— А божье богу. Ты ублюдок.

— Я никого не обманываю насчет продуктов, Барбара. И я еще не учитываю расход воды.

— Воды?

— Стоимость воды, — пробормотал он, но Энн расслышала, что в душе он не согласен с тем, что ему приходится говорить. — Все, о чем я прошу, — разумные траты.

— Ты носишься со словом "разумные" так, словно за этим стоит все небесное блаженство.

— Ну вот, теперь ты заговорила по-библейски.

— Ты меня к этому вынудил.

— Ну что ж, пока ты еще от меня не избавилась.

Спорный вопрос, как вскоре выяснила Энн, был решен путем судебного предписания. Барбара подала на Оливера жалобу в причинении неудобств и нарушении соглашения о содержании дома. Гольдштейн отправился в суд и выиграл дело, и судья постановил, чтобы отныне Барбара вела свои личные счета отдельно.

— Ты только увеличила наши расходы на адвокатов, — сказал ей по этому поводу Оливер во время очередной стычки.

— Мне наплевать.

— Нечего бегать в суд каждый раз, когда у нас возникают недоразумения. Достаточно и того, что нам приходится тратить столько времени и денег на ожидание главного решения. Зачем нужны все эти промежуточные слушания?

— Я не позволю отравлять мою жизнь.

— Я не отравляю тебе жизнь.

Долгое время после этого они не разговаривали друг с другом вообще, и ситуация стала походить на вооруженное перемирие. Жизнь Оливера текла без всяких изменений, и Энн заметила, что он значительно сократил число своих командировок, словно опасался теперь надолго оставлять дом, будто это могло дать Барбаре лишнее преимущество.

Обычно он приходил домой к полуночи. До этого, поужинав в каком-нибудь ресторане, он проводил время в кино. Она видела у него программки различных кинотеатров. Он как-то показал ей эти программки с отмеченными галочками датами, чтобы его секретарша могла потом внести их в его календарь. На завтрак секретарша готовила ему кофе с пышками, а очередной бизнес-ланч снимал с него заботу о еде в течение рабочего дня.

Он рассказывал Энн о ходе своей жизни в те вечера, когда Барбары не было дома, и Энн набиралась храбрости, чтобы столкнуться с ним на лестнице, когда он поднимался к себе в комнату. По каким-то причинам, обнаружила она, он вел себя нервно в ее присутствии, и она обрадовалось своему открытию, которое наполнило ее еще большим любопытством.

— Это не жизнь, Энн, — сказал он ей однажды, когда они стояли в вестибюле. — Но кино — замечательный способ убежать от реальности. Есть что-то такое притягательное, когда вокруг темно и рядом сидит столько незнакомых людей. Совсем не похоже на телевизор. Это чертовски одинокая жизнь.

В своих мыслях, куда никто, кроме нее, не заглядывал, она рисовала себе, как с завидной целенаправленностью соблазняет его, и не однажды эти фантазии принимали довольно агрессивный характер. Но будучи рядом с ним, она не могла заставить себя сделать ни одного призывного движения, хотя и самым внимательным образом следила за малейшими проявлениями его интереса к себе. Ей приходилось бороться с собой, чтобы отвлечься от этих мыслей. Кроме того, она не решалась даже надеяться. Страх быть отвергнутой давил ее, и этот страх представлял собой реальную угрозу, что когда-нибудь она просто убежит на улицу, чтобы больше не возвращаться.

Временами вооруженное перемирие супругов начинало переходить в жестокие схватки. Однажды, когда Энн не было дома, он зашел в их старую комнату, чтобы взять там флакон маалокса, который все еще стоял на полке, когда-то служившей аптечкой.

Весь дом был поднят на ноги неистовым грохотом, который Барбара устроила у его дверей. Ярость ее нападения напугала детей, и они съежились за спиной Энн на площадке третьего этажа, как зрители на бое быков.

— Ты был у меня в комнате в мое отсутствие, ты, ублюдок, — вопила она. В тот вечер она уезжала присматривать за проведением довольно позднего ужина и обнаружила следы вторжения в свою комнату лишь по возвращении домой. Он открыл дверь и предстал перед ней со слипающимися от сна глазами.

— Мне нужен был этот чертов маалокс. У меня случился приступ грыжи.

— Ты не имел права входить в мою комнату.

— Он был нужен мне немедленно. У меня не было выбора, лекарство закончилось. Правда, Барбара, мне было очень больно.

— Ты не имел никакого права. Это нарушение нашего соглашения. Нарушение закона.

— Чушь собачья.

— Взлом и проникновение в жилище. У меня есть все основания звонить в полицию.

— Телефон вон там, — он указал на аппарат в своей комнате, и она, потеряв голову от ярости, ворвалась внутрь и набрала номер 911.

— Я хочу заявить об ограблении, — завопила она в трубку. — Барбара Роуз, шестьдесят восемь, Калорама-серкл, — наступила долгая пауза. — Я не уверена, пропало ли что-нибудь еще. Но знаю, что исчез флакон маалокса. Мой муж взломал дверь моей спальни. Нет. Он меня не насиловал, — она оторвала трубку от уха и посмотрела в микрофон. — Черт бы вас побрал. Мы платим вам, чтобы вы защищали людей, а не задавали дурацких вопросов, — она с размаху бросила трубку на рычаг. Ему редко доводилось видеть ее в таком гневе, и он был удивлен.

— Ну что, теперь тебе лучше? — с самодовольным видом спросил Оливер. Он стоял, опираясь спиной о дверной косяк, и улыбался.

— Ты не имел права, — выпалила она, вырываясь в коридор и с грохотом хлопая за собой дверью.

— Не напоминай мне о правах, — кинул он ей вдогонку.

— Наш дом превращается в заведение для сумасшедших, — прошептала Ева.

— Прямо как в телесериале, — сказал Джош. — Интересно, чем все это кончится?

Барбара опять вызвала Оливера в суд, результатом чего стало решение, запрещающее Оливеру входить в ее комнату.

— А что, его посадят в тюрьму, если он войдет? — спросил у матери Джош за столом во время обеда, когда она объявила о постановлении суда.

— Думаю, что да, — мягко ответила она. Но Джош явно был потрясен, бросил салфетку на стол и убежал к себе в комнату. Позже, после того как Барбара успокоила его, она постучалась к Энн.

— Можно войти? — она уже открыла дверь. Энн читала книгу.

— Разумеется.

Барбара была в халате, на лице у нее — кремовая маска, волосы собраны в высокий пучок и подколоты булавками. Она выглядела значительно моложе своих лет, какой-то неуверенной в себе и хрупкой.

— Хуже всего то, что совершенно не с кем поговорить. Оливер по крайней мере выслушивал меня. Но у меня все время было такое чувство, будто я что-то утаиваю. Мои слова никогда не были похожи на правду, — она присела на кровать, покусывая губу. — Это все равно что испытание огнем, Энн. Мне и в голову не приходило, что это будет так трудно, — она умоляюще посмотрела Энн в лицо. Энн поняла, что ей не избежать доверительного разговора.

— Уверена, вы думаете, будто я — бесчувственная, бессердечная скотина.

Барбара не стала ждать ответа на свою реплику, и Энн была ей за это благодарна.

— На самом деле, — Барбара постучала себя в грудь оттопыренным большим пальцем, — я сама ненавижу себя за жестокость и грубость. Мне иногда кажется, что я — Иов[30] в юбке, — она опустила голову, на глазах блеснули слезы и покатились по щекам. — Я же не робот какой-нибудь, мне жалко детей. И даже Оливера. Я хочу, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Больше ни о чем не прошу, — она смотрела в потолок, губы дрожали. — Наверное, можно было бы пойти на компромисс. Но я знаю, что буду жалеть об этом до конца своих дней. Придется пройти этот ад. Можете вы меня понять, Энн?

— Пожалуйста, Барбара, — мягко сказала Энн, присаживаясь рядом с ней на кровать и беря ее за руку с выражением сестринской нежности. — Не ставьте меня в положение, в котором мне придется делать какой-то определенный выбор. Все это и так разрывает мне сердце. Я люблю вас всех в равной степени. И в равной степени за вас всех переживаю.

— Я не чудовище, Энн, — прошептала Барбара. — Правда, не чудовище. В глубине души я знаю, что права. Оглядываясь назад… — она помолчала и вздохнула. — Я чувствовала себя подавленной. Беспомощной. У нас всего одна жизнь, Энн. Всего одна. Я не была счастлива.