль газа с такой силой, что машина чуть не прыгает вперед, и приходится тормозить.

— Это еще что?! — судорожно хватается за ручку на дверце бывший вице-мэр.

Я не отвечаю ему. Что ты меня заставляешь терпеть, моя радость!

Евдокия в этот момент подает голос. Словно услышав мое обращение к ней.

— А ваша машина, Леонид Михайлович? Ваша-то машина осталась там!

Ну да, точно. Моя «срань», как выражается ее папаша, осталась около салона. За радостными хлопотами по покупке ее машины я совсем забыл о собственном корыте.