— Дни преступления миновали; горе тем, кто стал бы поддерживать его! Политика преступников разоблачена; да погибнут все, бывшие преступными! Республику создают не слабостью, но свирепо строгими, непреклонно строгими мерами против повинных в измене!..
Ошеломленное Собрание секунду молчало. Потом опомнилось: раздались аплодисменты, которые, нарастая, охватили весь зал. Единодушно Конвент принял предложенный докладчиком декрет и выдал потребованные головы. Лежандр поспешил извиниться…
От ареста Эбера до начала суда над ультра прошла ровно неделя; от ареста Дантона до слушания дела «умеренных» — только два дня. Правительство боялось малейшей оттяжки; однако к началу суда децимвиры поспешили провести реформы, которые усилили бы их власть. Считая, что министерства мешают эффективной деятельности комитетов, тем более что военный министр Бушотт был скомпрометирован близостью к эбертистам, а министр иностранных дел Дефорг — к дантонистам, Конвент 12 жерминаля упразднил министерства, заменил их исполнительными комиссиями — послушными орудиями Комитета общественного спасения. Дефорг, а позднее и Бушотт, потерявшие свои должности, были арестованы.
В ночь на 13 жерминаля Дантона и других перевели в Консьержери. Утром наблюдатели доставили первые сводки о поведении заключенных. Демулен, переходя о надежды к отчаянию, писал послания своей Люсили, орошая их слезами; Делакруа молчал; Фабр, казалось, был больше всего занят судьбой своей новой пьесы; Дантон без умолку ругался и каламбурил, и голос его был слышен во всех соседних камерах. «Все равно один конец, — рычал он. — Бриссо бы гильотинировал меня не хуже, чем Робеспьер… Если бы я мог оставить свои ноги Кутону, а свою мужскую мощь (Дантон выразился сильнее) Робеспьеру, дело бы еще шло кое-как…» Он предвидел отношение санкюлотов к своему концу: «Зверье! Они будут кричать „Да здравствует республика!“, когда меня повезут на гильотину…»
Прокурор Фукье-Тенвиль быстро подготовил обвинительный акт и назначил открытие процесса на полдень того же 13 жерминаля.
Процесс дантонистов, как процесс политический, казалось бы, не отличался от дела Эбера: судьба обвиняемых была решена заранее и приговор им определялся самим фактом ареста. Однако осудить дантонистов было значительно сложнее, чем эбертистов. Робеспьер, Сен-Жюст и их коллеги прекрасно понимали, что Дантон, Демулен и Фабр не были обычными подсудимыми; первый — старейший революционер и блестящий оратор, второй — остроумный памфлетист, один из ранних глашатаев свободы, третий — великий мастер политической интриги, они представлялись крайне опасными противниками, грозившими превратить судебные заседания в арену жестокой борьбы. Учитывая это, децимвиры взяли процесс под бдительное наблюдение и помогли прокурору составить очередную «амальгаму».
Центральную, политическую группу составили Дантон, Демулен, Филиппо, Эро, Делакруа и Фабр. Через Фабра их связали с мошенниками Шабо, Базиром и Делоне. Через Эро, конспирировавшего с Проли, их сблизили с эбертистами как одно из ответвлений «иностранного заговора». Наконец, именно с целью придать заговору «иностранную» окраску Дантона и Шабо объединили с иностранными банкирами — братьями Фрей, Дидерихсеном и Гузманом. Кроме того, на суде фигурировали аферист д’Эспаньяк, бывший администратор Парижского департамента Люлье, обвиненный в пособничестве Шабо, и генерал Вестерман, замешанный в интригах Дюмурье.
Процесс длился четыре дня. Четыре дня сидели члены обоих Комитетов в зале заседаний и, по существу, не занимались иными делами. Между Дворцом правосудия и Дворцом равенства непрерывно сновали приставы, курьеры, наблюдатели, приносившие отчеты о поведении судей и подсудимых и сводки о реакции публики.
Первый день, занятый делом Ост-Индской компании, прошел спокойно. Но зато день второй, 14 жерминаля, чуть не привел к полному срыву процесса. Членов правительства осведомили, что Дантон, получив слово, вложил в свою речь всю ярость и силу, на какие был способен. Он бахвалился, насмехался, дерзил, угрожал. Он призывал Сен-Жюста «к ответу перед потомством за клевету против лучшего друга народа и самого пламенного его защитника». Тщетно председатель Эрман пытался его остановить: голос Дантона перекрывал звон колокольчика и будоражил толпу на улице.
— Фукье и Эрман — изменники, — решил Бийо. — Ведь Фукье — родственник Демулена, получивший место по его протекции.
— Чего же церемониться с ними? — подхватил Колло.
Вызвали Анрио и приказали ему немедленно арестовать председателя суда и прокурора. Но тут в зал вошли Робеспьер и Сен-Жюст.
— Куда это помчался Анрио? — спросил Неподкупный.
— Арестовывать подлых Фукье и Эрмана, — ответил Колло.
— Вы безумцы! — воскликнул Сен-Жюст. — Арестовать состав суда в ходе процесса — значит дезорганизовать процесс и помочь негодяям. Вы не отдаете себе отчета в том, что делаете!
Колло гневно сверкнул глазами, но промолчал. Остальные согласились с Сен-Жюстом. Анрио вернули. Более того, несколько членов Комитета безопасности во главе с Вадье отправились в Трибунал — поддержать своим присутствием прокурора и судей.
Положение было спасено тем, что Дантон, вложивший слишком много энергии в свою речь, стал терять голос. Эрман предложил ему отдохнуть, обещая потом вновь дать слово, и утомленный трибун на это согласился.
Поздно вечером во Дворец равенства явился встревоженный Фукье.
— Что там еще случилось? — рявкнул Колло.
— Граждане, я не знаю, как быть. Подсудимые требуют вызова своих свидетелей, а это Ленде, Лежандр, Панис, Куртуа и многие другие, все — сторонники или друзья заговорщиков.
— Разве ты забыл? — сдерживая ярость, ответил Бийо. — Мы ведь предвидели подобную коллизию и категорически запретили тебе идти на поводу у заговорщиков. Вызывать этих лиц — значит ставить под угрозу существование республики!
— Я знаю, — робко сказал Фукье, — но они требуют…
— «Требуют»… — передразнил Бийо. — Нужно заткнуть им глотку, а как это сделать — твоя забота.
— Ты ведь, кажется, состоишь в родстве с Демуленом? — спросил Сен-Жюст.
Фукье побледнел.
— Уж какое там родство, гражданин…
— Но ведь во время процесса изменника Эбера ты же не ратовал за свидетелей защиты? — продолжал Сен-Жюст.
Фукье ничего не ответил, только низко опустил голову.
— Хорошо, — заключил Сен-Жюст. — Надеюсь, ты все понял. Иди.
Третий день процесса, 15 жерминаля, начался еще большими осложнениями. Дантон, уловив какую-то долю симпатии публики, вел себя необыкновенно вызывающе. Он громил правительство, особенно нападая на Робеспьера и Сен-Жюста, превозносил свои заслуги и требовал вызова членов Конвента — свидетелей защиты. Когда Фукье ответил отказом, он стал прямо обращаться к зрителям, аплодировавшим некоторым из его выпадов.
— Друзья, — крикнул он, — вы видите, что здесь происходит. Бегите в Конвент, добивайтесь, чтобы прислали наших свидетелей!..
Обескураженный Фукье написал в Конвент, умоляя о помощи. И помощь не замедлила прибыть.
За несколько минут до этого в правительственные комитеты поступило заявление от арестанта Люксембургской тюрьмы Лафлота. Он сообщал о заговоре, во главе которого находился генерал Диллон, старый приятель семьи Демулен. Заговорщики поставили целью разгромить тюрьму, спасти дантонистов и захватить власть. Выяснилось, что заговорщиков субсидировала Люсиль Демулен, переславшая Диллону в тюрьму тысячу экю…
Сен-Жюст немедленно отправился в Конвент.
Он сказал:
— Прокурор Революционного трибунала сообщил, что из-за возмущения подсудимых пришлось приостановить судебные прения…
Затем, рассказав о заявлении Лафлота, он предложил проект декрета: «Конвент постановляет, что всякий обвиняемый в заговоре, оказавший сопротивление или наносивший оскорбления национальному правосудию, будет немедленно устранен от участия в судоговорении».