никак не получится, дорогой!

     - Как так? Ведь они у вас работают.

     - Не работают! Не работают! - еще радостней объявил председатель.

     - Как так? - тупо повторил Виктор.

     - Конюх, мальчик этот, - впервые Удоев  обнаружил  свой  акцент  -  в

слове "мальчик" мягкий  знак  отсутствовал,  -  вчера  прямо  и  уволился,

напугался, значит, сильно. А полковник и не работал у нас никогда.

     - Он же в съемочной группе как начальник трюкотряда числился.

     -  Правильно.  Я  его  начальником  послал.   За   Сережей   присмотр

обязательно нужен был. Сижу я, думаю -  кого  послать.  И  вдруг  солидный

человек приходит, на работу просится. Я его документы посмотрел, увидел, в

каких он органах работал, обрадовался, и без всякого  оформления  направил

на съемки. Как бы испытательный срок ему дал. А вчера он, когда  вернулся,

говорит: "Такая работа не по мне. Нервная очень". И ушел.

     - Совсем?

     - Совсем, совсем. Пожал мне руку и ушел.

     - Был Серега и нет Сереги. Растворился в воздухе, - сказал Виктор.

     - Да, жалко мне спортсменов. Пропадают ребята. -  Удоеву  понравилось

словечко "совсем". Им и завершил сентенцию: - Совсем пропадают.

     - Но, судя по вашему виду, вы - тоже спортсмен.

     - Спортсмен, - с гордостью подтвердил Удоев.  -  В  свое  время  союз

выигрывал по вольной борьбе.

     - А не пропали?

     - Потому что я умный, Виктор Ильич, - объяснил  свое  везенье  Удоев.

Виктор выкарабкался из кресла, встал. Встал и Эдвард Гурамович.

     - Значит, ничем мне помочь не можете...

     - Не могу, дорогой, не могу. Пойдемте, я вас провожу.

     - На площадке прокатиться не желаете, Виктор Ильич?

     - А что? - завелся ни с того, ни с сего Виктор. - Прокачусь, пожалуй!

     - Гришка! - крикнул служителю Удоев. - Подай Орлика!

     Где вы, те два месяца в Тургайской  степи,  где  ты,  школа  великого

наездника Петьки Трофимова, где свист ветра  и  ропот  конских  копыт  под

тобой?

     Виктор, чуть коснувшись  холки,  взлетел  на  коня.  Нашел  стремена,

разобрал поводья и вдруг, жестоко вздернув  лошадь,  залепил  классическую

свечку.

     Развернувшись  на  двух  задних,  опустил  передние,  с  места   взял

укороченным  галопом.  Мелькали  терракотовые  стволы  сосен,   стриженный

кустарник, испуганные жирные амазонки. Хорошо. В конце аллеи,  разбрасывая

землю  комьями,  развернулся  и  помчался  назад.  Лихо  осадил,  эффектно

соскочил, протянул поводья Удоеву и сказал:

     - Спасибо. Сколько я должен кооперативу?

     - Какой джигит! Какой джигит! - в  восхищении  мастерством  наездника

кавказский человек просто не мог услышать о  каких-то  деньгах.  -  Виктор

Ильич, давайте к нам инструктором! На любых условиях!

     - У меня свое занятие, Эдвард Гурамович.

     - Какое занятие?  Скрючившись  за  письменным  столом  в  прокуренной

комнате? Фу! А у меня свежий воздух,  вольные  кони,  симпатичные  дамочки

кругом.

     - Заманчиво, но... - Виктор развел руками. - Так сколько я должен  за

прокат коня?

     - Обижаете, Виктор Ильич, ох, как обижаете!

     Пижон несчастный. Закидываясь в седло, потянул правую  ногу.  В  паху

заунывно болело. И ломался-то перед кем?  Виктор  миновал  матово  сияющий

"Ауди" и влез в свою трухлявую "семерку".

     Парижско-кооперативный оазис находился на задворках парка культуры  и

отдыха. Попетляв по боковым автомобильным дорожкам, Виктор через служебные

ворота с недовольным жизнью вахтером выбрался  к  Ленинскому  проспекту  и

покатил к столбу с  растопыренными  в  растерянности  руками  -  памятнику

Гагарину.

     Теперь  киностудия,  там  понюхать,  что  и  как.  Свернул  было   на

Воробьевское шоссе. И тут же взял налево: под мост, к светофорам по  малой

дорожке и вновь на Ленинский. В обратном направлении.

     А что киностудия, что киностудия? Целовать еще один пробой? Своих дел

невпроворот.  Про  себя  составил  планчик:  издательство,   автомобильный

мастер, заказ получить -  сегодня  день  писательских  пайков,  в  гильдию

заглянуть и сразу после гильдии в ресторан  Дома  кино  -  в  кои-то  веки

поужинать по-человечески.

     В цветочном магазине  у  Октябрьской  площади:  за  чудовищную  сумму

по-европейски упакованную орхидею для редакторши будущей книги, поскромнее

и подешевле - разноцветные гвоздики - для деловых дамочек  из  гильдии.  И

немедленно приступил к выполнению плана.

     Выполнив план, Виктор в семь часов вечера уселся за столик у стены  в

ресторане Дома кино. Заказал, принесли, приступил было, но уже шел к нему,

приветственно помахивая ручкой, известный режиссер, активный  общественный

деятель, художественный руководитель студии, в которой снимался  фильм  по

сценарию Виктора, и он же приятель с молодых веселых годков.

     - Я за рулем, - предупредил подошедшего Виктор. - А тебе заказать?

     - Коньячка самую малость, - поморщившись, решил худрук и устало сел в

кресло.

     Виктор ухватил за передник пробегавшую мимо официантку.

     - Леночка, бутылку коньяка, закуску повтори, а о горячем он подумает.

     Леночка продолжила свой бег, а худрук вяло запротестовал:

     - Ну зачем бутылку-то?

     - Выпьешь, - успокоил Виктор, знал его вечернюю норму.

     Обслуживание постоянного и руководящего  клиента  было  молниеносным.

Леночка водрузила посредине  стола  бутылку  коньяка,  открыла  "пепси"  и

нарзан, красиво расставила закуски и сказала:

     - Приятного аппетита.

     Худрук налил себе  одному  первую,  смакуя,  выпил,  пожевал  хорошей

рыбки, ловко орудуя ножом и вилкой, отведал натуральных огурцов-помидоров,

хрупая поджаренной формочкой, сожрал канапе с печеночным паштетом и, налив

вторую (и не выпив), требовательно и громко приказал:

     - Рассказывай, что там у вас на съемках,  в  этом  вонючем  Серпухове

произошло.

     На рык худрука многие оборачивались.

     - Не в Серпухове, - поправил его Виктор.

     - Неважно, - перебил худрук. - Рассказывай.

     Неизвестно откуда объявились две полузнакомые гражданки, молодые  еще

и нахальные.

     - Ой, как интересно! - сказала одна из них. - Можно и нам послушать?

     - Я этого Сергея знала, - сообщила другая. - Можно и нам послушать?

     Артистки, что с них взять. Худрук налил и им.

     - Ну, Виктор, Виктор же... - страстно требовала рассказа первая.

     Слаб человек,  нестоек  мужчина.  Вдохновленный  обещающими  женскими

взглядами Виктор зашелся соловьем.  Повышая  и  понижая  в  нужных  местах

голос, описывал пейзажи, резкими штрихами рисовал ситуацию, подробно  и  в

лицах воспроизводил диалоги.  И  про  неудачную  подсечку,  и  про  смерть

лошади, и про черный запой Сергея, и про выезд на съемку, и про трусливого

героя, и про страшный крик, и про  желтое  пятно  на  зеленой  поверхности

болота, и про каскетку режиссера. Только про установку фанерного памятника

не рассказал. Не хотел.

     Помолчали  для  приличия.  Но  худрук  терпел  недолго:  не  мог   он

допустить, что кто-то позволил  себе  держать  площадку  столь  длительное

время.

     - А вот у меня на съемках в восемьдесят третьем году... - начал он.

     И пошли кинематографические байки, запас которых неиссякаем. Заказали

вторую  бутылочку.  Ля,  ля,  тополя,  -  и   не   заметили,   как   стало

полдвенадцатого.  Одну  из  слушательниц,  которая  посимпатичнее,  Виктор

прихватил с собой.