…Да, торжества эти прошли для Робеспьера далеко не так безоблачно, как представлял Антуан. Уже в самом начале, когда Неподкупный не поспел к открытию церемонии, кое-кто из депутатов брюзжал: «Он разыгрывает из себя короля!» Потом, во время шествия, умышленно замедляя шаг, чтобы увеличить расстояние между ними и «диктатором», они не жалели сарказмов, которыми осыпали его. Но самое страшное произошло в конце, после официальной части.

Смеркалось. Все измучились и устали. Первою схлынула масса зрителей, потом побежали манифестанты. Давка создалась невообразимая. Кругом валялись раздавленные колосья и цветы. Наконец, двинулся в обратный путь и Конвент, точнее, те из его членов, кто еще не успел сбежать. И тогда Робеспьер, который, как и раньше, шел впереди, услышал за собой голоса:

— Ему мало быть повелителем, он хочет стать богом!..

— Пусть не надеется: из этого яичка не вылупиться цыпленку!..

— Великий жрец! Тарпейская скала[42] совсем рядом!..

— Бруты еще не перевелись!..

— Тиран! Возмездие настигнет тебя!..

…В страшном оцепенении двигался Робеспьер. Он узнал голоса. И понял: план не удался, верховное существо не откликнулось на его призыв…

Вернувшись домой, он сказал своим близким:

— Друзья мои, вам уже недолго осталось видеть меня… — И добавил чуть слышно: — Но прежде чем погибну, я раздавлю негодяев…

…Обо всем этом Сен-Жюст узнает позднее, в мессидоре. Сейчас же он отправлялся на фронт с легким сердцем. Верный Филипп не сопровождал его: Элиза вот-вот должна была родить и не желала расставаться с мужем. Робеспьер помог им, и по его протекции Леба был назначен начальником школы Марса.

Сен-Жюст покинул столицу утром 21 прериаля. Через три дня он был в Маршьен-о-Пон, на главной квартире Журдана.

31

Он ждал победы и дождался ее. Еще дважды пришлось солдатам революции переходить Самбру под огнем противника, прежде чем удалось прочно стать на левом берегу реки. Но теперь рядом был храбрый и верный Журдан. После неудавшегося пятого перехода Сен-Жюст хотел провести массовые расстрелы. Журдан, ссылаясь на малочисленность войск, удержал его.

— Хорошо, — сказал Сен-Жюст. — Но если в следующий раз мы снова сорвемся, я расстреляю тебя, генерал.

Расстреливать никого не пришлось. С бульдожьим упорством, словно вгрызаясь в землю, французские солдаты пядь за пядью овладевали вражеской территорией, пока не добрались до Шарлеруа. Город был осажден. Утром 7 мессидора появился австрийский офицер с письмом от коменданта крепости. Сен-Жюст не вскрыл письма.

— Нам нужна не бумага, а крепость, — сказал он посланцу.

Несколько часов спустя крепость капитулировала.

А на следующий день, 8 мессидора, французская армия, возглавляемая Журданом и Сен-Жюстом, одержала знаменитую победу, которая станет хрестоматийной; то была победа при Флерюсе, решившая исход всей кампании. Интервенты, оставив Ландреси, Валансьенн, Ле-Кенуа и Конде, покатились на восток.

Странное дело! Много недель он жил предвкушением этой победы — он ждал от нее чудес. Но вскоре пришлось убедиться, что чудес не бывает; и когда победа пришла, он поймал себя на том, что думает вовсе не о ней и уже не ждет от нее ничего, напротив, опасается, как бы она не осложнила общего положения. Робеспьер, конечно, был не прав, возлагая все надежды на верховное существо; но он был абсолютно прав, когда уверял, что внешние победы не могут вывести из внутреннего тупика.

А тупик становился все более очевидным.

Как ни был занят Антуан своими ратными делами, он после отъезда из Парижа с напряженным вниманием следил за всем, что делалось там, в центре революции, в Конвенте, в комитетах. Он еще находился в Маршьен-о-Пон, когда Гато, примчавшись из Парижа, привез очередные новости. От него-то Сен-Жюст и узнал, как закончился прериальский праздник. И как был принят пресловутый закон…

Видя крах всех надежд на умиротворение и внутреннее единство, Робеспьер и Кутон в течение трех суток судорожно бились за утверждение своего проекта. Поскольку децимвиры больше не доверяли Комитету общей безопасности, проект был вынесен в Конвент без санкции этого Комитета. Дважды Робеспьер выступал с сильными речами, прежде чем Конвент поддался. Наконец 22 прериаля законопроект стал законом, но тут начались жестокие разногласия в самом Комитете общественного спасения, и Неподкупный, рассорившись со своими коллегами, перестал посещать заседания Комитета и Конвента. Именно тогда-то, по словам Гато, Робер Ленде сказал коварному Вадье: «Неподкупный в наших руках. Он сам роет себе могилу».

Сен-Жюст сжал руки до хруста в суставах.

Что же получалось? Значит, не только клика в Конвенте, не только Комитет безопасности, но и многие члены главного правительственного Комитета становились в явную оппозицию к робеспьеристам?.. Но ведь отсюда следует, что, даже добившись принятия страшного закона, Робеспьер не сможет пожать плоды, поскольку привести в движение закон может лишь Комитет в целом!

И Максимильен, очевидно поняв это, не нашел ничего лучшего, чем выйти из игры… Но к чему же в конечном итоге приведет подобное?..

— Что с тобой? — удивился Гато.

— Они погубили все дело, и я невольно потворствовал этому, — тихо сказал Сен-Жюст. — Была забыта азбучная истина: если слишком туго натянешь лук, тетива может лопнуть…

Теперь было ясно, чем кончится дело с «заговором Батца».

Подробности рассказал Кутон 12 мессидора, в день возвращения Сен-Жюста в столицу.

26 прериаля Эли Лакост прочитал в Конвенте доклад «О заговоре иностранцев, называемом заговором де Батца». Он назвал 54 имени арестованных «участников заговора». К их числу относились «покушавшиеся» со своим окружением, ряд бывших аристократов, несколько полицейских, слывших «недоброжелателями» Робеспьера, и много случайных людей, никому не известных и незнакомых друг с другом. Пораженный Конвент утвердил доклад Лакоста, и пятьдесят четыре арестованных стали пятьюдесятью четырьмя подсудимыми. Фукье «провел» дело в один день, 29 прериаля, поскольку закон позволял обойтись «без формальности». Допрошены, и то по специальному требованию Комитета общественного спасения, были лишь двое: Дево, бывший секретарь псевдо-Батца, и Руссель, знавший псевдо-Батца и Батца с улицы Вивьенн. Допрос Дево был коротким; он закончился так: «Укажите, где скрывается Батц, и вы будете помилованы». — «Я невиновен и не знаю, где находится Батц». Большего Фукье и не добивался. Что же касается второго допроса, то здесь произошла непонятная «ошибка»: вместо Пьера-Бальтазара Русселя, знавшего обоих Батцев, допросили его брата Пьера-Жозефа, не знавшего ни одного из них. Судебная процедура была предельно краткой. После переклички обвиняемых судья повторил пятьдесят четыре раза вопрос: «Признаете ли вы себя виновным?» — и получил пятьдесят четыре ответа: «Нет, не признаю». Если кто-то пытался добавить к этому какое-либо объяснение, его лишали слова. Затем прокурор потребовал смертной казни для всех подсудимых, и присяжные утвердили приговор, в тот же день приведенный в исполнение.

Жуткую картину представляло шествие на казнь. Комитет общей безопасности провозгласил всех смертников «отцеубийцами». Их нарядили в красные балахоны и разместили на девяти телегах. Место казни нарочно перенесли с площади Революции на площадь Трона: ужасной процессии пришлось следовать через все Сент-Антуанское предместье, населенное рабочим людом. Три часа дребезжали по мостовой телеги, переполненные одетыми в красное, среди которых были женщины, молодые девушки, почти дети… Фукье хохотал, указывая на смертников. «Вот процессия, напоминающая шествие кардиналов», — говорил он, явно намекая на «папу» — Робеспьера. А жестокий Вулан взывал к своим коллегам: «Идемте скорее, насладимся кровавой мессой». И, следуя за агентами, сопровождавшими телеги, он кричал: «Смерть убийцам Робеспьера!»