— Не мне судить об этом, — ответила Энн, про себя осуждая Барбару. Как можно чувствовать себя несчастной с таким мужчиной, как Оливер? Это было выше ее понимания.

— Если бы только он покинул дом как обычный отвергнутый супруг.

— Наверняка все как-нибудь образуется, — Энн чувствовала отвращение к самой себе за эту дурацкую ложь и жалела, что не может быть откровенной. Она вполне могла понять страдания Барбары, так как знала, что такое чувство беспомощности. Но Оливер отличался от других мужчин, казался ей идеалом мужа. Причинять ему боль, как казалось Энн, можно было только из неприличного, упрямого своенравия. И все же она не испытывала ненависти к Барбаре, страдания которой, несмотря на все чувства, которые Энн питала к Оливеру, не могли не тронуть ее. Энн ощущала влажное тепло ее щек, сладкий, женский запах тела, она чувствовала упругость ее больших грудей. Каким-то странным, непостижимым образом ее близость напомнила Энн об Оливере, и Энн в свою очередь обняла Барбару.

— Женщины всегда все понимают, — прошептала Барбара.

Через несколько минут Барбара освободилась от объятий и встала с кровати, вытирая щеки рукавом своего халата.

— Вы настоящее сокровище, Энн. Хочу, чтобы вы это знали. Мы все у вас в долгу.

Энн чувствовала, что не заслужила ее благодарности.

Мысль установить рождественскую елку принадлежала Еве, и она вместе с Энн и Джошем старательно занималась этим в библиотеке.

— Меня не волнует, что происходит у нас в доме, — заявила Ева, заставив Энн выслушать длинный список удовольствий и развлечений, которым Роузы предавались на Рождество в былые времена, — катание на лыжах в Аспене[31], солнечные дни на Виргинских островах[32] и в Акапулько[33]. Если же семья оставалась дома, то в библиотеке устанавливалась елка, а из Бостона приезжали обе четы бабушек и дедушек, и затевались грандиозный рождественский обед и чудная вечеринка с коктейлями для всех знакомых Роузов обоих поколений.

Вообще-то Энн не собиралась оставаться с Роузами на праздники, но они все казались ей такими заброшенными и несчастными, что она почувствовала себя в какой-то мере обязанной поддержать их.

Вечером в сочельник дети отправились на вечеринки к друзьям; Барбары, которая руководила приготовлением блюд и сервировкой стола для какого-то крупного обеда, тоже не было дома. Изнывая от желания занять себя чем-нибудь, Энн охотно ухватилась за возможность помочь Барбаре в приготовлении теста для мясных пирогов по ее особому рецепту, которые предназначались для фуршета, устраиваемого греческим послом для своих гостей. Барбара перед уходом оставила Энн самые подробные инструкции, которым та скрупулезно следовала. Все ингредиенты были уже готовы. Ей оставалось только смешать их. Она положила мясной фарш, лук, соль и перец в миксерную установку, стоявшую на рабочем столе, замесила тесто и добавила к нему вина и мясного бульона. Когда тесто достигло нужной консистенции, Энн вылепила из него семь прямоугольников, обвернула их фольгой и положила в холодильник, весьма довольная результатами своих трудов. Барбара очень беспокоилась, что приготовление может оторвать ее от празднования Рождества. Она была настроена провести этот день исключительно с детьми.

Энн с энтузиазмом вызвалась ей помочь и совершенно не расстроилась тем, что не проводит Рождество со своими родителями — эта идея не внушала никакого энтузиазма. Ее родители каждый год в сочельник напивались допьяна, и весь следующий день уходил у них на борьбу с тяжелым похмельем и на попытки справиться с приступами раздражительности, которые порой становились очень острыми.

Вымыв и убрав посуду, Энн налила себе в бокал вина и прошла в библиотеку, где стояла рождественская елка, убранная игрушками и сверкавшая мишурой. На полу вокруг подставки были разложены завернутые в бумагу рождественские подарки для всей семьи: Она заметила, что Барбара и Оливер, придерживаясь установившейся формы отношений, решили не обмениваться подарками. Зато она с удовольствием обнаружила, что оба приготовили подарки для нее. Пока она гадала о том, что бы такое мог подарить ей Оливер, огоньки электрической гирлянды, которые попеременно то включались, то выключались, внезапно задрожали и потускнели. Она была готова вытащить вилку из розетки, когда услышала в вестибюле знакомые шаги Оливера. Энн не видела его уже почти неделю, хотя Ева сообщила, что он собирается прийти на вручение подарков рождественским утром. Видимо, они договорились с Барбарой обойтись в этот день без конфликтов, чтобы не портить удовольствия детям.

— Вот это елка, — сказал он, подходя к шкафу для напитков и наливая себя двойную порцию виски. — За более счастливое Рождество, — сказал он, поднимая стакан. Она в ответ подняла свой бокал.

— Никого нет, — сказала она, чувствуя за своими словами скрытое намерение. Он допил виски и налил себе еще.

— Я посмотрел две итальянские картины: "С головой в грязи" и "Хлеб с шоколадом". В зале почти никого не было. Так, один или двое заблудившихся. Я бы посмотрел их по второму разу, но кинотеатр закрылся. Сочельник. Киномеханик, я полагаю, тоже хочет провести такой вечер дома с семьей. Дома с семьей. Какие скромные радости, — он вздохнул и налил себе еще виски. Затем поднял взгляд, словно только сейчас осознал присутствие Энн в комнате.

— А вы почему не дома со своими, Энн?

Ей вовсе не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Мне показалось, я нужна здесь, — прошептала девушка.

— Вам повезло, Энн. По крайней мере, вы хоть где-то нужны. Я же, видимо, никому больше не нужен. Даже в качестве зрителя.

Он допил и опустился на корточки рядом с ней. Энн сидела, поджав ноги, рядом с подарками, наблюдая за дрожащими, гаснущими лампочками гирлянды.

— Я исправлю их сегодня вечером. Провода, наверное, нужно припаять.

Она украдкой бросила взгляд на его профиль, затем стала смотреть на него открыто, заметив, как у него шевелятся губы.

— Теперь Рождество у нас только для детей, — губы его начали дрожать, и он не смог договорить. Она положила руку на его ладонь. Не поворачиваясь, он накрыл ее руку своей ладонью и пожал ее.

— Как это все, наверное, надоело вам, Энн, — он повернулся и посмотрел на нее. — Не могу понять, зачем вы все это терпите. Впрочем, а зачем я сам все это терплю. Совершенно бессмысленное занятие, знаете. Двое сумасшедших, сцепившись, катаются в грязи.

— Не мне судить об этом, — внезапно она вспомнила, что именно этими же словами ответила Барбаре.

— Надо вам было оказаться здесь на прошлое Рождество. Старые добрые времена, когда мы были одной семьей. Мой отец говорил тост. "Ты — счастливый человек", — сказал он. — Действительно счастливый". Он до сих пор не понимает, что у нас происходит. Думает, я завел себе любовницу, а у Барбары наступил период, когда ей хочется изменить образ жизни. Я говорю ему, что ничего подобного, но он стоит на своем. Как вы объясните наш разрыв посторонним?

— И не пытайтесь. Это никого, кроме вас, не касается, — резко ответила она, сама удивляясь собственной уверенности.

— В моем положении, мне кажется, труднее всего справляться с одиночеством. Мне не хватает общения. Кажется, от этого я страдаю больше всего.

— Вы найдете кого-нибудь, — осторожно сказала она, чувствуя, как у нее начинает колотиться сердце. Вот я, кричала она ему в глубине души.

— Пока невозможно. Гольдштейн сказал, я должен продержаться. Вот никогда не думал, что однажды моей жизнью будет распоряжаться бывший раввин, у которого плохо пахнет изо рта.

Его рука легла ей на плечи.

— Дорогая Энн, — сказал он. — Вы кажетесь мне единственным якорем в этом чертовом разбушевавшемся море. Не представляю, что бы с нами сталось, если бы не вы. И еще дети. Вы очень помогаете детям. Держу пари, вы и не подумали включить это в условия договора, когда пришли сюда в первый раз.